Шевченко из плоти и крови

Мы приближаемся к важному для каждого украинца рубежу: полтора века со дня утраты Тараса Шевченко. Это случилось 10 марта (по старому стилю — 25 февраля) 1861 года в Петербурге. Сегодня мы будем вспоминать его во фрагментах литературного сценария «Тарас волнующий», который принадлежит перу документалистов Василя Витера и Галины Криворчук, основателей студии «ВИАТЕЛ», авторов документального сериала «Игра судьбы» (который выходит на «5 канале»).

Кстати, первая серия известного читателям «Дня» сериала «Игра судьбы» была посвящена именно личности Тараса Шевченко. «Странно было бы, если бы мы начинали с кого-то другого...» — говорит Галина Криворчук. Тогда это был 15-минутный фильм «Яготинское лето», который раскрывал лишь один эпизод из жизни Шевченко, а именно — его отношения с Варварой Репниной. А два года назад подготовка к съемкам фильма, который так и не состоялся, о реставрации Каневского заповедника подтолкнули «ВИАТЕЛ» к более основательному исследованию личности Тараса Шевченко и написанию расширенного сценария о всей его жизни и судьбе. Ведь до сих пор множество красноречивых деталей из жизни и творчества, казалось бы, такого понятного Шевченко остаются неизвестными широкой общественности. «Перед нами возник вопрос: какие именно источники изучать, ведь на то, чтобы перечесть все, что написано о Шевченко нужны годы, — рассказывает пани Галина. — Поэтому, в первую очередь, мы обратились к произведениям писателя, в которых есть немало автобиографического, а также к воспоминаниям о нем и письмам.»

Написание сценария продолжалось полтора года.

«Шевченко был человеком, который творил, несмотря на все запреты. И, возможно, именно в этом кроется один из основных его посылов к нам сегодня, — считает Галина Криворчук. — Нам всегда недостает возможностей, денег, времени, но, если есть желание, можно творить, несмотря на все запреты.»

К сожалению, объем газеты позволяет дать лишь эти сравнительно небольшие отрывки, в которых рассказывается о последних 15 месяцах жизни поэта. Тем не менее, надеемся, и из этих отрывков можно составить представление о живом Шевченко — увлекающемся, доверчивом, утомленном, наивном. И великом.

Т А Р А С В О Л Н У Ю Щ И Й

(литературный сценарий документального фильма из сериала «Игра судьбы»)

Глава двадцать пятая

НОВЫЕ ПРОЕКТЫ

Осенью 1859 года в Петербург снова, уже насовсем, приехал Николай Костомаров, и Шевченко стал часто встречаться со старым товарищем.

Костомаров получил профессорскую кафедру историка в Петербургском университете и до приезда матери из Саратова некоторое время нанимал комнату. Стена комнаты граничила с помещением трактирного заведения, где стоял так называемый орган, а по-простому механическая катеринка. Чаще всего в этом органе звучали арии из «Риголетто», «Трубадура» и «Травиаты». Николай даже пожаловался Тарасу, что эта музыка очень наскучила ему. А Тарас удивлялся, почему профессор не может нанять себе лучшего помещения.

На этом бы все и кончилось. Но случилось так, что однажды Шевченко пришел к Костомарову в то время, когда Николай Иванович готовился к завтрашним лекциям и отказался принять его. Шевченко не обиделся, но впоследствии Николаю пришлось очень пожалеть, что не впустил друга на порог.

Тарас зашел в трактир и три часа подряд донимал Костомарова ариями из катеринки, которых тот и так уже не мог терпеть. «...Понимая, что Шевченко умышленно дразнит меня, — вспоминал Костомаров, — я вбежал в трактир и умолял его, человечности ради, пере-стать мучить меня такой пыткой. «А захотелось тебе поселиться в пыточной, — сказал он, — вот и терпи теперь муку!» Другие собеседники, которые слышали наш разговор, приказали половым прекратить музыку, но Шевченко закричал: «Нет, нет! Давайте из «Трубадура», «Риголетто» и «Травиаты», я это очень люблю!». Однако после этой истории их отношения не испортились. Правда, Тарас приходил уже только по приглашению Николая. А Николай припасал Тарасу рома для чаю.

