Вполне возможно, что нынешний бум мемуаров связан со скрытым страхом вымирания духовного и планетарного, или того пуще — это попытка восстановить дыхание в коротких передышках между нокаутами от культурной амнезии.
Три очень разные книги, вышедшие недавно в свет, являют силовые точки, полюса магнетизма, эталоны возвышенного трех властелинов крови украинского драматического театра: Ада Роговцева «Мій Костя», «Страсти по Богдану» — книга Ростислава Коломийца о Богдане Ступке и Лариса Кадочникова «Белая птица: полеты наяву и во сне».
Матерью всех муз греки считали богиню памяти Мнемозину. Ибо энергия творчества эманирует в разломе между переживаемым событием и припоминанием его для репрезентации письменной, музыкальной, в танце, в театре или в кинематографе...
Невролог и писатель Сакс заметил: «Именно больше разрывы в жизни мы пытаемся соединить, примирить или интегрировать с помощью воспоминаний, а также посредством мира и искусства».
Так получилось и с тремя назваными книгами. Изложенные последовательно факты биографий, перевоссоздались в романы жизней людей простых и гениальных, таких же как все, и единолично избранных, памятью ими подаренных переживаний возведенными на пьедестал всеобщего признания.
В каждой из книг нашлось местечко для добрых слов о МТИ «Сузір’я» и даже об авторе этих строк, что позволяет высказать личные впечатления от прочитанного.
Преподнесенное текстами благо припоминания приобщает к театральному происхождению, подтверждает и провозглашает его высокочтимость.
Лариса Кадочникова не пытается разбираться в причинах, сделавших горьким девичий роман с Ильей Глазуновым, в обстоятельствах краха семейной жизни с Юрием Ильенко, безоглядно радуется своему счастью с Михаилом Саранчуком. И рассказ о ею сыгранных ролях порою предвещает, а порою вторит событиями из жизни личной. Постоянно присутствует в пространстве книги восторг детства с любимыми, талантливыми, знаменитыми родными и друзьями. Донские, Ладынина, Пырьев, Калатозов, Андреев, Савченко, Наумовы, Герасимов, Макарова, Бернес... жильцы одного московского дома. Восторг познания жизни, открытость, азарт игры, доверчивость — составляющие той детскости, которая стала жизненным стержнем актрисы. Это качество Лариса Кадочникова находит в каждой роли, защищает его от всех превратностей судьбы, чаще прячет в тайниках души, чем побеждает им злое, дурное, жестокое. Его звонкую чистоту всегда излучают распахнутые глаза великой актрисы. Чарующая детскость картин Ларисы Валентиновны лучшее тому документальное подтверждение.
Фридрих Ницше утверждал, что жизнь невозможна без забывания. Похоже, эта мысль заставила Аду Роговцеву написать книгу «Мій Костя», в которой автор собственную жизнь осознает как часть жизни любимого человека — властелина крови украинского киноактерства — Константина Петровича Степанкова.
Жан Маре в своей книге «Жизнь актера» вспоминает об уходе матери в предпоследней главе, а о потери друга жизни Жана Кокто в финале. Хронологически эти события произошли в обратном порядке, но по закону драмы финал ее должен быть высшей эмоциональной точкой.
Роговцева осознает свою любовь как высший смысл прихода в жизнь и недоумевает, как такое может закончиться, разве нет ничего сильнее смерти? Разве любовь так же бренна, как все земное?
И вдруг читателю отрывается доминанта актерской природы Ады Николаевны — недоумевание. По жизни — как она посмела влюбиться в своего педагога, согласиться стать его женой, зная, что у него есть другая семья; как вдруг пришла знаменитость, а он не находил себя?! Почему на нее сыпались премии, звания, награды, а он только начал завоевывать экран; как случилось, что он, знаменитый, стал охладевать к профессии; почему ему стало так больно жить в своей стране; почему любовь к своим детям, внукам, ученикам не удержала его...
