Недавно в Доме звукозаписи Национальной радиокомпании Украины прошел творческий вечер Юрия ЩЕРБАКА. Информационный повод — новая книга дипломата, документалиста и публициста «Час смертохристів» (киевское издательство «Ярославів Вал»). Это была своеобразная встреча с читателями. В прямом эфире. В двухчасовой программе «Радио «Культура» представляет». С ведущим — писателем Михаилом Слабошпицким. Предлагаем наиболее интересные фрагменты.
— Вы были, можно сказать, одним из относительно независимых писателей в советский период (полностью независимым в те времена не мог быть никто). То есть не зависели от табели о рангах в Союзе писателей, не стояли в очереди на издание произведений. Бывало, вас долго не печатали, поддавали вивисекциям. (Достаточно вспомнить «Мимозу», «Хронику города Ярополя», даже «Маленькую футбольную команду», которые выходили «искалеченными».) Вы были врачом. Жили уединенно. И лишь иногда появлялись как автор публикаций. Юрий Николаевич, как тогда издавалась литература, тем более, что вы принадлежите к поколению Евгена Гуцало, Владимира Дрозда, Валерия Шевчука?
— В отличие от многих моих ровесников, я очень хорошо представлял, в каком обществе живу. Мой брат (к сожалению, уже покойный) — способный ученый-зоолог, член-корреспондент Национальной академии наук, основатель Музея зоологии, что на улице Богдана Хмельницкого в Киеве. Когда мне было четырнадцать, его, студента, больного туберкулезом, арестовали, обвинив в членстве ОУН. В результате тот получил семь лет сталинских лагерей. Этот дамоклов меч все время висел над семьей. Поэтому никаких иллюзий, какое «прекрасное» будущее нас ожидает, не питал. Собственно, тогда осуществилась мечта родителей: они хотели, чтобы я стал врачом. Хотя раньше видели меня дипломатом, а сам я думал о журналистике...
Никогда не был в ЦК КПСС, чем горжусь. Один деятель сказал, мол, только идиоты не меняют взглядов. Если хотите, я — идиот. Однако не осуждаю коллег (среди них есть и мои друзья), которые перешли на позицию строительства национального государства. Только хочу отметить, что довольно рано начал воспитываться на высоких образцах врачебной этики, в основе которых лежало христианство: «возлюби ближнего...», «не навреди...»... Религиозные статьи Льва Толстого считаю вершиной человеческой мысли.
Возможность прийти в украинскую литературу для меня была очень важной, потому что начал публиковаться на русском языке в журнале «Юность». Там познакомился со всеми самыми блестящими поэтами и прозаиками того времени: Евгением Евтушенко, Андреем Вознесенским... Как-то даже предложили переехать в Москву. Но я ее не любил. Хотя туда мы ездили, как в Мекку. Москва была городом свободы намного больше, чем Киев.
Впоследствии познакомился со знаменитым переводчиком Григорием Кочуром, сыгравшем весомую роль в моей жизни. На реплику, что я невысокого мнения об украинской литературе (на то время знал только произведения соцреализма, которые были далеко не наилучшими литературными образцами), он ответил: «Напишите лучше!» .
Огромнейшую роль также сыграл Павло Загребельный. Прочитав мои статьи в «Юности» и московской «Литературной газете», как-то позвонил: «Приходите!..» (Он тогда возглавлял «Литературную Украину».) Я пришел. «Если будете писать по-русски, вы потеряетесь», — сказал он. — Пишите на украинском мне в «Литературную Украину». Что хотите. Хоть рисуйте». И я начал делать рисованные рецензии. Так осознал, что я — дома, что я — в своей литературе. Потом написал первую повесть. А в 1965 году стал членом Союза писателей.
— Неоднократно думалось: вы по большей части писали о медицинской среде, потому что знали проблематику, или это была продуманная стратегия, чтобы отвлечь цензоров?
— Прежде всего, прозаик должен точно знать ту среду, о которой пишет. Медицинские заведения тоже отображали общую общественную атмосферу. Один остроумный профессор психиатрии говорил, что на каждой кафедре должен быть свой партком, свой «стукач». Правда, там ситуация была не слишком заидеологизированной, как, например, в гуманитарной сфере.
В Союз писателей меня принимал Павло Тычина. Еще был жив Владимир Сосюра. Они — те мосты, которые нас связывали с Расстрелянным Возрождением. (Только теперь осознал, насколько было ценно застать тех людей.) Из ссылки приехал Борис Антоненко-Давидович. Фактически благодаря этим людям осмыслил, что украинская литература не ограничивалась только теми «правильными» (и малоталантливыми, скажем прямо) поэтами и прозаиками, а там были прекрасные имена.
Как-то столкнулся с проблемой: как найти прием того украинского в русскоязычном Киеве. Я хотел прозу писать. Был убежден, что нация должна перейти из села в город. Это закономерный процесс. Возьмем Чехию. Там на чешском разговаривали преимущественно в селах, а на немецком — в городах. То же происходило в Венгрии. И вдруг стихия народного языка перешла в города. Как результат, они стали чешскими, мадьярскими. Тогда и сформировались эти политические нации, которые, как видим, на сто-двести лет опережают нас в своем государственном развитии. И вот я открыл Владимира Винниченко. Блестящий писатель. Другое дело — его политические взгляды. Валерьяна Пидмогильного. Они показали, что украинская городская проза может существовать. То есть с моей стороны была сделана серьезная попытка найти предтеч, которые творили городскую интеллектуальную литературу.
