Посмотрим на всемирноизвестную фотографию Черчилля, Рузвельта и Сталина, сделанную в завершающие дни Ялтинской (Крымской) конференции руководителей трех государств антигитлеровской коалиции (4—11 февраля 1945 года). Лидеры выглядят несколько уставшими, мудрыми... и довольными итогами своего тяжелого труда. Рузвельт сказал тогда журналистам, что основное задание конференции — не только закрепить победу над нацистской Германией, но и обеспечить нерушимый мир в Европе и мире для будущих поколений.
И даже Сталин (этот гениальный актер замечательно умел, когда было нужно, быть и «мудрым», и «философичным») изрек: «Пока все мы (лидеры «Большой Тройки». — И.С.) живы, бояться незачем. Мы не допустим опасных споров между нами. Мы не позволим, чтобы произошла новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет 10 лет или, возможно, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не испытало того, что все мы пережили, которое, вероятно, на многие вопросы будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда?» Справка: Рузвельту оставалось жить 2 месяца, Сталину — 8 лет, Черчиллю — 20.
Может казаться, что и Черчилль, и Рузвельт, и Сталин были обеспокоены в первую очередь достижением благородных целей: завершением разгрома нацистов и обеспечением мира для потомков (Черчилль говорил о «двух поколениях мира», уточняя, что это — «минимальная, скромная цель»). Но в действительности речь шла в первую очередь о крайне жестком согласовании «сфер влияния» трех государств после войны. Хотя публично это, как правило, не декларировалось. Тем больше необходимость разобраться в итогах и содержании этого действительно исторического мероприятия, которое, заметим, имело два измерения: официально объявленное и скрытое. Потребность тем более безотлагательная, потому что влияние и традиции Ялты (как, впрочем, и современного «Минска») для украинской истории имеют действительно незаурядное значение.
Историки часто сравнивают «Ялту-1945» с двумя, тоже знаменитыми в прошлом, международными панъевропейскими соглашениями, которые заложили основы межгосударственных границ и утверждали «принципы мира», — это Вестфальский договор 1648 года (завершил страшную Тридцатилетнюю войну) и Венский конгресс 1815 года (утверждал конструкцию посленаполеоновской Европы). В известной мере в этом же перечне можно разместить и Версальский конгресс 1919 года (призванный подвести итоги Первой мировой войны — открыл, фактически, путь ко Второй!). Но Ялтинская конференция напоминает все упомянутые исторические мегасобытия еще в одном смысле. Как и в прошлые века, речь шла о «сферах влияния» государств-победителей, «балансе сил», взаимном сдерживании. Несмотря на все пафосные разговоры о мирном будущем. Ведь, как метко заметил не очень модный сегодня классик, «идея всегда посрамляла себя, когда отделялась от интереса». Идея мира также никоим образом не является исключением!
Несмотря на то, что и Черчилль, и Рузвельт (последний особенно) не были свободны от иллюзий относительно Сталина, его тоталитарного государства и его политики (даже британский премьер в одном из писем 1944 года Идену, главе МИД, писал о «новом доверии к Сталину», а Рузвельт заявил известному дипломату Уильяму Буллиту буквально такое: «Я думаю, что когда я смогу дать Сталину то, что я имею возможность ему дать, и не буду требовать слишком много взамен — то он не прибегнет к анексии, и мы можем сотрудничать ради демократии и мира») — несмотря на это все в Ялте речь шла о жестких «материях» политики и дипломатии: что будет после войны «вашим», а что — «нашим». Но итог Ялты определялся, во-первых, тем, что на тот момент советские войска были уже совсем недалеко от Берлина, а во-вторых, тем, что «западные демократии» все же слабо знали Сталина (лишь с приходом Трумена в Белый Дом ситуация изменится). А Сталин, как об этом когда-то вспоминал Молотов, видел «сферы влияния» по-своему. Он говорилон: «Они (Запад. — И.С.) набивают себе цену, думая, что мы примем их условия. А мы знаем вот что: то, что наше, — то, конечно, наше, но и то, что пока ваше, — тоже рано или поздно будет нашим». В сущности, так понимало «Ялту «большинство советских кормчих после 1945 года. И так ее до сих пор объясняют в Кремле! То, как было сломано Хельсинское соглашение, политическая «внучка» Ялты, с ее принципом нерушимости границ — наилучшим образом это доказывает.
