Когда человек взбирается слишком высоко, от нехватки кислорода в воздухе ему становится трудно дышать: в голове туманится, чувствует себя плохо, у него начинается гипоксия. Такая болезнь возникает из-за непрерывного перфекционизма, вследствие желания покорить как можно больше вершин, дойти, не считаясь с обстоятельствами, до края, до пика. А что бывает, если до пика доходишь, но не высокогорного, а повседневного или жизненно-экзистенционного, вероятно знает русский интеллектуал Виктор Ерофеев.
Как-то так случилось, что постмодернистский бестселлер «Жизнь с идиотом» вывел этого почтенного литературоведа, автора эссеистики для гурманов «В лабиринте проклятых вопросов» из замкнутого круга знатоков Достоевского, Пруста и Камю в народ. Зашифрованный всеми возможными и невозможными способами текст, вдруг стал потребляемой средой не эстетической или интеллектуальной, а маргинальной, в чьем сленге «жесть» означает вовсе не «кусок железа». Именно для них «Жизнь с идиотом» превратилась во что-то наподобие важнейшей книги жизни, а, попав в руки театрального мастера Андрея Жолдака, этот текст, понятно, должен был стать книгой жизни с картинками.
Картинки от Жолдака — вещь невероятно интересная. Когда-то он ими удивлял и завораживал, словно музейными полотнами, которые наполняют тебя внутренним знанием того, чего ты никогда не знал и тонким ощущением того, чего никогда не чувствовал. Но театр из румынского города Сибиу, где Андрей Жолдак инсценизировал «Жизнь с идиотом» Виктора Ерофеева, привез на показ в Киев спектакль, где картинок практически нет. Точнее, за два с половиной часа спектакля их было только три. Согласитесь, что это маловато, чтобы почувствовать мощь и неординарность таланта.
Вместо картинок румынский вариант «Жизни с идиотом» предлагает что-то вроде домашнего видео: постоянное, надоедливая и нарочитая съемка того, что вроде бы происходит в семье рядовых землян, взявших на перевоспитание дефективную особь — идиота. Снимают их сопение и храп, семейные ссоры, утренний туалет, естественные физиологические потребности и тому подобное. То есть тотально фиксируется все, что может происходить с человеком в течение его физиологического существования. Это и становится главной фишкой спектакля, во время которого мы, наблюдаем за превращением идиота в главную семейную ценность, а мужа — в идиота. Шаг за шагом отслеживаем их пути и финальный результат наглядно показывают на одном из небольших экранов над сценой: отснято как обеспокоенные врачи осматривают нового пациента сумасшедшего дома.
Превращая таким образом театр в кино, Андрей Жолдак весьма оперативно отреагировал на несколько социальных и художественных концептов сразу. Он собрал в кучу, так сказать, сливки из общественно художественной сферы, где подобное подсмотренное видео существует и в виде сторожа и полицейского, как способ садистских и сексуальных развлечений, или в современном искусстве как элемент арт-документа или особой манеры создания художественной реальности. Но в каждом из этих случаев на пленку фиксируется что-то настоящее, то, что действительно было — роды, заезд машины в гараж, первая брачная ночь, потому что даже постановочное видео, в этом случае, как ни как, является документальным.
По законам театра, на кону не может быть ничего настоящего. И Андрей Жолдак знает это не хуже других. Элегическая сцена зимних развлечений, катания на санях, игра в снежки с идиотом Вовой, разыгрывается под сверкание театрального искристого снега, который сыплется из специально обустроенного над сценой и нескрываемого от глаза, прибора. Следовательно, все гадкое, уродливое, повседневное, что документируется в спектакле, чем Жолдак хочет шокировать, «достать» рядового зрителя является имитацией и только. Потому что даже самые передовые театральные техники не сделают процесс появления фекалий на сцене подконтрольным ни одному актеру.
Румынские актеры такие же люди, как и все остальные, и максимально чем они могут отблагодарить режиссеру, это достойно имитировать истерику, пароксизмы и аффектации. Отчасти им это удается, отчасти они выглядят однообразно и банально, а их болезненность вызывает не жалость или сочувствие, а отвращение, то есть реакцию рядового homo social, который не откликается на чужую боль и несчастье. А эмоционально шокирующее восприятие показанных кошмаров, которое так стремится получить от публики постановщик спектакля, начинается собственно лишь тогда, когда задействуются общеупотребительные театральные приемы: снятые псевдо ужасы озвучиваются Земфирой, чья личная боль, ставшая песнями, отбирает у зала покой.
Избавиться от ребенка, из-за того, что он не станет новым Прустом, для героев книги-оборотня «Жизнь с идиотом» не является грехом. В то же время, из этой аномалии жестокого дистиллированного интеллектуализма, как свидетельствует текст Виктора Ерофеева, и начинается бездна, которая называется жизнью с идиотом, превращение человека в чудовище. У любой качественной сценической полиграфии были бы эти интеллектуальные тонкости, не говоря уже о том, что автора историй о Сване для современной публики необходимо просто идентифицировать. Но кому-то по дороге вверх стало плохо, не хватило кислорода, и мир стал казаться одномерным, черно-белым, буквальным и физиологически банальным. В действительности же он причудливо сложный, запутанный и чувственно многогранный, а то, что мы на 80 % состоим из воды, не означает, что люди — это заполненные жидкостью шары.
