120 лет назад родился Осип Турянский, автор необыкновенного произведения — «Поза межами болю», жанрово охарактеризованного писателем как «повесть-поэма». «Поет мусить пройти найглибше пекло буття й найвищі небесні вершини людського щастя. Тоді його слово буде хвилювати», — писал сам Турянский, которого постигла (возможно, в связи с этим нечеловеческим (бесчеловечным) максимализмом?) редкая, ибо до непрофессионализма честная, литературная судьба — быть гением одного произведения.
Осенью 1914 года учителя украинского языка и литературы Перемышльской гимназии, выпускника философского факультета Венского университета, мобилизовали в армию и отправили на сербско-австрийский фронт, где Турянский попал в плен. Он один из 60 тысяч австрийских пленных, которых изможденные отступлением сербы этапируют по заснеженным горам, и один из немногих, кому посчастливилось выжить. «Поза межами болю» — это хроника предсмертных видений, проклятий и воспоминаний семи истощенных солдат, отставших от общего каравана (как у настоящих солдат, у них остались только фамилии): украинцев Добровского и Оглядивского (сам автор), венгра Сабо, австрийца Штранцингера, поляка Пшилуского, сербов Николича и Бояни. «Ми тут вже здійснили ідеал братської прихильності і любові», — скажет один из героев, замерзая у погасшего костра. Самого автора, еле живого, подобрали сербские врачи и вернули к жизни, «разморозив» в ледяной воде горной речки. Сюжет пронзительный, но легко отождествляемый: от аустерлицких медитаций князя Болконского до антиэстетских военных рассказов Гаршина (а еще были произведения об ужасах Первой мировой у Барбюса, Ремарка, Аполлинера, Леонида Андреева, Селина, не говоря уж о том, что современный читатель имеет огромный выбор первоклассных антивоенных произведений, тем резче интонированных, чем ближе во времени события бойни).
В «Поза межами болю», как это ни парадоксально (понимаю, что рискую задеть тонкослезых), дело не в сюжете. Сюжет — только предлог для высказывания. Свидетельство человека, пережившего апокалипсис и почувствовавшего его каждой клеточкой организма, написано для людей, переживших конец света и даже не заметивших этого. Ведь, по большому счету, автор показал людей, которые за пределами боли выживали иначе: замерзая от холода и не имея чем разжечь огонь, они не трогают скрипки сошедшего с ума и ослепшего от горя Штранцингера («Те тарахкало придалось би дуже на вогонь...» — шепнув. «Дай спокій, — відповів Добровський. — Оця скрипка — це його очі... Ти стань собі на боці, Штранцінгер. Ти святий. Нічия рука тебе не торкнеться»), вместо этого выбирают «танец смерти» — кто упадет, с того снимут одежду на разведение костра; корчась от голода, не осмеливаются съесть труп своего умершего товарища (история последующих голодоморов и гулагов распрощается с этой интеллигентской категоричностью), а автор (доктор Оглядивский) так и не сможет тайком съесть случайно найденный в кармане кусочек сахара — разделит на всех. «Поза межами болю» — трагическое пророчество о гибели интеллигентной чувствительности, дающей ясное осознание того, что иллюзии жизни неразрывны (потому что неотъемлемы) с самой жизнью, и чьи-то иллюзии, и даже бред настолько же важны для кого-то, как сама жизнь, поэтому неприкосновенны и святы (уже нездешний плюрализм правды): «Онде на сто кроків гарний корч. Огонь буде. Ходім!» — «Назад! Не смієш іти там! Це не корч! Глянь! Це моя дружина і мій син!..»
Недаром Осип Турянский вернулся с войны «чудаком», растерянно и неуверенно чувствовавшим себя в постапокалиптическом мире («болото, — как он говорил, — здоровое для легких, но убийственное для души»). Когда в 1921 году в Вене наконец вышла в свет его книжка, «неблагодарный» Турянский устроил издателю скандал из-за того (а воспринималось как «лишь из-за того»), что тот на обложке его книги (в которой, по признанию тогдашнего критика, не было «ни следа какой-то будничной журналистской тенденции») поставил рекламу модной швейной фирмы. Свидетель того, как вымерзали иные люди — трагически бескожие, воспринимал вполне привычную для общества коммерциализацию как циничное кощунство.
Сжав зубы и скрепив сердце, сознаешься: слова из- за пределов боли могли бы стать подписями под репортерскими фото. Цитирую: «Багато людей втратили ясну свідомість того, де вони, звідкіля й куди йдуть? Деякі забули мову... У найбільшій частині людей серце вже заснуло... Так жаль кожної людини, що тільки на те й думає, щоб терпіти... Біль і гордість чоловіка, що кинений у прірву буття почуває всю грозу своєї безсильності... Люди не є злі, не є добрі. Люди тільки нещасні і — щасливі...» Существование в пределах боли продолжается. Здесь и сейчас. «В самім куточку мого серця притаїлося щось. Воно мале, марне, бліде. Це надія».
