Разговоры о Булгакове и роли Киева в его творчестве, о щекотливых исторических и художественных вопросах, связанных с этим, значительно оживились после начала съемок сериала «Белая гвардия», проводимых в нашей столице российскими кинематографистами. Чтобы немного разобраться в этих безусловно противоречивых вопросах, мы обратились к человеку, осведомленность которого не вызывает никаких сомнений: киевоведа, историка, литератора Мирона Петровского.
— Мирон Семенович, один из поводов для нашего разговора — начало съемок в Киеве сериала «Белая гвардия» по одноименному роману Михаила Булгакова. Приглашали ли вас авторы фильма как консультанта, советовались ли с вами?
— Никакого отношения к сериалу не имею. О намерении снять его узнал из телепрограммы Савика Шустера. Я там оказался случайно, не находясь в студии физически. С десяток знакомых на следующий день позвонили мне и рассказали о моем заочном появлении в программе. Мне было очень приятно, что Мирослав Попович упомянул о моей книге о Булгакове в этой дискуссии, и мои мысли и наблюдения по этому поводу привел как авторитетные. Я как будто получил одобрение от очень авторитетного для меня мыслителя. Но сама дискуссия, развернувшаяся вокруг сериала, показалась мне не очень разумной. Речь шла не о фильме, не о том, каким он может быть, нет — спор шел вокруг отношения Булгакова к Украине и украинству. Мне кажется, что сама постановка проблемы неуместна и беспочвенна.
— Почему?
— Понимаете, если бы я там присутствовал и имел слово, я бы осмелился сказать, что украинофобство Булгакова — это очень недобрый миф. А опровергнуть миф логикой и фактами невозможно — потому что миф никогда не был доказан. Он рациональным образом не опровергается. Можно привести любые доказательства того, что этой проблемы просто не существует, можно просто захлебываться от красноречия, а ваш оппонент скажет: «А я все равно верю». И все ваши доказательства сойдут на нет.
— А если все же попробовать?
— Я бы осмелился обратить внимание тех, кто исповедует этот ошибочный миф, на то, что просто нужно внимательно перечитать те произведения, в которых мифоманы видят булгаковское украинофобство. Кстати, у меня был очень досадный случай, когда я лицом к лицу столкнулся с этим спором. Когда праздновали столетие со дня рождения Булгакова, меня пригласили на телепрограмму, в которой обсуждались календарные культурные события, сказать несколько слов о Михаиле Афанасиевиче. Я сказал, что мог: о его происхождении из киевской культуры и о возвращении его к этой культуре. Как вдруг один из присутствующих, почтенный литератор и политик, просто почти истерически накричал на меня: «Он шовинист!» Я попробовал его остановить, но ведущий показал, что мое время уже заканчивается, и вывел меня из кадра. Это было вечером, а ночью осквернили мемориальную доску на доме Булгакова, залили ее краской. И я подумал: «Такие вам нужны последствия? К этому ведут ваши выкрики?»
— А если бы вам дали возможность высказаться?
— Я бы перед этим уважаемым господином просто положил собрание произведений Булгакова и показал бы: вот, смотрите, чуть ли не в каждом булгаковском произведении какой-то мастер, какой-то творческий человек сталкивается с определенной государственностью. В «Мастере и Маргарите» говорится о двух таких лицах: о московском Мастере, на которого наваливается советское тоталитарное государство и о его, так сказать, наивысшем прообразе, изображенном под именем Ешуа Га-Ноцри, на которого наваливается Римская Империя. В пьесе о Пушкине великого поэта губит Российская империя в лице императора Николая I. В пьесе о Мольере этого мастера ведет к погибели французская монархия в лице французского короля. Тот же конфликт между творческой личностью и государством встречаем в «Роковых яйцах». И так — в любом произведении. А когда однажды Булгаков изобразил почти идеальный уклад будущего в пьесе «Блаженство», то оказывается, что даже то, почти идеальное государство, несовместимо с творческой личностью и приводит ее к позорному концу. Итак, перед нами творчество убежденного художника-антигосударственника. Однако возникает вопрос — может ли антигосударственник быть шовинистом? Вот приблизительно тот ответ, который мне не дали тогда проговорить. Теперь пользуюсь случаем, чтобы рассказать об этом не тогдашнему своему оппоненту, а именно тем, кто присутствовал на упомянутом шоу Шустера. Я делаю это без всякой надежды убедить их. Потому что, как я уже объяснил, представление о Булгакове-шовинисте-украинофобе полностью мифическое, таким образом, рационально опровергнуть его невозможно, но все же надеюсь, что кто-то посмотрит на него таким образом и задаст себе тот же вопрос, который я задал себе.
