...Случилось так, что последний раз я был в Чечне десять лет назад вместе с австрийским журналистом Томасом Зейфертом, которому помогал делать репортаж о войне. Это был октябрь 2000 года, заканчивалась уже вторая чеченская война.
...Из Вены мы как туристы прилетели в Москву, а оттуда без журналистской аккредитации, получить которую надежды не было, Томас на свой страх и риск решил лететь в Минводы. Там мне удалось договориться с пожилым сурового вида чеченцем, чтобы на своих потрепанных белых «жигулях» он отвез нас за 250 километров в забитый войсками Грозный. Дорогу окутывал холодный туман, в горах бродили отряды боевиков, в городе рассказывали истории о взятых в заложники приезжих. «Зачем мне эта свобода, если все мои дети и внуки погибли...» — монотонно бормотал горец, крутя баранку, а я что-то из его растерянных, произносимых как бы в пространство монологов, переводил Томасу.
По-спортивному подтянутый и соответственно моменту экипированный: не только диктофон и фотоаппарат, но и перевязочный материал в специальной сумке, пристегнутой к защитного цвета куртке, Зейферт был опытным военным корреспондентом известного австрийского журнала «Ньюс». Он говорил мне, что всегда старается попасть туда, где дует ветер истории. Тогда и потом я читал его репортажи из Ирака, Афганистана, Косово и, конечно, о той нашей поездке, которая началась, как он писал, в белой «ладе», управляемой повстанцем.
...Меня тогда удивило, что на этом длинном пути моего австрийца пропустили через все блок-посты. Сначала я с опаской думал, что, может, они хотят заманить нас поглубже. Но они просто останавливали, со смурным видом смотрели в документы, куда-то звонили и, получив от нас 100 долларов в качестве взятки, отпускали.
В селениях вдоль дорог были видны следы многочисленных обстрелов. Заходя в деревни, солдаты предварительно вокруг себя стреляют, спокойно проинформировал наш водитель. Делается это не по какой-то военной надобности, а просто со страху. Потом уже молодые солдаты-срочники мне рассказывали, что самая жуть тут от неопределенности: днем идешь по деревне и все улыбаются, а ночью один из самых улыбчивых возьмет и перережет тебе горло... Зейферт тщательно заносил все эти свидетельства о зверствах в блокнот.
Позже уже в облупленном военном общежитии прифронтового Моздока мы слушали, как угрюмый краснолицый офицер тяжело кричал другому про Ельцина, что этот пропойца во всем виноват, зачем он в Думе заявил всем нерусским про свободу, что, мол, берите ее сами, сколько вам нужно. А долговязая журналистка, кажется, из «Комсомольской правды», услышав и заведясь, вынула из сумки и стала тыкать ему в лицо фотографии с убитыми и разрушениями: «Нет, скажите, это вы сделали? Это ваша здесь работа?..» Впрочем, кроме нее, с офицерами никто не связывался. В воздухе стоял страх.
...Утром Зейферт был неприятно удивлен, что во время сна (мы спали в коридоре) у нас украли фотоаппарат, и окружным путем, объезжая отряды военных, мы отправились на нашей слившейся с туманом белой машине в разбомбленный до тла Грозный. По дороге туда мы видели горы покореженного оружия, а на железнодорожных путях составы с живущими в вагонах беженцами. В каком-то городке недалеко от Назрани, где не было тумана, но сек мелкий злой дождь, Зейферт купил для них на 500 долларов медикаментов и аккуратно раздал. Мы уже собирались сесть в машину, когда над нами и скопившейся вокруг нас толпой почему-то завис большой вертолет. Казалось, что он вот-вот начнет стрелять, и мы побежали прятаться под вагоны. Помню белое лицо Томаса и свои дрожащие колени.
После этой поездки один из репортажей Зейферта был о местных врачах, медсестрах и беженцах, которые, особенно женщины, нуждаются не только в обычных лекарствах, но и в помощи психологов...
...И вот через десять лет я с чеченским подростком Адамом опять лечу из Вены в Москву, а потом в Грозный. Адаму 14 лет, но ту войну он все-таки запомнил. Я понял это три года назад, когда ходил с ним в российское консульство и тогда еще худенький одиннадцатилетний мальчик Адам, войдя со мной в приемную с окошечками для подачи и получения виз и других документов, увидел на стене под стеклом пропагандистскую фотовыставку о только что закончившейся грузинской войне. Показав на серию снимков из Цхинвала, он громко, как о само собой разумеющемся, спросил: «Это Грозный?» Посетителей, среди которых было много русских, такое сравнение из уст ребенка заметно обескуражило и встревожило.
Адама вывезли в Вену восьмилетним, и все время с тех пор он прожил здесь в многодетной семье своей беженки-тети. Теперь этот высокий, вертлявый, независимо снисходительный подросток говорит по-немецки лучше, чем по-чеченски, и совсем не знает русского. Он и про Грозный спросил меня по-немецки.
