Как же далеко мы ушли в своем доверии и законодательстве от обычаев страны нормальных лилипутов. Еще царь спрашивал: «Воруют?» «Много воруют, Ваше Величество», — ответствовали. Еще гоголевский городничий докладывал: «А насчет мошенничества осмелюсь доложить: это такие мошенники, каких свет не производил...»
Так от какого же воровского наследия и традиций мы не отказываемся? И как происходило развитие и трансформация нашего вороватого Гулливера по кличке «Длинный» или «Дылда» и его малого подручного по кликухе «Лилипут» или «Щипач»?
Приятно вспомнить симпатичных бандюг или воришек типа Бени Крика из Одессы-мамы или старого Япончика, а также литературных и бессмертных — Паниковского (чистящего карманы, как известно, на углу Прорезной и Крещатика) и его компаньона Шуру Балаганова. Смешно сказать, как они спорили по поводу способа проведения операции: кража или ограбление? Детский лепет по сравнению с тем, что фактически началось в 17-ом году. Как в песенке: «Я просто вор, мой стаж с 17-го года...» Поколения могли пропеть и дальше: «Я все на свете перенес, покрытое позором...» А именно «экспроприацию экспроприаторов», продотряды, изымание излишков, борьба с кулачеством как классом, конфискации с поражением прав и расстрелом, уплотнение квартир, добровольные займы («рады отдать свою месячную зарплату и премию») — на Осовиахим, Досааф, великие стройки коммунизма, денежные реформы и девальвации, инфляции, приватизация, «МММ», «Юфа», «Алиса», обесценивание личных вкладов...
Как известно, воровство и грабеж бывают личные и государственные. Государственный Гулливер жиреет и увеличивается в росте за счет лилипутов и их обдираловки. Простые наши лилипуты — бедные, но их еще много. (А по расчетам Свифта настоящий Гулливер должен получать еды и питья в количестве, «достаточном для прокормления 1728 лилипутов»).
Когда же необходимо государственному Гулливеру кормить Армию, устраивать посольства заграничные или сооружать к юбилеям монументы, памятники — то и тогда вытаскивается из карманчиков работающих лилипутов мелочишка, как от налогоплательщиков.
Иногда Госгулливер использует старый пролетарский принцип: «Если от многого отнять немножко — это будет не грабеж, а дележка». И тогда он припадет к чужой газовой трубе или не отдает долгов, как порядочный человек и джентльмен.
Он же соблазняет молодежь «вечными ценностями» — работать при контроле или хлеборезке в госучреждениях. Весьма модны: копание в грязном белье на таможне, налоговая инспекция, ГАИ. Конечно, исходя из государственных и патриотических позиций. Только из них. И немножко личных. Я тут проходил недавно мимо шикарных новостроек Налоговой полиции, таможни. Видел, какие машины возле них паркуются. Блеск! Взаимовыгодно!
Обозреваем обширные остатки госсобственности — опять старые соблазны. «Здесь все вокруг мое». Общее. Значит, если уметь забрать себе, приватизировать, опять-таки, у многого забрать немножко себе лично, сохранить власть над бывшим колхозом — доить старых коров и людей, соляру налево отправить — то и ничего получается. Многие новыми Гулливерами становятся.
В чем же состоят пики нынешнего воровства? И в чем его главная комедия-трагедия? Думаете, что гигантски проворовался сам премьер? Как раз «по чину» хапал. Но, как многие шпионы и самоуверенные жулики, зарвался, потерял самоконтроль и «случайно» прокололся на пустяке, на «панаме». Но сколько же таких начальников с благообразной физиономией и чертами национально-патриотического типа еще не зарвались, не попались?..
Ужасно другое. Гулливерские ворюги обдирают нищих. И сколько не пишут об этом газеты, не открываются в СМИ все новые имена и факты грандиозного воровства, — кого посадили из первачей? Крамолу скажу. Настоящим вороватым Гулливером уже давно стало само государство.
Но ведь и лилипуты не отстают. Тащат все, что плохо лежит вокруг. Раньше были несунами (с предприятий и строек), голодные и под страхом тюрьмы уносили колоски, из колхозов побогаче — зерно, фрукты, сено... Сейчас уже принялись, невзирая на опасность электрических ударов, снимать провода с высоковольтных мачт, сбивать «цветные металлы» с памятников и надгробий, выкапывать картошку у соседа на фазенде.
Воровство — дело личное. Участвуют двое: вор и его жертва. Индивидуально. А поэтому я расскажу немного и о себе, обворованном. И о своих личных ощущениях в простых эпизодах.
Конечно, и ранее меня обворовывали неоднократно. В детсаде Петька просто забрал свисток, на катке отобрали коньки, на Крещатике сорвали с головы шапку, в поезде свиснули рюкзак, в университете утаили и уворовали от нас имена Соловьева и Юркевича, Пастернака, Мандельштама и Зерова, на съемке увели кассету, на даче в сельской хате трижды выламывали окошко, в учреждении пропала моя папка... Обыкновенно. Бывает и похуже.