К самому же Шевченко в мастерскую посетители приходили, когда им захочется. Его квартира состояла из одной узенькой комнатушки с единственным окном, перед которым Шевченко-художник обычно работал за мольбертом. Кроме стола с книгами и эстампами, мольберта и небольшого диванчика, обитого клеенкой, и двух стульев, никакого комфорта больше не было. За ширмой узкая дверь вела такой же узкой спиральной лестницей на антресоли, которые представляли собой такую же, как и внизу, комнату. На обе комнаты было одно окно. Верхняя комната была еще более убогой: справа в уголке стоял стол, за которым Шевченко писал, и скромная кровать. На маленьком столике тут же стоял рукомойник, графин и чайный прибор. Это была и спальня, и литературный кабинет Шевченко-поэта.

В тех случаях, когда хозяина не было дома, на двери он оставлял надпись мелом, куда пошел и когда вернется или у кого взять ключи от его помещения-мастерской. Эта дверь часто бывала исписана именами посетителей, не заставшими хозяина, иногда даже выражениями уважения или восхищения; случалось, что и в стихотворной форме.

Несколько раз в неделю к нему приходил ученик — двенадцатилетний Борис Суханов-Подколизин. Бывало, наблюдал за работой Шевченко-художника, а иногда даже был его натурщиком.

Однажды Шевченко работал над сепией. На рисунке были изображены русалки, которые тянули молодого казака на дно реки. Казак почему-то не выходил у Тараса Григорьевича, и он смывал его беспощадно; при этом и без того страдающего запорожца художник обзывал «бісовою дитиною» и другими неприятными эпитетами. И как ни заступался за казака подросток-ученик, неутомимая кисть его учителя продолжала свое разрушительное дело, а на следующий урок на этом месте появлялся новый запорожец. С натурщицами для русалок Борису встречаться не приходилось. А для изображения казака ему подолгу выпадало валяться на диване, свесив руку и ногу в неудобной позе.

В другой раз мальчик стал свидетелем как Шевченко вернули его старый портфель с художественными работами, который был у кого-то на сохранении. Одним из самых ценных в этом портфеле был автопортрет молодого Шевченко.

Бывший ученик вспоминал: «Очень смеялся он над моим удивлением, поглаживая свою лысую голову, расправляя запорожский ус и сравнивая себя, стоя перед зеркалом, с кудрявым безбородым юношей со свечой в руке. И твердил, что в свое время портрет имел большое сходство с оригиналом». К сожалению, оригинал этого портрета был утрачен и остались только копии.

Порисовав с часок, учитель с учеником поднимались из мастерской вверх в полутемные антресоли, которые служили спальней Тарасу Григорьевичу, где происходило своеобразное и неизменное угощение. Из огромной зеленой стеклянной банки вытягивались кильки, сторож — вечно чем-то недовольный старенький солдат — приносил свежий хлеб; хозяин выпивал чарку водки, и они начинали уминать непомерное количество этих ревельских сардинок. «Повторяю уже сказанное, — вспоминал ученик, — никогда Шевченко при этом не напивался и ничего лишнего себе не позволял». Закончив этот скромный банкет, они спускались обратно в мастерскую, и Тарас Григорьевич снова брался за свои медные доски, напевая под нос какие-то печальные мотивы, где слова — такие как «серденько», «дівчина» и т.д. упоминались постоянно. Иногда же он садился у маленького столика и начинал тихо, почти осторожно выводить на первом попавшемся куске бумаги какие-то то ли старческие, то ли старинные каракули (...) Бывало, добрым таким голосом начнет читать не совсем понятные мне малороссийские стихи. (...) Тем не менее я готов был плакать — так уж жалостливо, напевно-нежно выходили эти стихи из уст Кобзаря...»

