Как замечательно я морочил голову одному репетитору, кандидату наук, которого мне наняли родители для повышения моего математического уровня.
Надо сказать, что он был уже вторым по счету репетитором в моей жизни.
Первый появился когда из- за повального равнодушия в нашем классе к учебе («пахали» только два «тяжеловеса» — Петров и Лиманский) — я свел почти до нуля свой интерес к знаниям, бережно накопленных человечеством. Хотя по инерции, поскольку все-таки успевал иногда на перемене (если не бегал или дрался) прочитать какой-нибудь параграф из учебника, и быстро его оттараторив, получить четверку или пятерку. Однако с математикой подобными «примочками» справляться не удалось. Только в девятом классе, удивившись поворотом моей успеваемости в худшую сторону, предки обеспокоились и незадолго до экзаменов пригласили молодого человека, рекомендованного их давней подругой, заведующей милицейской столовой Агнессой Филипповной.
Молодой человек имел двухметровый рост, лошадиное лицо, тонкие золотые очки, модный кожаный пиджак, природное добродушие и абсолютно не имел мозгов. А может, просто из-за большого роста кровь до них не дотекала?
Нужно было видеть, как мучительно озадачивалась его рожа, когда он начинал вникать в любое упражнение по геометрии. Его растерянный вид настолько меня веселил, что из любопытства я сам потихоньку начинал влазить в суть задания, дабы к его восторгу найти правильное решение. Да, он был очень своеобразным репетитором!
Зато молодой человек был галантен, учтиво улыбался маман, если она была дома, и был облит приличным французским одеколоном.
Двигалась наша команда из двух знатоков со скоростью гусениц. Наверное, если бы я с ним позанимался подольше — деградировал бы совсем. Но он сам по себе отпал, как насосавшаяся пиявка, получив вознаграждение за пять занятий. Да и мне стало в западло столько решать самому. Я намекнул предкам, чтоб они деньги-то сильно не разбазаривали. Раз я решаю, пусть дают бабки мне на кассеты, а не этому типу на одеколон.
Кандидат же был совсем другое дело. Он был скользкенький, улыбчивый, кругленький, с широким дынеобразным лбом, на котором были аккуратно уложены кукольной челкой небольшие запасы черных волосиков. Он был приятен. К тому же уважал моего папашу за докторскую степень и профессорский чин. Звали его Евгений Васильевич Пернатый. И вот каждый понедельник и четверг я вынужден был рулить на эту тягомотину.
Проходя по улочке-связке, по бокам которой торчал сосновый лес, я выходил к прямоугольному столбику пятиэтажки и тяжело вдыхая замшелую прохладу подъезда, поднимался к нему на четвертый этаж.
Поначалу- то я на Пернатого произвел вполне пристойное впечатление, поскольку имел врожденные способности вешать лапшу и делать понимающий взгляд.
Кандидат был в белой рубашке с расстегнутым воротом и засученными рукавами. Всем своим, помещавшимся внутри этой рубашки слегка оплывшим тельцем, он демонстрировал ученую дисциплинированность и собранность. Он как бы говорил: «Итак». Или, может быть что-то вроде: «Нуте-с, юноша, приступим».
Выяснив до чего мы там проходили, он активно принялся выяснять высоту моего интеллектуального потолка. Естественно, эти два часа я выражал своим замершим взглядом предельное понимание. А как же! Ведь каждое слово репетитора должно быть весомо для ученика. Как мир на планете!
Короче, мне все понравилось, кроме одного — домашнего задания. Какая нудота! Дурацкие примеры доставали одним своим видом. И даже не примеры, а только одни цифры, обозначающие их номера. Схрумав один-два примерчика я начинал злиться на то, что они мне заданы СВЕРХ школьного задания. А значит, просто оскорбительны. Хотя я и к школьному еще не приступал.
Но вот приближался четверг, в сладкой мякоти которого, сидел косточкой и ждал меня в 19.00 благообразный инквизитор.
Из десяти заданий я осилил семь. Последние три мы вытянули вместе. Причем я стал широкомасштабно и углубленно комментировать наши действия, внедряясь в дебри теории воображением (единственное, что было у меня действительно развито, да и то без надрывных усилий с моей стороны). Пернатый начал смотреть на меня почтительно. Прямо как Пифагор на талантливого ученика. В целом он остался доволен и просигналил предкам, что черепушка у меня варит.
Следующий раз меня обломало покруче и я сделал только половину. Но я так оголтело рвался с ним в потаенные математические пещеры (в оставшейся половине примеров), что Евгений Васильевич полностью проникся моими логическими способностями.
Однако чем дальше, тем больше меня «ломало» расшифровывать белиберду из ненавистного пособия Сканави, рекомендованного для поступающих в вузы. Он так же мало меня привлекал, как соседка по парте Наташа Дубко, с лицом мальчика, два года неудачно прозанимавшегося боксом.
Я стал откровенно «косить», однако скрывать отсутствие решенных примеров было все труднее. Пифагора все меньше удовлетворяло одно «копательное» рвение ученика.
Когда я почувствовал, что вылупливается скандал — срочно предпринял марш-бросок к Лиманскому (тому самому зубриле о котором говорилось вначале). Он давно сам порешал эти идиотские примеры и чистенько занес их в тетрадочку. Мало того, условие каждой задачи у него было выделено красными чернилами, а решение — фиолетовыми. Меня очаровала эта художественность и за один вечер я бережно перенес ее в свой, нетронутый, как ледники Антарктики, конспект.
На последнем занятии, где мрачный Пернатый уж совсем собрался покуситься на мое благополучие и все раскукарекать предкам, в самый опасный момент я вытряхнул из портфеля этот убойный козырь. И пододвинув к нему тетрадочку, сказал усталым голосом труженика:
— Я, наконец, собрал свои черновики и перенес их в отдельный конспект. Просто у меня очень плохой почерк».
Пернатый обалдело пролистывал произведение искусства.
— Разборчиво написано? — озабоченно спросил я Евгения Васильевича.
— Разборчиво, — растерянно произнес он. — А я уж было подумал, что ты мало работаешь.
Я осуждающе молчал. Вдруг в его глазах, на самом дне, мелькнул азартный, хитрый огонек, типа: «Надо бы проверить». Я уловил этот микролучик и тут же, выхватив тетрадочку, распахнул ее на первой попавшейся странице и затараторил: «Евгений Васильевич, вот тут у меня один пример не получился. Не то, чтобы не получился, но я подумал, что его можно решить другим способом...»
В этот вечер мы углубились в математические пласты на пять километров. Пифагору такое и не снилось.