Три года назад мы просто получали для Адама в консульстве справку, а сейчас по просьбе австрийского МВД я должен был отвезти парня на родину к его родителям. Причиной стало заявление тети, которая уже давно перестала справляться с воспитанием подростка. Несмотря на материальное благополучие, здесь трудно прививать детям правильные понятия о «можно и нельзя», жаловалась мне она. Да и учить детей подзатыльниками тоже не разрешается. Если узнают, мать потащат на проработку в инспекцию по делам несовершеннолетних. Могут даже ребенка отобрать и поместить с местными в интернат. Адама уже туда помещали.
По словам тети, он способный, но разболтанный и совершенно не умеет подчиняться. Но проблема, как я ее понимаю, конечно, гораздо шире. Парень попал из строгого общества с патриархальным домашним воспитанием в страну, где требуется быть толерантным, свободным и никого, даже детей, не поучать. Подростки здесь растут автономными и абсолютно незацикленными на ценностях и понятиях взрослых. Они их как-то не замечают, но тем не менее большинство держит себя в рамках, учится и не хулиганит. Но у Адама переход из чеченского общества, где воспитывают трепетно относиться к старшим, в австрийское общество, где уважение воспитывается не на страхе, не получился. Постепенно он практически перестал учиться, бродил по городу там и с теми, с кем хотел, начал попадать в полицию и превратился в трудновоспитуемого.
Тетя с дядей переживали, писали и звонили в Чечню его родителям и, наконец, чтобы Адам не попал в тюрьму, было принято решение отправлять парня на родину. Стать строгим чеченским мужчиной, а не «пидором», важнее, чем получить на Западе образование. Да и дотянет ли Адам до какого-нибудь диплома?
В венском аэропорту перед отлетом тетя с дядей давали Адаму последние инструкции. Например, когда, приехав в родное село, он увидит дедушку и отца, к ним нельзя бросаться с объятиями и поцелуями. Обнять можно только мать...
...Через три часа мы были в Москве, а на следующий день без особых приключений приземлились в Грозном. Соседями по креслам в самолете у нас были летевшие оформлять новую резиденцию чеченского президента голландские специалисты по ландшафтной архитектуре, с которыми можно было болтать на привычном немецком, а дальше распахнулись двери аэровокзала и перед нами в мареве тридцатиградусной жары открылся просторный, незнакомый город.
Разноцветные дома совершенно разных и неподходящих друг другу архитектурных стилей. По-западноевропейски крутые черепичные крыши одних домов не сочетались с оштукатуренными и восстановленными после бомбежек советскими домами пятидесятых годов с башенками, богатые виллы сменялись по-восточному побеленными двухэтажными усадьбами. Напротив нового аэровокзала стоял остов новой, еще недостроенной мечети, а в центре мы увидели самую большую в Европе мечеть из мрамора и дорогих пород камня.
По улицам этого города двигалось много людей в европейской одежде с местным оттенком: черкески, круглые шапочки, сапоги на стариках, а женщины поголовно в юбках и косынках. Адаму все это, видно, не нравилось, и он начал повторять, что скоро вернется в Австрию. Тетя ему по секрету обещала...
А меня больше всего поразило даже не это полувосточное разнообразие и разнокалиберное великолепие быстро отстроенного города Грозного, который десять лет назад стоял у меня перед глазами в руинах. На улицах прежде всего бросались в глаза не дома и люди, а портреты: просто на стенах домов, разукрашенные, с изречениями и лозунгами на специальных дорожных стендах или на огромных каменных постаментах. И везде на них были Кадыровы. Чаще всего президент Рамзан Кадыров, несколько реже его убитый отец Ахмат Кадыров и, конечно, Путин. Впрочем, Путина было гораздо меньше. В гостинице, а позже, выйдя еще раз погулять, на улице и в кафе (в селение к родителям Адама мы поехали на следующий день) я, рассказывая, что за время прогулки насчитал 64 таких портрета, спрашивал местных жителей: как им это нравится?
Многие говорили, что портреты их раздражают: главный, мол, наслаждается собой. Один пожилой чеченец сказал, что Кадыров превращает республику в Северную Корею, здесь ведь в каждом населенном пункте главная улица носит имя Кадырова. Другой, средних лет, пошутил, что портреты — это грозненский цирк, а президент Кадыров считает себя в нем молодым тигром. Были и те, кто президента оправдывал. Он, мол, еще молодой, а ему льстят, и он на это поддается. И практически все жаловались на чудовищную коррупцию. В России, в Украине, объяснял мне один работавший и там, и там тренером по гимнастике чеченец, коррупции очень много, но ее все-таки хотя бы прячут, а здесь, если у человека есть возможность брать взятки — это, как звание профессора или директора, возвышает его в глазах окружающих. Большой человек, хорошие взятки берет, ума палата... И я понял, почему этот заново отстроенный город выглядит так эклектично и дома в нем абсолютно не сочетаются друг с другом. Дав уважаемому человеку, городскому архитектору по таксе известную сумму, тут, видимо, можно построить все, что угодно.
Моих разговоров на русском языке Адам не понимал, для него мы с ним долго искали интернет-кафе, чтобы можно было послать е-мейлы оставшимся в Вене друзьям. В отличие, например, от аптек, интернет-кафе здесь очень мало, а найденное нами находилось в подвале и выглядело весьма непрезентабельно.