В ролях экранных и театральных Роговцева всегда наполнена трудом преодоления недоумевания своих героинь. Их судьбы, — сгустки алогичного реализма (автор претендует на авторство режиссерского стиля под таким названием). Общелюбимая «Варшавская мелодия» тому яркое доказательство, кстати, как и собственные стихи актрисы в книге «Мамині молитви». Ее глаза широко открыты, часто прищурены в движении к разгадке, и только непреодолимая усталость или мгновения постижения, занавесами век отсчитывают страницы бесконечности романа актерского труда.
Книга «Мой Костя» не покаяние Ады Николаевны Роговцевой. Да многое случилось не так. Почему? Трудно понять... Злого деяния не совершала, а значит, и каяться не в чем. Возможно это исповедь? В книге очень много откровенных признаний, очень личных воспоминаний... Желания освободиться от груза памяти, похоже, тоже нет, скорее недоумевание, как боль воспоминаний становится благом припоминания.
Книга Р. Коломийца «Страсти по Богдану» приглашает: «Искусством медленного прочитывания и сопереживания его творческой жизни попытаемся уловить неуловимое: угадать чудо сценического перевоплощения, происходящее на наших глазах, и превратить это чудо в историю».
Заявление автора: «Наши пути в искусстве шли параллельно, иногда пересекались» обещает читателю глубину личных постижений. Благодарность значительному числу театральных критиков «за ценные комментарии к художественным интерпретациям Актера», подводят к берегу Памяти, в которой все воспоминания в какой-то степени являются коллективными, а не только индивидуальными. Не существующие вне социального, исторического, личностного контекста, они состыковывают каждого со всеми и всех с каждым.
«Разбрасывая неэвклидову сеть повествовательной ткани, проследим за преобразованием хаоса биографических, психологических, исторических деталей в художественную гармонию».
Параметры предлагаемой книгой гармонии каждый читатель оценит по собственной шкале и обязательно порадуется, что подробный и массивный фактаж представляет только часть бурной деятельности по-настоящему всемирно известного актера.
Отдельно следует сказать о прекрасном художественном оформлении книги Сергеем Маслобойщиковым. Название глав набрано жирным петитом на репринтных копиях страниц актерского экземпляра роли Короля Лира с пометками Ступки и зафиксированными им режиссерскими указаниями Сергея Данченко. Сам Богдан вспоминает его как любимого товарища, дорогого учителя, гениального режиссера. Они понимали друг друга в работе практически без слов. Сначала мне казалось, что это попытка избежать необходимости высказывать неформулируемое; потом я понял, что это стремление невысказываемое вызвать, с ним соединиться, уберечь и наполнить им роль, спектакль...
Художник и режиссер Маслобойщиков перед каждым блоком фотографий, точнее сказать, перед каждым фотофильмом в книге, помещает портрет Ступки на полупрозрачной пленке. Со следующим четким фотопортретом эти две страницы, эти два лица одного человека реализуют эффект наложения-расслоения, одномоментной множественности облика. В итоге, «обещанная попытка выйти из плоскости рецензентской рутины в пространство бытийного философствования о миссии актера в обществе» оказывается приглашением читателя к разгадыванию так и не сформулированной сущности личности Богдана Сильвестровича.
Мне посчастливилось ставить спектакли, в которых актер играл Тараса Шевченко и Григория Сковороду. Он примеряет гримы, парики, примеряется к своему герою. Потом отбрасывает все бытовые манки и, наконец, вдыхает образ героя в себя. Из глубин Озера памяти, разбуженный призывными звонками к творчеству, тот приумножает мемориальную составляющую вдохновения. Так художник становится медиумом, его глазами на нас смотрит вечность.
Три живых гения — три властелина крови украинского театра и кино, утверждают равновеликую мощь личности и создаваемых ею образов, реальной жизни и художественного постижения ее, чувства потаенного глубоко личного и разделенного с тем, кто готов на театре чувством познавать.