Коротко о том, как отразились в документах конференции ключевые проблемы весны 1945 года. Будущее свободной от нацистов Европы описывалось так: «Установление порядка в Европе и переустройство... экономической жизни должно быть достигнуто таким способом, который позволит освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору». Сталин не отрицал — он замечательно знал цену разговорам о «демократических учреждениях». Как, впрочем, и его сегодняшний преемник! Недаром страны Восточной Европы, которые в 1945—1947 годах, довольно в большой мере и благодаря «ялтинской системе», были взяты Сталиным под контроль, получили удивительное название: «государства народных демократий».
Как вспоминал в свое время близкий советник Рузвельта Сэм Уэллес, «президент знал о пропасти, которая разделяет западную и восточную цивилизации. Существуют ужасные отличия в языке, религии, политике, идеологии и культуре. Однако он был убежден в возможности сотрудничества. Он знал, что марксизм объявил беспощадную войну капитализму, однако он не верил в то, что идеология может определять поступки людей (именно в тоталитарном государстве «оруэлловского» типа — она реально делает это. — И.С.). Война идеологий, по мнению Рузвельта, в основном ограничивается «учеными» спорами». Это, а не болезнь Рузвельта в Ялте, объясняет его стратегию.
А в действительности, в реальности, Сталин после Сталинградской битвы уже не имел никаких сомнений в том, что, когда завершится война, Советский Союз будет владеть подавляющим большинством спорных территорий — далеко за пределами своих границ. Все меньше полагаясь на переговоры, Сталин доверил формирование лица послевоенного мира авангарду своих армий. Такой была суровая реальность, которая не могла не повлиять на «Ялту». И несмотря на шутки и словесную эквилибристику — лидеры это прекрасно осознавали. Черчилль заметил во время одного из заседаний: «Совещание этих трех государств являет собой действительно привилегированный клуб. Вступительный взнос в этот клуб равняется пяти миллионам солдат или же соответствующему эквиваленту». На это Сталин ответил, прервав молчание: «Хотя бы трем миллионам солдат».
Но решения этого «клуба» (пусть не сразу, но до 1947—1948 гг.) определили политический, экономический, мировоззренческий «разлом» Европы на ближайшее полвека (те «два поколения», о которых много говорили лидеры «тройки»). Такой оказалась цена мира (так называется содержательная книга Сергея Плохия, известного американского и украинского историка, Шевченковского лауреата). «Сферы влияния» были четко поделены между Западом и Востоком, вплоть до 1989—1991 года, до «перестройки». Вот почему Запад не вмешался в 1956 году в венгерские события, в 1968-м — в чехословацкие. Поэтому нельзя в полной мере согласится с выводом пана Сергея, когда он пишет: «после негативной огласки решения «польского вопроса» в Ялте для западных политиков стала недопустимой практика решения судьбы других, так называемых малых и средних государств и народов, без участия их представителей». К величайшему сожалению, это не совсем так: идеализировать прагматичный Запад не стоит.
75 лет после Ялты наглядно показывают нам исключительно важную вещь: силу (временную) и бессилие (будущее, долговременное) системы «баланса интересов», «сфер влияния», в конечном итоге, и «сдерживания», одобренную в 1945-м. В каком пространстве этого «баланса» и этой «сферы» оказалась Украина — уже после 1991 года? Очень нужно ответить на этот вопрос. Внимательно анализируем тексты Минских соглашений, так же и последующую политическую практику «нормандских», «трехсторонних минских» и других переговоров — и получаем очень жесткий ответ. Можно тысячу раз декларировать «евроатлантический выбор», даже записать его в Конституцию — но пока Украина реально не станет субъектом (не объектом) мировой политики, это все будут «слова, слова, слова...» Как говорил незабываемый шекспировский Гамлет.