Вечером Адам с отрешенным автоматизмом играл в находившуюся у него в телефоне электронную игру и одновременно слушал по своему плееру музыку. А я решил записать несколько запомнившихся глубокомысленных изречений под портретами чеченского вождя. Например, такое: «Единственным свидетельством патриотизма является поступок. Р. Кадыров.» Или под двойным портретом Кадырова с Путиным: «Чечня доказала, что она надежный защитник России. В. Путин.»...
Впечатления этого длинного дня не давали заснуть. Побродив сегодня по городу и пообщавшись с людьми, я снова, как и десять лет назад, почувствовал разлитый в воздухе страх. Он проявлялся, например, в том, как, говоря о Кадырове, многие мялись, оглядывались или вымученно шутили, объясняя, что никакого выбора у человека здесь нет: или ты с Рамзаном, или тебя вообще больше не будет. Недовольные люди просто исчезают...
Позже, уже отвезя Адама в его родное село и там с ним попрощавшись, я по дороге в грозненский аэропорт решил еще раз, уже с рюкзаком за плечами, пройтись по городу. Все было нормально, и вдруг возле здания больницы меня, используя силовые приемы, задержала кадыровская милиция, то есть наряд из спецчастей правоохранителей, подчинявшихся лично президенту. Оказывается, им не понравился мой рюкзак, и они требовали, чтобы я сам тут же на месте по вещичке выпотрошил все его содержимое. Сопротивляться было бессмысленно...
Все эти несколько дней в Чечне я вспоминал, сравнивал свои впечатления десятилетней давности с новыми и параллельно постоянно возвращался к судьбе доверенного мне австрийскими чиновниками подростка. Тетя говорила, что они ей советовали еще раз попробовать справиться с парнем в Вене. Но мужчины в Чечне уже приняли решение.
И я должен был везти к ним — к дедушке и отцу —непокорного венского подростка Адама. Что с ним в этой стране будет?
...Селение, в котором живут родители Адама, находится вблизи границы с Дагестаном. В семье еще четверо детей: два мальчика и две девочки. Семья держит шесть молочных коров и продает перекупщикам вкуснейшую сметану. Подсобное хозяйство и эти коровы — основа благосостояния. Чем тут сможет заниматься Адам, сказать трудно.
На автостанции нас встретило все семейство. Адам бросился к матери, обнял ее, а дедушка и отец сурово стояли в нескольких шагах. Все выглядело так, как и должно было быть по словам тети. А потом мы отправились на улицу Кадырова в чисто выбеленный просторный двухэтажный родительский дом. Мой самолет улетал только на следующий день, и хозяева пригласили меня переночевать.
Пока шли приготовления на кухне, отец и дядя Адама предложили мне съездить на их «тойоте» в дагестанский город Хасавюрт. Там можно купить чего-нибудь спиртного. В отличие от Чечни, в Дагестане достаточно свободно торгуют вино-водочными изделиями. Однако делать вывод, что мусульмане там не так крепки в вере, мужчины не брались. Дело тут не в религии, а в Кадырове. В селении, кстати, как и везде, были его портреты с изречениями, а в небольшом магазинчике со всякой всячиной были, как и в Грозном, майки с его изображением. Но любопытно, за всю эту поездку я не видел в такой майке ни одного человека.
После сытного, тающего во рту плова и кавказских разносолов и зелени с умеренным количеством вина и чаем я немного разомлел и вполуха слушал обычные в таких случаях разговоры: шутки, случаи со знакомыми и родственниками, жалобы на несправедливость или воровство начальников. И вдруг громкий вопрос подошедшего к нам Адама: «А где здесь можно принять душ?» Он уже обследовал весь дом, но ванной комнаты или душевой не нашел. Комнат было много, по стенам висели ковры и большие фотографии живых и умерших родственников, стояла мебель и кувшины, но водопровода не было. Не было и туалетной бумаги в нужнике, вместо нее, к удивлению Адама, стоял простой белый кувшин и тазик с водой...
Вечером Адам опять сказал мне, что скоро вернется в Вену. И конечно, не только за душем, подумал я. Там он мог спокойно ходить с компанией таких же подростков по дискотекам, пляжам, спортплощадкам и даже пошататься по Вене с какой-нибудь ровесницей-австрийкой, а здесь за такие вещи не только ее, но и его могут до неузнаваемости избить или принудить к женитьбе...
Вернувшись в Вену, я позвонил отцу Адама, чтобы еще раз справиться, как у них дела, и он рассказал, что в Хасавюрте убили начальника налоговой инспекции, того самого, с которым я случайно познакомился и обменялся парой слов.
СПРАВКА «Дня»
Владимир БРОДЗИНСКИЙ родился в Украине. Окончил Киевский пединститут иностранных языков. В течение последних 15 лет живет в Австрии, где работает консультантом в одной из негосударственных организаций, занимающейся проблемами миграции. Основное хобби — парапланеризм. Иногда пишет. Печатался в австрийских газетах Der Standard, Die Bunte, а также в украинских изданиях: «Киевские ведомости», «Експрес», имел несколько выступлений на Радио «Свобода».