В конце ноября 1859 года Шевченко наконец достал долгожданное разрешение на печатание нового «Кобзаря». И хотя цензура искалечила даже те стихи, которые когда-то уже были напечатаны, в это издание добавились еще произведения, разбросанные по разным газетам.

В то время, как Тарас Шевченко в последний раз посещал Украину, он успел познакомиться в Городище с Семеренками и Яхненками. Это были богатые купцы и предприниматели, его земляки, которые своим трудом выкупили себя из крепостничества и построили собственную капиталистическую империю. Причем люди, которые работали на их сахароваренных заводах, жили словно в другом, не крепостном, мире. Шевченко тогда поразило это отношение к рабочим. Его удивили и сами новоявленные капиталисты, которые были родом из казаков. Он тогда не постеснялся попросить помощи у Платона Семеренко, чтобы подготовить новое издание «Кобзаря».

Теперь, когда разрешение было получено, Тарас Григорьевич напомнил Платону Федоровичу об этом: «Ваше благородное предложение приму я теперь как благодеяние с глубокой благодарностью. Издание будет стоить 1100 рублей. Если Вы согласитесь получить ваши деньги экземплярами книг, для меня это будет легче. Если же деньгами, то я не обещаю вам заплатить ранее года с десятью процентами. Делайте, как Вам Бог на душу положит».

Семеренко согласился, чтобы долг был возвращен книжками. И за это Шевченко на титульной странице напечатал ему благодарность «Коштом Платона Семеренка».

«Кобзарь» печатался в типографии Пантелеймона Кулиша, которую тот недавно открыл в Петербурге, тиражом 6000 экземпляров. Шевченко сам следил за процессом издания. А потом сделал еще 50 экземпляров для друзей, вклеив в книжки запрещенные цензурой строки.

Начиная с января 1860 года Тарас рассылает свои книжки и радуется тому, что издание хорошо расходится и приносит «добрий чинш». Это была первая книга, за которую поэт получил приличные деньги. В этом году поэзии Шевченко печатали в разных газетах, в новом украинском альманахе «Дом»; его много переводили на русский, польский языки. Литературная критика была благосклонна к нему.

Л. В. Тарновская писала сыну Василию: «Посылаю альманах «Дом» издания Кулиша, очень интересное. На днях выйдет биография Шевченко, как только получу — пришлю тебе. Бедный Шевченко болен, и я очень боюсь, не водянка ли у него в груди, он не лежит, но двигается тяжело, и лицо набухло».

Шевченко не лечился. Он мечтал о своем будущем.

Тарас Григорьевич стал все больше надоедать Варфоломею Шевченко по поводу Харитины, которую в прошлом году увидел, когда посещал свояка в Корсуне.

«Чи не побачишся ти сам коли-небудь з батьком і з матер’ю Харити, порадься з ними та розтовчи ти їм, що я і ти не пани, а такі ж самі прості люде, що панам і в лакеї не годимось. Нехай вони дурні урозуміють сеє слово». «Пиши ж мені все, та пиши гарненько. А надто о Хариті: чи ти казав їй про мене і що вона тобі сказала? Будь ласкав, поверни цим ділом на мою руку, а то не втерплю — одружуся з такою шерепою, що і тобі сором буде».

Эту Харитину, которая была как раз в расцвете, когда ее увидел Тарас Григорьевич прошлым летом, жена Варфоломея взяла к себе еще ребенком, да и вырастила как родную. Когда Шевченко начал настаивать, чтобы уговорили выйти замуж за него, она наотрез отказалась: «Что это вы выдумали? За такого старого и лысого?»

Варфоломей оказался между двух огней. «Сказати [Тарасові], що він зістарівся задля 18-літньої дівчини, значило нагадати йому, що його молодість, його пора женитися з молодою — вже минули, навіки минули! (...) За Аралом, в степах, на муштрі, під солдатським ружжем.

Нагадати мученикові його муки, його заслання, підняти у його душі ті тяжкі думи, котрі й без того не давали йому спокою!.. Ні! У мене не стало сили...» — вспоминал Варфоломей.

