Когда эта пожилая симпатичная женщина была подростком, весна сорок четвертого принесла в ее село Доброгорща освобождение из-под оккупации. Тогда Лиду Хому взяли в сельсовет курьером. «Потому что всех парней на фронт взяли, даже тех, которые были 1927-го года рождения. А я была грамотная, до войны четыре класса закончила. В оккупацию же в школу не ходили. И вот звонит телефон на стене в сельсовете. Из района сообщают, что прибыла большая машина почты. Есть много и для нашей Доброгорщи. Почтальоном был Григорий Малаха — он еще на первой мировой без руки остался. Еще старше был, чем я сейчас», — вспоминает Лидия Хома.
ПОХОРОНКА
Тот почтальон почему-то вспомнился Лидии Марковне в этот кроткий майский день, когда рейсовый автобус привез ее из Хмельницкого в Доброгорщу на дачу, которой служит ей старая родительская хата. И пока шла улицей от остановки до своего наследства, словно в кадрах черно-белой кинохроники увидела, как Малаха принес из района сумку писем и она помогала ему сортировать почту, а потом получила задание — отнести адресатам на две улицы. «Иду к бабе Марцелине. Она так обрадовалась, что наконец-то дождалась. Просит, чтобы прочитала, потому что грамоты не знает. Беру, читаю: «Ваш муж — смертью храбрых...». Баба бедная как заголосит, что я и не помню, как сама скатилась с горки в долину. Ага, ее изба на высокой горке стояла. У Марцелины же трое детей на руках сиротами остались...»
Потом недели две не было писем в Доброгорщу, а как пошли — то только похоронки: «Как будто посыпались из торбы, которую Беда на плечах носила. Я эту сказочку о Беде своим трем внукам читаю. Старый Малаха устал нести черные вести людям, а я отказалась категорически, так как уже не могла — еще до-ол-го причитания бабы Марцелины слышала».
Лидия Марковна стоит возле калитки родительской хаты, прислушивается к ветру, который несет с близких полей надежду на новый хлеб: «Тогда, когда впервые привезли в Доброгорщу письма с фронта, и от нашего отца весточка донеслась. Писал, что освобождают Киев, но ведь отправил письмо еще за два месяца до того, как мы получили. А что после того с ним было, этого не знали».
Марк Хома вернулся с войны домой.
МИНА
Тут-таки выпал Лиде случай избавиться от курьерских обязанностей: «Звонят по телефону из района: отправить двух людей на курсы саперов! И второй раз, и третий звонят по телефону: из- за Доброгорщи находится под угрозой подготовка саперных кадров. Кого же отправить, когда всех парней на фронт взяли? Подговорила я свою подружку Галю Лисиц: «Едем на курсы. Ей тогда, как и мне, пятнадцать было. А в сельсовете председательствовал Степан Хома — не родственник, а однофамилец. Такой же старый, как и почтальон Малаха. Услышал, что я и Галя решили ехать на курсы в район, и обрадовался очень: нужно же было разнарядку выполнить...»
За пять дней Лида и Галя получили удостоверения саперов: «Вернулись в Доброгорщу. А уже на следующее утро подъехала к сельсовету полуторка: на кузове — двое бойцов, в кабине — водитель и старший машины, у которого орденов много. Такой строгий тот старший, что иначе, чем строевым шагом, к нему хоть и не подходи. «Где тут саперы?» — спрашивает у председателя сельсовета. Глянул на меня... «Неужели не могли дородную прислать?» — возмущается. Мне, конечно, обидно стало. «Моя фамилия — Хома, а не Дородная. Почему ему моя фамилия не нравится?» — возмутилась в свою очередь. Рассмеялся...»
Сели они в эту полуторку и поехали за село, где немцы, когда отступали, заминировали поле: «Этот миноискатель я еле подняла. Ничего, тяну сквозь сорняки — такие вымахали, что здесь, как говорится, сам черт ногу сломит. Думаю про себя: докажу этому орденоносцу, что не обязательно быть «дородной», чтобы мину обезвредить. А он предупреждал, чтобы я, как только обнаружу опасность, ничего не делала, а сразу бойцов звала. Слышу, что мой миноискатель уже «нашел» то, что я искала. Сигналит: пи-пи-пи... На предостережение орденоносца не стала обращать внимания, решила, что сама беду обезвреживать буду. Разгребаю землю, уже и мина передо мной, а прибор аж верещит на все поле: пи-пи-пи... Тот старший услышал. «Назад!» — кричит мне. Схватил меня за воротник — и лицом в крапиву, под себя. И тут взорвалось, нас немного землей присыпало. А он долго не мог подняться — его испуг парализовал».
ВСТРЕЧА
Уже после войны поехала Лида учиться во Львов на бухгалтера. Так же, как и та найденная ею мина, запомнилась ей встреча во львовском политучилище: «Тогда принято было, чтобы на вечера приглашали в одно учебное заведение от другого. Пошла с девчонками, конечно. Там на вечере я того орденоносца еще издалека узнала. Когда еще шел ко мне, то немного сомневалась, а когда подал руку, корректно (не так, как это теперь) приглашая на вальс, то уже ни одного сомнения не оставалось: он! Говорю, что с незнакомыми не танцую. «Так давайте знакомиться: Иван Исаев», — приятно улыбается. «А я — не Дородная», — отвечаю. Тогда он позвал своих товарищей, объясняет им, что это та девушка из Доброгорщи, о которой он им рассказывал. Все нас окружили, допытываются у меня: так какая же ваша фамилия настоящая? Это уже у них был выпускной бал, а вскоре я поехала домой на каникулы. Но Исаеву не писала, как он просил, потому что уже дружила с Александром — он, как и я, из Доброгорщи. Родили и вырастили с Александром Павловичем трех ребят, имеем трех внуков. От каждого сына — по одному внуку», — завершает свои воспоминания о войне Лидия Хома. Уже не перейти, не пропустить ей эту страницу биографии.
Лидия Хома говорит, что сыновья попросили ее, чтобы написала историю их рода: «Так я начала эту историю с того, что сама пережила, и уже «докопалась» до шестого колена — аж в восемнадцатый век. Как оказалось, ни одно наше поколение не обошла война».