— Пик перестройки. Вы идете на выборы (по мажоритарной системе) в Верховный Совет СССР. Ваш противник — партократ высокого ранга. Силы неравные, поскольку на его стороне админресурс. И вдруг Юрий Щербак побеждает. Какой стала жизнь с того момента?
— Верховный Совет СССР был очень неоднозначен, как и само государство. Когда меня американцы спрашивали о том, что такое Советский Союз, отвечал: страна, которая сочетает Финляндию и Афганистан. Может ли она долго существовать при таких разных цивилизационных условиях? Ответ очевиден.
Представьте в ВС СССР пламенных армянских националистов (как раз разгорелся армянско-азербайджанский конфликт); крымских татар, которым нужно было возвращаться на родные земли; турок-месхетинцев; эстонцев, латышей и литовцев, которые уже жили по европейским критериям и предлагали глобальные экономические реформы. Это был театр страны, которая погибает!
Я вполне сознательно присоединился к группе Сахарова, потому что считал счастьем работать с ним. Незадолго до смерти Андрея Дмитриевича передал тысячи подписей киевлян в его поддержку. Мое депутатство стало серьезной политической школой демократического мышления. А с другой стороны, школой государственнической. Ведь мы получали реальные документы о состоянии советской экономики. Я работал в подкомитете ядерной энергетики комитета по экологии. На наши заседания вызывали тех, кто отвечал за ядерные программы, создавал советское ядерное оружие. Приятно было в ВС СССР работать с поэтом Ростиславом Братунем; Иваном Вакарчуком, в настоящее время ректором Львовского университета; физиком Сергеем Рябченко. Вначале у нас почти не было расхождений с московскими коллегами. Расхождения начались позже. Как прекрасно сказал Йозеф Пилсудский: демократия заканчивается на станции национализма.
— «Час смертохристів» — политический триллер, роман-антиутопия, которого в украинской литературе еще не было. Кажется, что при написании этой книги вы в какой-то степени должны были отталкиваться от современной литературы, тем самым отрицая ее. Это осознанно или спонтанно?
— К сожалению, за те десять лет, пока находился за рубежом, я отошел от украинской литературы и культуры в целом. Однако, конечно, не от здешних реалий, поскольку информацию отсюда получал ежедневно. Преимущественно читал англоязычные политологические издания, готовя книжку «Украина: вызов и выбор» для Института украинских студий Гарвардского университета.
Я очень люблю Оруэлла. Поэтому переживал, чтобы не сказали, мол, иду от его традиции. У меня, конечно, есть мрачный взгляд на будущее. Но пусть лучше он будет в книге, чем в реальности. На всех встречах с читателями повторяю, что молю Бога о том, чтобы написанное не случилось в Украине.
Всем нам нужно осознать, что часто мыслим прошлым. Демоны прошлого сидят на наших плечах и не дают смотреть вперед. Да, мы пережили страшный XX век. Однако теперь должны посмотреть в будущее, задуматься о том, какое место сможем занять в мире. Как отметил один философ, в стране хорошо организована наука ненависти. В мирное время, когда нужно заняться реформированием здравоохранения, пенсионными делами, в конце концов, — экономикой (по прогнозам некоторых специалистов, нас может ожидать дефолт)... В ЮАР была создана комиссия прощения и взаимного примирения. Есть такие технологии. Поэтому нельзя, как это делают здесь, запад настраивать против востока, а юг — против севера... Украина тем и привлекательна, что разнообразна.
На Байковом кладбище есть аллея, где в начале прошлого века были похоронены сильные мира киевского. В наше время их останки разбросаны. Те, кто сейчас «разводит» украинцев на ненависть, должны задуматься, что «не час минає, а минаємо ми».
— Как думаете, выстоим перед Россией?
— Сложный вопрос, потому что его можно задать так: выстоит ли Россия перед теми вызовами, перед которыми очутилась сегодня? Этот натиск на Украину — судороги российского руководства относительно создания мини-псевдоимперии. Ведь россиянам нужен резерв славянского населения, плодродные, как у нас, земли... С другой стороны, они сами создали проблемы. Тот, кто ежедневно мониторит ситуацию в России, понимает, что путинская модель правления зашла в тупик. Путин стал главным врагом Украины. Он позволил себе сказать, мол, Великая Отечественная война могла быть выиграна и без украинцев... А за что тогда полегло восемь миллионов наших соотечественников?.. Думаю, если тамошняя правящая верхушка опомнится (кажется, время «отрезвления» наступило) и не будет повторять грубых ошибок, то мы выстоим. Собственно, об этом я написал в своем романе. В нем Украина существует в 2077 году. И будет существовать! Я верю!
— Юрий Николаевич, скажите, как жить во времена узаконивания беззакония?
— Как писатель, дам единственный совет: не опозорить свою честь и собственное достоинство. Солженицын говорил о разных рецептах борьбы с советским режимом. Самый действенный: «Жить не во лжи!», то есть «Не врать!». На самом деле все понимают, что происходит, но далеко не все могут называть вещи своими именами. Поэтому мы не должны поддаваться панике. Как пожилой человек, могу сказать: и это пройдет! У меня были мудрые родственники. Подобные периоды они называли оккупацией. Собственно, для них она началась после революции 1917 года. Я на своем веку таких уже насчитал пять. И та, пятая, пройдет. Дальше начнется что-то новое.