Варфоломей стал предлагать Тарасу свою гувернантку Шулячивну, но Шевченко и слышать не хотел: «Оті одуковані та не одрюковані панночки у мене у зубах зав’язли. Нехворощ!.. та й більш нічого!». В конце концов, Харита подала рушники молодому парню, которого давно любила. И на том все закончилось.

Попробовал Тарас еще использовать как свата своего давнего знакомого Федота Ткаченко и написал ему в Полтаву: «А знаєш що, Федоте? Я чув, що ти вже на другій оженився. Накинь оком полтавку, кирпу чорнобривку, то на ту весну будеш у мене старшим боярином...»

Глава двадцать шестая

ЛИКЕРА

А летом 1860 года развернулся последний бурный и трагический роман Шевченко.

Еще в прошлом году в одной из семей помещиков Карташевских, знакомых Шевченко, появилась молодая служанка — Ликера Полусмакова. Ее привезли из Нежина. Вероятно, Тарас мог видеть молоденькую горничную и раньше. Но теперь, когда сватанье к Харитине не увенчалось успехом, он обратил на нее внимание.

Хозяева Ликеры уехали за границу и временно отдали ее своим друзьям — сестрам Белозерским: Александре Кулиш и Надежде Забиле, с которыми Тарас Шевченко был давно и хорошо знаком. Летом сестры жили на даче за пределами города в Стрельне, и Шевченко часто посещал их.

Ликера не была красавицей, но имела гибкий стан, была стройной и привлекательной. Иван Тургенев описал ее так: « ...существо молодое, свежее, несколько грубое, не слишком красивое, но по-своему привлекательное, с чудесными белокурыми волосами и той не то горделивой, не то спокойной осанкой, которая свойственна ее племени».

27 июля на даче у сестер Белозерских неожиданно, почти молниеносно, Шевченко признался Ликере в любви и сразу известил всех о своем намерении жениться на ней. Эта новость просто ошеломила тех, кто знал Тараса Григорьевича. Слухи о его намерении жениться на горничной сразу облетели всех знакомых в Петербурге и за его пределами.

Все друзья и знакомые, которые знали Ликеру и ее недостатки в воспитании, были шокированы выбором Шевченко и пытались деликатно, но настойчиво отговорить его от того выбора. Однако Тарас заупрямился. Незадолго до этого он уже прислал Варфоломею деньги на покупку земли и усадьбы. Теперь женитьба была продолжением его плана устроить в конце концов свою личную жизнь.

Шевченко сопротивлялся. Но не сдавались и его приятели. Его кум, Василий Белозерский, и его сестра, Александра Кулиш-Белозерская, предложили дождаться хозяина Ликеры или хотя бы написать ему письмо в Германию. Это было сделано от имени девушки.

А Шевченко продолжал приезжать в Стрельню к Белозерским в гости, а к Ликере как к невесте. Он привозил ей подарки. Он решил воспитать ее и был убежден, что те недостатки, о которых ему твердили знакомые дамы, были следствием рабского положения девушки. Тарас с увлечением воспитывал и учил Ликеру.

Но однажды вышел конфуз. Тарас хотел взять Ликеру с собой в Петербург, а Надежда Забила запретила. Получалось, что Тарасу не доверяют. Шевченко явно унизили.

Знакомые и друзья проникались судьбой Шевченко. В конце августа наконец пришел ответ от Макарова — хозяина Ликеры Полусмак. Официально он дал добро и благословение на брак, но просил со свадьбой подождать до его возвращения. А сестрам Белозерским написал: «Боже мой... Почему Вы это допустили произойти! (...) Чудно и грешно сказать, но если бы Ликера польстилась жареной курицей и отдалась лакею, карманы которого, наверное, и до сих пор носят следы этой птицы, то сердце мое не было бы так разбито, как оно теперь разбилось при чтении последних полученных мной писем (...) Какое плохое лето... Какой тяжелый час!..»

Но кто бы что ни говорил, но теперь Ликера официально считалась невестой Тараса Шевченко, известного поэта и художника.