— Но, по-видимому, в качестве аргумента могут быть приведены и полностью конкретные цитаты из текстов писателя.
— Те, кто считает Булгакова украинофобом, иногда ссылается на то, как Булгаков изображал в «Белой гвардии» украинских повстанцев. Но речь шла не о повстанцах, а об одном убийце, бандите. А вот к украинскому восставшему крестьянству он относится совсем иначе. Потому что рядом, за несколько страниц до почти сатирического изображения убийцы, он рассказывает о накопленном веками справедливом, с точки зрения художника, гневе украинского крестьянина, направленном на своих угнетателей. И он глубоко понимает этого восставшего крестьянина, искренне сочувствует ему. Поэтому если сравнить эти два эпизода — образ бандита и образ восставшего крестьянства, то становится понятно, что оценка персонажей и событий здесь происходит, исходя не из национальной и даже не из социальной точки зрения, а сугубо на основе моральной. Поэтому где здесь основание для подозрения в украинофобстве? Повторяю, я не надеюсь убедить мифомана. Но, возможно, он немного задумается над предлагаемым сравнением? К тому же, обижаясь на сатирическое изображение бандита только потому, что он украинец, придирчивый читатель, как будто проникается неосознанным, и даже подсознательным представлением о том, что он идентифицирует себя именно с этим персонажем. А почему не с тем украинским крестьянином, к которому с таким искренним сочувствием и пониманием относится Булгаков? Поэтому, видите, если отнестись к этому вопросу хоть немного рационально, то окажется, что самого вопроса просто нет. Подводя итог, я не вижу никаких оснований для того, чтобы не считать Булгакова славным русским сыном украинской земли и великим русским писателем Украины. Для того чтобы не ошибиться, сказал однажды великий французский художник Эжен Делакруа, нужно быть на стороне гения.
— Если мы уже говорим о кино, поделитесь, пожалуйста: какие экранизации Булгакова вам нравятся?
— Прежде всего, хотел бы обратить ваше внимание на то, что произведения Булгакова — проза и пьесы — чрезвычайно легко поддаются инсценизации и экранизации. Дело в том, что художественное мышление Булгакова драматургическое по своей основе. Он писал пьесы содержательные и насыщенные, как романы, а также романы, внутренне драматизированные, как пьесы. Вот благодаря этому и происходит та легкость перенесения Булгакова на сцену и на экран. Но в этой легкости кроется и определенная ловушка.
— Почему?
— Потому что художник, который переносит произведение Булгакова на сцену или на экран, может быть обманут этой легкостью. Он не понимает, что эту легкость необходимо преодолеть для того, чтобы появилось новое художественное произведение на булгаковской почве. Потому-то, как мне кажется, неудачной является легкомысленность, с которой создан фильм по пьесе Булгакова «Иван Васильевич», который на экране «меняет профессию». У Булгакова эта пьеса имеет достаточно серьезный смысл пожизненности имперского притеснения. Она показывает, что современный маленький чиновник точно такой же страшный, как и на самом деле страшный большой власть имущий средневековья. Зато у режиссера получилась достаточно веселая и иногда даже остроумная оперетта. Как относился Булгаков к оперетте, мы знаем из «Белой гвардии». Более удачной экранизацией мне кажется «Бег». Хотя, на мой взгляд, введение в сюжет о той же белой гвардии каких-то сцен, хотя и достаточно искусно исполненных, изображающих иную, красную сторону — сдвигает намерения и смыслы Булгакова по направлению сервильности. Я вовсе не уверен, что эти сцены появились на основе творческих замыслов экранизаторов. Думаю, это просто моральная взятка, которую они отдали тем, кто оплачивал их возможность снимать кино. И хоть я не осмеливаюсь на такую варварскую операцию над художественным произведением, мне кажется, что фильм приблизился бы к Булгакову и к искусству в целом, если бы этих сцен там просто не было. Я даже лелею надежду, что эта операция не встретила бы возражений со стороны авторов фильма. Но он уже существует...
— Как относительно более удачных интерпретаций?
