И «Евангельские мотивы» Юлии Майстренко, и «Королевские игры» Екатерины Гутниковой можно счесть разветвленными циклами — настолько они логичны и целостны по замыслу. В действительности отбор работ был более сложным и, вполне вероятно, более тщательным. Похоже, задача заключалась не в том, чтобы показать всю серию, а в том, чтобы подвести итог — для 25—27 (возраст художниц) лет более чем достойный и, разумеется, ни в коей мере не окончательный.
Цикл Юлии Майстренко — величавое шествие Евангельских эпизодов и символов. Впрочем, наверное, правильнее было бы сказать — «эпизодов-символов», поскольку любой Евангельский сюжет раскрывается художницей прежде всего как событие вселенской важности; отсюда же — двойная структура названий всех ее работ: «Сошествие Святого Духа на апостолов. Христос-учитель», «Сошествие во ад. Христос-Сын человеческий», «Врата рая. Христос-Мессия». Молодая художница производит впечатление не только эрудированнейшего творца (при обращении к «Евангельским мотивам» ею творчески переосмыслены особенности взгляда на эту тему итальянского дученто, треченто, проторенессанса, византийской культуры и древнерусского искусства, — считает Леся Авраменко, кандидат искусствознания, директор галереи «Персона», но и — специалиста в области богословия, если не — богослова. «Евангельские мотивы» можно было бы назвать стройной теологической системой, облаченной в блистательную графическую форму, если бы не пронзительно «личностное» звучание, свойственное трактовке каждого из них. Одновременно в экспозицию включены работы, демонстрирующие совсем иные (во всяком случае, на первый взгляд) работы Юлии Майстренко («Бахчисарайский фонтан», «Галерея зимнего сада», «Жемчужина»).
«Королевские игры» Екатерины Гутниковой — блистательная стилизация, напоминающая не столько о графике, сколько о театре. Итак, место действия — нескончаемые сады некоего Заколдованного замка, главные герои — Король, Королева и Шут, сюжеты — прекрасные и грустные сказки о «вечных вопросах» (Человек и Маска, Мужчина и Женщина, наконец, «Жизнь есть сон»). Художницу можно упрекнуть (да простится восхищенному зрителю это вынужденное признание) только в одном — в чрезмерной щедрости, в не знающей удержу барочной пышности композиций, переполненных символами, аллегориями и тончайшими аллюзиями. Именно поэтому относительно лаконичные «Сон Георгия», «Игры ангелов» и «Сады женских воспоминаний» производят все-таки более сильное и глубокое впечатление, чем роскошные «Пирамида», «Ковчег», «Фонтан единорогов» и «Королевский фонтан», где каждый квадратный миллиметр поверхности так захватывающе интересен, что оказывается, увы, вполне самодостаточным. Впрочем, вполне возможно, что томительное беспокойство, свойственное этим композициям, является частью замысла художницы, сознательно делающей свои парадизы и эдемы чуть-чуть дисгармоничными, то есть — чуть-чуть искусственными, чуть-чуть игрушечными (в конце концов, это же, и в самом деле, только игра). Во всяком случае, когда в том есть нужда, Екатерина Гутникова мастерски «уравновешивает» не менее сложное и не менее многолюдное действо, достигая подлинного совершенства («Королевская игра»).
Итак, богословие и театр. Парадокс? Еще бы. Впрочем, история уже знала такое соединение. Это был миракль, то есть — Чудо.