«Я оце заходився жениться (...) Будущеє подружіє моє зоветься Ликера — крепачка, сирота така й сама, як і Харитя, тілько розумніша од неї, письменна і по-московському не говорить. Вона землячка наша із-під Ніжина. Тутешні земляки наші (а надто панночки) як почули, що мені Бог таке добро посилає, то ще трошки подурнішали. Ѓвалтом голосять: не до пари, не до пари! Нехай їм здається, що не до пари, а я добре знаю, що до пари», — извещал Варфоломея Тарас. — «Восени, як одробишся з полем і окопаєш наше будущеє кишло, вибери на тому кишлі найкраще місце і посади яблуню і грушу (...) Отаке-то скоїлось! Несподівано я до тебе приїду в гості з жінкою — сиротою і наймичкою! Сказано, коли чоловік чого добре шукає, то й найде: так зо мною тепер трапилось».

Заканчивалось лето, и госпожа Забила собиралась возвращаться с дачи в Петербург. Ликеру взять наймичкой было уже неудобно, ведь она была невестой Шевченко. И Шевченко со временем нанял для Полусмаковой отдельное помещение, где она должна была жить до их свадьбы, которая была назначена после Покровы.

А Тарас Григорьевич уже пишет матери своих друзей — братьев Лазаревских в село Гирявку на Черниговщине: «Благословенная в женах Афанасія Алексеєвна! Давно вже я називаю синів ваших своїми братами, а вас своєю матір’ю. Станьте ж мені тепер і насправді за матір (...) Поблагословіть мене здалека, може моя доля покращає. І друг і син Т. Шевченко».

Тарас получает ответ от Лазаревской, которая благодарит его за честь благословить его. А сыну Михаилу Лазаревскому она тем временем пишет письмо с просьбой отговорить Тараса от этой женитьбы.

Шевченко же погрузился в предсвадебные хлопоты. Сам рисовал модели для костюмов и сам их заказывал. Покупал невесте дорогую одежду, белье, материалы и украшения. Приучал ее к порядку, к хозяйственности, сделал для нее книжечку для записи доходов и расходов. Заказал серое пальто и обшитый золотыми шнурками из дорогого белого сукна козакин, а к нему белую модную шапочку «гарибальдийку». Каждый день бывал в ее квартире под надзором старшей дамы — одной из знакомых Тараса Григорьевича. Но позже девяти вечера никогда не задерживался. Шевченко требовал от своей будущей жены, чтобы была хозяйкой, была аккуратной и опрятной и запретил ей нанимать прислугу, которую предложила хозяйка квартиры. В то же время нанял Ликере учителя.

Но эта идиллия продолжалась недолго — около двух недель. Конфликт нарастал подспудно, и разрыв Тараса с Ликерой оказался неизбежным. Многие современники истолковывали его по-своему. Многие обвиняли девушку в непорядочности, неопрятности и корысти. Наверно, все это было. Тем не менее последней каплей для Шевченко стала грубая записка-ответ от невесты с кучей ошибок: «Послуша тара(с), твоеими записками издесь неихто не нужаеца, у нас у суртири бумажок много».

Этот разрыв произошел 10 сентября 1860 года. Шевченко забрал от Ликеры все подаренные вещи, все мелочи: «Душі своєї не шкода було для Ликери, а тепер шкода нитки! Чудне щось робиться зо мною».

«Поэт и проза», — так назвала последний роман Тараса Шевченко Александра Кулиш: «Он создал себе идеал и не хочет взглянуть (на Ликеру) простыми глазами, а нам так больно за него».

А именно в это время к Шевченко-художнику пришла наконец слава и признание. На торжественном собрании Академии 4 сентября его избирают академиком искусств. На выставке, которая сопровождала это ежегодное собрание, его работы получают одобрительную оценку. Автопортрет Шевченко в барашковой шапке с сережкой в усе, как носили когда-то казацкие рыцари, покупает великая княгиня Елена Павловна, которая отличалась из всей императорской семьи особенно демократическими взглядами. На портрете Тарас использовал себя в качестве модели и был мало похож на себя, а потому многие зрители узнавали в портрете кто Дорошенко, кто Сагайдачного.