Но вот сейчас я еду по своей самой длинной в городе улице — проспекту Победы — в троллейбусе № 5. В нем находятся в сжатом состоянии совсем обыкновенные наши люди. 15 пенсионеров, 10 студентов, 5 инженеров, трое детей, два бомжа, кондуктор и я. На этом маршруте нас обкрадывают систематически молодые карманники. Наши детки, довольно крепенькие. Один бумажник у меня уже вытащили пару лет назад. Сейчас почувствовал, с занятыми сумками руками, что молнию уже открыли. Глядь — нету. Голову поднимаю — вижу лицо вора и его кореша ощущаю. «Отдай бумажник, там документы!..» — «Какой бумажник, на — обыщи, шо такое...» Жена тащит за рукав — успокойся. Ворюга: «Давай сойдем на остановке — шо такое... Обыщи...» Обращаюсь к пассажирам — все же есть мужчины: «Вот ворюга, и еще один. Помогите их взять!..» Молчат, многие отвернули лица. «У нас что, милиции нет?..» На остановке ворюги соскочили. Женщина в троллейбусе сказала: «Посмотрите, под сидением — не ваш бумажник?..» Мой. Иногда шум помогает. Подбросили. Повезло.
Интервал в несколько недель. Лифт в доме не работает. Неделю. Кто может — поднимается до седьмого — девятого этажа. «А что мы можем сделать: украли шаровые с лифта. У нас нет других...» Полдня в ожидании важного футбольного матча по телеку. Когда до трансляции оставалось полчаса — вырубилась антенна на крыше, экран пошел сумасшедшей рябью. Это с крыши свиснули какой-то цветной металл с антенны. В такие моменты хочется биться головой об стенку.
Мой «юбилейный» дом на самой длинной, шумной и загазованной улице. У торца на тротуаре раньше были деревья до третьего этажа, а теперь дотянулись аж до моего седьмого. Радуют, немного защищают у окна и балкона. И что я вижу?!
В субботу, перед тем, как выпал снег, с самого утра деревья стала спиливать страшная команда с электропилами при помощи машины с краном, сами в шлемах и наушниках. Очень энергично взялись спиливать. Как всегда, когда надо что-то уничтожить.
Выбежал с жильцами, кричу:
— Что вы делаете, зачем?! Как мы будем без листочков и веток в этом шуме и грохоте?! Это же живые, здоровые деревья. Кто разрешил уничтожить?!
— Омельченко. Комиссия по благоустройству.
— А у нас спросили?! Деревья наши срезать. Такое «благоустройство»?!
Никто не спрашивает у нас, когда надо что-то отнять. Кошелек с последними копейками или ветку у балкона.
Существует и развивается совершенно небывалый и обширнейший вид воровства и отъема денег, о котором не мог догадаться и Остап, и никто другой. Я спрашиваю у моего дорогого друга Лемюэля Гулливера о, казалось бы, простых вещах.
— Вы знаете, сэр, всегда, к сожалению, существовали безработные. Оттого, что они не работали, увы, у них не было денег и средств к существованию... В то же время большинство трудящихся, как известно, зарабатывали себе на жизнь своими мускулистыми руками и головой. За что и получали заработную плату и другие денежные вознаграждения. За свой труд. Зарплату.
— А почему вы говорите об этих истинах в прошедшем времени?
— А потому, что у нас ряд лет и на каждом шагу и государство, и отдельные бизнесмены привыкают не платить месяцами и годами людям за уже потраченный ими труд. Работники работают, производят, а им за это не платят. Шахтерам, врачам, учителям, так называемым творческим работникам...
— После рабовладельческого строя, отмены крепостного права, лагерей — я не слышал о существовании такого удивительного и противоестественного явления. Труд без оплаты?!
— Увы, делаешь работу — и получаешь за нее, простите, дулю. Учишь ли детей, лечишь ли людей. Ответ один — нэма грошей. Но я же сделал! Нэма! Ожидайте.
— И ваше государство еще существует? И парламент? И профсоюзы не разнесли в пух и прах начальников и хозяев?! И никто не застрелился, обанкротившись? Но вы же рветесь в Европу. Можно проконсультироваться в международных организациях, наконец.
— А никто не отрицает, в том числе и в Страсбурге, где международный суд, что лишение гражданина его собственности (а заработная плата является его собственностью) есть ужасное преступление перед его основными правами и честью!
— И должно наказываться — хотя бы потерей международной репутации такой страны, как ваша... Ни в стране великанов, ни в стране лилипутов я даже не слышал о таком...
— У нас всегда было «не как у всех». И мы еще только продолжаем бороться, уже пассивно, за права трудящихся на свою зарплату. Простите, г-н Ленюэль, у меня есть некоторые сомнения, что наша содержательная беседа будет оплачена — пусть скромным, но своевременным гонораром. Но будем надеяться...
— Простите, примите мои искренние сожаления. Но, как вы сказали, фольклорное: какая простота у вас хуже воровства?..