— Мне кажется очень неплохим телефильм, снятый по «Дням Турбиных» Владимиром Басовым. И хотя я убежден, что произведение, которое пытается воспроизвести определенный текст в другом жанре, ни в коем случае не может быть тождественно производному материалу, и что именно благодаря художественным отступлениям от первоисточника выполнены лучшие известные экранизации, но здесь я должен возразить самому себе и с удивлением признать, что этот фильм удачный именно потому, что художник подошел к Булгакову, я бы сказал, с творческим уважением. То есть с уважением, которое не исключает творческого отношения к своему материалу. Поэтому мне также кажется такой удачной (и я здесь присоединяюсь если не к общему, то к очень распространенному мнению) экранизация «Собачьего сердца». Я думаю, что художественная привлекательность этого фильма не в последнюю очередь обязана насыщенности экранизации булгаковским словом. Это одна из редких экранизаций, где режиссеру удалось сохранить удивительным образом почти весь булгаковский текст. И это почему-то не мешает художественности фильма. Я говорю об этом почти с удивлением, потому что это утверждение противоречит моим привычным представлением о том, как делается удачная экранизация.
Заглядывая в будущее, могу допустить, что если творчество Булгакова будет пользоваться даже частью того успеха, который имеет сейчас, тогда в будущем, возможно, наши потомки увидят экранизации лучше, чем те, которые пришлось видеть нам.
— Есть такое понятие «булгаковский Киев». Что-то от него осталось?
— У русского писателя Александра Грина есть такой рассказ — «Акварель». Там рассказывается о старике, который со своей старухой живет в бедной избушке на берегу моря. Его представления о мире очень скудны. Все его интересы вертятся вокруг самых простых бытовых нужд, о какой-то любви нечего и говорить. Живут себе и живут. Но однажды рядом с этой избушкой появился художник, разложил свои принадлежности и стал рисовать. Старику стало интересно, что именно он рисует, но он не осмелился подойти и посмотреть. И случилось так, что впоследствии он попал в город и увидел акварель, нарисованную художником, на выставке. Возле рисунка толпились люди, с интересом смотрели, любовались, спорили. Старик заглянул и увидел, что на акварели изображена его старая избушка на берегу моря. Он ужасно удивился: выходит, что его жилье и, следовательно, его жизнь кому-то интересна, в ней есть что-то привлекательное для людей, есть какой-то смысл. И это событие изменило его отношение к привычным вещам: возникло уважение к самому себе и к старухе, которая живет в этой нарисованной избушке, и к избушке, и к миру вокруг. Я напомнил вам этот рассказ, чтобы объяснить свое представление о том, что такое булгаковский Киев. Дело не в том, чтобы называть так городские объекты, связанные с жизнью писателя или упоминавшиеся в его произведениях. Булгаковский Киев для киевлянина, да и, по-видимому, не только для него — это та акварель, заглянув в которую, человек меняет представление о культурной ценности собственной жизни, собственных представлений, города, в котором он живет. То есть для меня это скорее идеологическое и духовное понятие, чем конкретное топографическое. Хотя и этого я не отрицаю.
— Что, по вашему мнению, угрожает этому городу — как понятию и как вполне материальному месту?
— Понятию «булгаковский Киев» как явлению интеллектуальному и духовному может угрожать только время, способное ослабить интерес к художнику и его не произведению, а творению, так сказать. Что же касается «булгаковского Киева» как понятия топографического, реально объектного, то оно почти потеряно, благодаря не в последнюю очередь неразумной, хищнической застройке города. Меня обижает и удивляет этот способ застройки, я вижу в нем не только покушение на булгаковский Киев, но и на Киев как на понятие исторически-культурное. Я обижен тем, что на место хищников социалистических, которые портили и позорили Киев по-своему, пришли хищники капиталистические, которые своим отнюдь не лучшим способом делают то же самое.
— Есть ли такая черта Киева, которую не удастся уничтожить ни старым, ни новым варварам?
— Интересно вы формулируете вопрос... Я бы не мог назвать такую черту в сфере реальной, объектной. А в сфере духовной, мне кажется, такой чертой, которая не поддается уничтожению, представление о Киеве как о старом и славном городе нашей земли, о Киеве как об источнике христианства на этой земле, о Киеве как о вечном городе — не том, который по представлению древних римлян существовал всегда, а о таком, который будет существовать всегда.
— Хочется завершить наш разговор так же, как и начинали — фильмом. Если пофантазировать — если бы попробовать представить себе фильм о Киеве, то какой могла бы быть эта картина?
— Понимаете, мое представление о Киеве настолько объемное, что я не могу представить его вложенным в один фильм. Мне даже трудно представить возможность существования такого фильма. Моего воображения, моей фантазии для этого, прошу прощения, не хватает. Но я убежден, что такие фильмы будут появляться, как говорил Булгаков: «Неизвестно, будет ли этому конец».