Но, несмотря на успехи в творчестве, признание и улучшение материального положения, неудача с женитьбой просто подкосила Шевченко. Он осунулся, и для многих становилось понятно, что какая-то неотвратимая болезнь подступила к нему.

Глава двадцать седьмая

НЕДУГ

Здоровье Тараса Шевченко ухудшалось. Он стал раздражительным и хмурым. Но пытался заполнить пустоту одиночества творческой работой. Его приглашали на общественные чтения в Пассаже. Он приходил, читал свои стихи. Слушатели неистовствовали от восхищения. Но это уже не приносило радости, а только отбирало силы.

Теперь он мечтал лишь об одном — вернуться в Украину. Работал над букварем для украинских детей. Получил разрешение на печать и задумал потом издать еще и учебники по арифметике, географии и другим предметам на украинском языке. Хотел делать гравюры и тиражировать в Украине художественные произведения, чтобы «залить ими всю Украину и выгнать суздальскую гадость» — низкопробную лубочную продукцию. Продолжал распространять «Кобзаря» в пользу воскресных школ в Украине...

Со временем Тарас понял, что пришло время обратиться к врачу. 23 ноября, встретившись у Михаила Лазаревского с известным доктором Бари, Шевченко признался, что чувствует боль в груди. Врач приказал не выходить из дома и поберечься. Друзья советовали провести клиническое лечение, но об этом поэт и слышать не хотел.

Почти весь декабрь он провел дома. И все же не выдержал. «Щоб і на Різдво то не виходити? А кутя? А узвар? Ні, не всиджу: колядувати хоч рачки полізу до куми». Кумой была Надежда Тарновская, родственница знакомого украинского помещика. На рождественской неделе он появился вдруг еще и у Николая Костомарова.

Это колядование совершенно сломило измученный организм Шевченко. И выход из дома в холодный Питер окончательно подкосил его.

Сразу после нового года на собрание недавно основанной украинской газеты «Основа» Шевченко прийти не смог. Он больше уже не выйдет из своей кельи-мастерской.

Но в начале 1861 года он еще напряженно работал. В январе Шевченко напечатал свой «Букварь»: 10 тысяч экземпляров за собственные средства. Он рассылал его почти бесплатно, по 3 копейки, в украинские воскресные школы. А еще он завершал свой автопортрет.

«Погано я зустрів оцей новий поганий рік. Другий тиждень не виходжу з хати: чхаю та кашляю, аж обісіло.»

«Так мені погано, що ледве перо в руках держу, і кат його батька знає, коли воно полегшає (...) Кончай швидше в Каневі та напиши мені, як кончиш, щоб я знав, що робити з собою весною. Прощай! утомився, наче копу жита за одним заходом змолотив...» — писал Варфоломею. Это было его последнее письмо к свояку от 29 января. Врачи категорически запретили выходить на улицу, да он бы уже и не смог. Говорят, что ходила к нему какая-то женщина, приносила вещи для рисования. Кое-кто из исследователей считает, что это была Маша, немка Маша из его молодости, которая называла его Чевченко.

Друзья наведывались каждый день.

В последние дни января зашел Лесков. Двери в мастерскую были открыты. В комнате, казалось, никого не было. Вдруг сверху послышался голос поэта: «Хто там?» Лесков назвался. «Ходіть же, голубчику, сюди». Тарас Григорьевич был на своих антресолях, одетый в коричневую малороссийскую свитку, подбитую красным. Он сидел за столом боком к окну. Перед ним стояла аптечная склянка с лекарством и недопитый стакан чая. «Звиніть, будь ласка, що так приймаю, не можу зійти вниз. Сідайте.» Помолчали. «Бачте, яка ледащиця з мене зробилась», — прервал молчание Шевченко. Он жаловался на боль в груди и на жестокую одышку. «Пропаду, — и бросил на стол ложку, из которой только что выпил лекарство. — Ну, годі про мене. Розкажіть, що там доброго в Україні». Лесков начал рассказывать о Варшавской железной дороге и о Киевском шоссе. Шевченко слушал с интересом: «Коли б швидше ходили поштові екіпажі, не доїдеш живим на цих клятих перекладних, а їхати треба. От якби до весни дотягти! Та на Україну... Помру я тут неодмінно, якщо залишусь».

