В июне 1859 года сорокапятилетний поэт и академик Тарас
Шевченко, который только казался старым — из-за косматой бороды, приземистой
мешковатой фигуры и недоверчивого тяжелого взгляда серых глаз, получив
от министра императорского двора разрешение на свободный проезд в Киевскую,
Черниговскую и Полтавскую губернии на пять месяцев для «поліпшення здоров'я
і малювання етюдів з натури» и надеясь вернуться от земляков «як умитий
в столицю...», отправился на лошадях из Петербурга в Сумы, Лебедин, Пирятин,
Переяслав, Кирилловку, Корсунь, где и удивил своего приятеля неожиданной
мыслью: «Как хорошо быть только поэтом и негражданином».
Он мечтал приобрести где-то на берегу Днепра небольшой
участок земли, построить «тільки хату, одну хатиночку в гаю» и жить тут.
«От, — вспоминал Варфоломей Шевченко, — і стали ми з ним декуди їздити
і шукати задля кішла такого місця, «щоб Дніпро був під самим порогом».
Незабаром знайшли...»
Тем временем вдогонку поэту, торжественным эскортом, неслись
тайные распоряжения — «учредить за ним самый строгий надзор, о последствиях
которого и о времени выезда его мне донести».
Когда землемер закончил обмер участка, выбранного поэтом
для хаты, Шевченко, по обычаю, стал радушно угощать своих земляков — Вольского,
Молендского, Садового и бывшего полицая Козловского. А вскоре после угощения
вся честная компания (знакомый сюжет!) дала против поэта показания: «...По
выборе места для дома начал Шевченко потчевать водкой, которой было распито
две кварты, потом, показывая Садовому оторванный тут же от липы лист, Шевченко
спрашивал его по-малороссийски — кто это дал? — и когда отвечал Садовый,
что бог, — то Шевченко отозвался: дурак ты, веруешь в бога, и затем прибавил,
— бог, Саваоф, пусть он поцелует меня... (указывая на заднее место), затем
назвал божию матерь покрыткою, выказывал верование в одного Иисуса Христа.
Крестьянин Садовый начал креститься и уклоняться от такого рассказа Шевченко,
тогда Шевченко бранил его словами: старый собака, невера и прогнал от себя...»
Посланный черкасским начальником полиции исправником Табачниковым (которого
Шевченко потом вспоминал в своем дневнике «незлим тихим словом») становой
пристав из городка Мошны Добржинский с несколькими десятниками и сотниками
арестовал поэта без объяснения причин.
Киевский генерал-губернатор дал распоряжение направить
арестованного Шевченко «под надзор полиции» в Киев. Как и двенадцать лет
назад, Шевченко хотели поймать на том, что он сетует на страдания Украины
в современном ее положении и что высказывания его переполнены ненавистью
к власти. «Стараясь удостовериться в образе его мыслей», поэту стали устраивать
допросы о «страшном богохульстве», хотя, опытный в подобных делах еще со
времен запрета «писать и рисовать» Шевченко, как сказано было в протоколах,
от богохульства «отрекался».
Тогда то, что не смогли осуществить чиновники особых поручений,
перепоручили «друзьям»: на одной вечеринке в кругу приятелей и «мочемордів»,
«случайно» оказался какой-то господин, которого Шевченко небезосновательно
заподозрил в шпионаже («що воно таке і чим воно дивиться?») и, обидевшись,
в третьем часу ночи убежал из дома.
Сердечно принятый земляками, почти вдвое сократив путешествие
свое на родину и пробыв вместо пяти месяцев только два месяца и десять
дней, поэт вскоре написал: «...вирвався я з того святого Києва і простую
тепер не оглядаючись до Петербурга».
Впоследствии тот самый «мочеморда», в отношении которого
Шевченко, как оказалось, «не погрешил», заподозрив в шпионаже, написал
воспоминания о том, как два года спустя, в мае 1861 года, встречал «святой»
Киев прах Шевченко.
В торжественном карауле, вполне вероятно, стояли, по-видимому,
со скорбными минами те, кто сопровождал Шевченко в путешествии 1859 года,
а теперь получил очередные звания — все те бывшие становые и исправники,
и «почетные свидетели» — Вольский, Молендский, Садовый, Козловский, и киевский
генерал-губернатор, а может, и доносчик Петров, который за немалое вознаграждение
— в 500 карбованцев — еще в 1847 году «открыл существование в Киеве тайного
политического общества» кирилло-мефодиевцев.
Так блудный сын в последний раз возвратился к землякам.
Так сбылась и мечта поэта: в вечное владение — на Чернечей горе, на берегу
Днепра, он получил клочок земли. С тех пор он уже не сетует ни на страдания
Украины, ни на власть, не высказывает еретические мысли и не выдумывает
сомнительные метафоры. А боль его, строку за строкой, ловкие фельдфебели,
становые, исправники, десятники и сотники давно уже растащили на дифирамбы
райскому сегодняшнему дню.
