В петербургском Русском музее проходит выставка работ Михаила Врубеля, приуроченная к 150-летию со дня рождения великого живописца. Странная судьба — ни один из художников той эпохи не был признан гениальным при жизни кроме Врубеля (1856—1910). И между тем — это безоговорочное признание не сделало его жизнь хотя бы благополучной, не говоря уж о том, чтобы она была б хоть просто счастливой, отмечают РИА Новости.
Юношей Врубель, например, поразил своей одаренностью великого педагога, рисовальщика Чистякова, который принял его первым учеником в Петербургскую академию художеств и сделал своим любимцем. Уже самые первые работы студента поразили Репина, который всегда ревновал к чужому успеху, а тут он пишет: «Врубель! Сколько любви и чувства изящного!»
Врубель восхищал не только художников, — миллионер меценат Мамонтов подбирал рисунки, которые Врубель бросал на пол как неудачи. «Врубель кинул, а мне нравится, черт знает почему», — вздыхал тот, и вставлял «неудачу» в раму. Женщины тоже любили художника, а его женой стала великая певица красавица Надежда Забела, которую боготворили музыканты. Римский-Корсаков написал специально для Забелы партию в опере «Царская невеста». Он получал царские заказы от нижегородской ярмарки, писал гигантские панно, был, порой, осыпан золотом, обласкан критикой, расцелован поклонниками, публика набивалась толпами в его мастерскую и тем не менее Михаил Александрович Врубель кончил свою жизнь в психиатрической клинике... Оказавшись в роковом узилище, он оживал, только рисуя, рисуя, рисуя карандашом все, на что падал фотографический взор: скомканный платок, граненый стакан, стул, пока не ослеп, в один огненный миг работы над портретом поэта Брюсова.
Его конец похож на сумасшествие Ницше, который тоже спятил и приходил в себя, лишь часами играя музыку на рояле, но стоило больному снять пальцы с клавиш — он превращался почти в идиота.
Что же сделал Врубель, чтобы погубить свою жизнь ради искусства? Он начал с того, что бросил учебу в Академии художеств и тем самым лишил себя академической поддержки, ради того, чтобы расписать церковь в киевском Кирилловском монастыре (1884—1889 гг.). Написав замечательные фрески, Врубель бросает новое дело и уезжает в Венецию, чтобы надышаться воздухом итальянского совершенства, где постепенно доходит до полной нищеты и возвращается в Киев, где ведет одновременно жизнь гения, любовника, безумца и бродяги. В этой норе бытия его находит Серов, друг и однокашник по питерской академии и буквально за шиворот вытаскивает в Москву и знакомит с Мамонтовым. Миллионер становится страстным поклонником Врубеля. Художнику 33 года, его талант стремительно расцветает. Работа идет легко, художник упивается своим мастерством. Он пишет шедевр за шедевром. Снежная мистическая огненноглазая «Царевна-лебедь», полуголый рогатый античный бог «Пан» посреди лунной русской ночи, цикл блистательных иллюстраций к поэзии Лермонтова, испанская сюита: «Гадалка», «Испания», затем трепетная «Сирень», «К ночи», «Микула Селянинович» и, наконец, серия «Демон».
Уже тогда его живопись внушала тревогу за рассудок художника. Рисуя, например, богатыря Микулу, он превращал его образ в зловещую пучину бессмысленной силушки, а, живописуя собственную жену, доводил ее красоту до состояния гибкой змеиной гадливости. В стремлении к совершенству Врубель не знал удержу. А «Демон поверженный» стал началом его заката. Чем притягивал взор художника этот фантастический Сатанаил? Зачем мастер зазывал публику в свою мастерскую, чтобы писать на глазах потрясенных свидетелей? Что видел Врубель в картине павшего демона, ангела, восставшего против Творца? Не свою ли собственную судьбу?
Бенуа вспоминал: «Каждое утро до 12 часов публика могла видеть, как Врубель «дописывал» картину... Каждый день мы находили все новые и новые изменения. Лицо Демона становилось все страшнее и страшнее, мучительнее, его поза, его сложение имели в себе, что-то пыточно-вывернутое, что-то до последней степени странное и болезненное, общий колорит, наоборот становился все более фееричным».
Родившись в рубашке, получив божественный дар, он превратил свои руки в пару волшебных змей, которые принялись кусать холсты, истекая кровью и красками. И когда эти змеи совсем распоясались, когда он уже не мог сложить их в молитвенном жесте у иконы, не мог найти смирения в дьявольской жажде совершенства, Врубель сошел с ума...
Писать на публике решались немногие. Этой гордыней страдал Рубенс, но в отличие от Врубеля он вел жизнь черепахи, не пил вина, никогда не ел мяса, берег здоровье, копил деньги как ростовщик...