14 февраля на обороте автопортрета Тарас Шевченко записал строки своего последнего стихотворения:

Устал. В этот день смог записать только 36 строк. Назавтра продолжил:

Это было его последнее обращение к своей Судьбе, или Музе, или Славе.

В воскресенье 19 февраля Тараса проведал Федор Черненко. В этот день вся Россия надеялась, что будет объявлен царский манифест об отмене крепостничества. Что уже и говорить, как ждал этого манифеста Шевченко.

Черненко застал его у окна. Он заметно волновался. Вместо приветствия спросил:

— Що? Є? Є воля? Є маніфест? — Глянул на Черненко и понял: — Так нема? Нема? Коли ж воно буде? — пустив крепкую непечатную фразу, Тарас закрыл лицо руками и, упав на кровать, заплакал.

Приближался день рождения поэта.

Многие уже знали о его болезни и присылали письма с пожеланием здоровья.

В пятницу наведался Николай Костомаров. Тарас сидел за столом, вокруг него были незавершенные работы. Похвалился Николаю золотыми часами, недавно купленными. Это была его первая ценная вещь. Но эти часы помогали ему определять время гравировальных операций. Тарас сказал, что здоровье его значительно улучшилось и на следующей неделе он непременно придет к Николаю.

На следующий день, в субботу,

25 февраля — в день именин Тараса, первым посетил его верный товарищ Михаил Лазаревский. Шевченко пожаловался, что ночью у него в груди началась сильная боль. Вызвали врача Бари, и когда тот приехал и прослушал больного, сказал, что водянка перекинулась в легкие. Это уже было опасно. Каждое слово давалось Шевченко с болью. Врач поставил ему мушку — боли немного прекратились. В это время принесли поздравительное письмо из Харькова. «Спасибо», — едва выговорил Тарас.

Врач уехал, а больному становилось все хуже. Он все время спрашивал, когда вернется Бари, а когда Василий Лазаревский, который сменил брата, пытался его ободрить, Шевченко сказал: «Вот если бы домой, там бы я, может, выздоровел».

Приступы болезни учащались и усиливались. Казалось, больной уже сам осознавал безнадежность своего положения. Около девяти вечера приехали двое врачей. Еще раз прослушали и поставили другую мушку для облегчения болей. В это время пришла поздравительная депеша из Полтавы:

«Батьку, полтавці поздоровляють любого Кобзаря з іменинами й просять: «Утни, батьку, орле сизий!» Полтавська громада».

«Спасибі, що не забувають», — ответил Тарас.

Вечером ему стало еще хуже. Врачи положили горчичники, и он попросил забрать огонь, чтобы заснуть. Друзья спустились вниз. Но эту ночь Шевченко провел, сидя в кровати, опершись на руки — боль в груди не давала ему лечь. Он то зажигал свечу, то гасил ее, а людей, которые были внизу, не звал.

26 февраля по старому стилю, в пять часов утра он попросил сделать чаю, выпил стакан со сливками. «Я сойду вниз». Спустился в мастерскую, охнул, упал, и в полшестого Тараса Шевченко не стало.

Печальная весть о смерти Шевченко в тот же день телеграфом разлетелась по миру. Везде по Украине — и в Киеве, в Полтаве и во Львове — служили панихиды, особенно это взбудоражило студенческую молодежь.

Помещение Шевченко в тот же день заперли и опечатали. Когда стали описывать его вещи, то насчитали добра аж на 150 рублей. Самым ценным среди всего были его незавершенные работы и библиотека. На книги цену не давали.