В первой половине 60-х годов он вошел в литературу как настоящий мастер. Герои его произведений, на первый взгляд, обычные люди. Однако их колорит и точность характеров выходят за границы стереотипов социалистического реализма литературы того периода. Недавно издательство «Грамота» презентовало книгу «Вибраних творів» Г. Тютюнника. Впервые рассказы и новеллы писателя вышли без так называемых купюр. Составлением книги занимался писатель и ближайший друг Григора — Петро Засенко. С ним наш разговор о жизни и творчестве писателя.
— Пан Петр, у одного отца родилось двое сыновей, которые впоследствии стали писателями — Григорий и Григор. Творчество обоих отмечено высокими литературными премиями...
— В детстве Тютюнника-младшего также называли Григорием. Григор — литературное имя, чтобы читателю легче было различать этих двух писателей. Его биография типична для того поколения, детство которого было «согрето сталинской улыбкой». Это поколение перенесло сокрушительные Голодоморы, хроническую бедность, унижения. В раннем возрасте они вынуждены были трудиться наравне со взрослыми. А еще война, политические репрессии... Многие писатели приноравливались к тем условиям, воспевали господствующую систему, откликались на очередные постановления партии.
Григор Тютюнник рассказывал, что в 1933 году его семья пухла с голоду, а дед по матери умер. «Я в это время — тогда мне было полтора года — перестал ходить, смеяться и говорить...» В 1937 году его отца арестовали как «врага народа». После окончания пяти классов Григор пошел в ремесленное училище в Зинькове, «чтобы иметь хоть какую-то одежду и 700 граммов хлеба в день. Они, то есть 700 граммов, и спасли нас с мамой в 47-м», — писал он.
— Но все равно Тютюнник- младший не вписывался в критерии соцреализма.
— Настоящий талант проявляется во всем... Григор досконально знал жизнь народа и не поддавался веянием идеологических ветров. Его тексты наполнены красноречивыми намеками, понятными проницательному читателю... Умел так интересно подать негативную суть советской жизни, что ему сложно было что-то возразить. Так умело вмонтировал эпизоды народного горя, что даже в ЦК партии не могли ничего поделать: «И написано же, черт возьми, нельзя даже иголку проткнуть между словами...» Если бы не Тютюнник-старший с его большим жизненным и литературным опытом, то кто знает, как сложилась бы судьба Григора... Даже то, что младший брат перешел на украинский язык, является заслугой старшего. Ведь Григор рос и воспитывался в русскоязычной среде. Даже закончил факультет русской филологии Харьковского университета (тогда доминировала теория слияния братских языков в русскоязычном русле... Мол, чуть ли не весь мир вскоре заговорит на языке Ленина). Свой первый рассказ «В сумерках» напечатал в 1961 году в московском журнале «Крестьянка» и подписался: Григорий Тютюнник-Ташанский (от названия реки Ташань, что поблизости от родного села).
Из биографических записей Григора узнаем об одной очень важной встрече братьев в родной Шиловке. Старший Григорий как раз издал первые главы романа «Вир» в журнале «Жовтень». Григор поздравил брата, но под впечатлением от только что прочитанного Ремарка воскликнул: «Так нужно писать! Вот это писатель!» Григорий выдержал длинную паузу и спросил: «Всем так писать?» И, махнув рукой в сторону окружающих хуторов, продолжил: «А кто напишет об этих людях, да к тому же на их языке? Ремарк?» Тогда Григор задумался...
— Это был переломный момент в творческой биографии Тютюнника-младшего?
— Да. Впоследствии он перечитал четырехтомный словарь Бориса Гринченко. Был поражен как самой лучшей беллетристикой. Понял, что перейдет на украинский язык. Если бы не старший брат, то этот самобытный талант стал бы украшением русской литературы — как его земляк Гоголь и многие другие. В детстве Тютюнников развела судьба, потому что они сводные братья — сыновья одного отца и разных матерей. Потом война, послевоенное время, да и расстояние их разделяло: Григорий работал учителем на Львовщине, а Григор служил радистом морфлота на Дальнем Востоке. Долго они не общались и тяжело сходились — пока не стали не разлей вода. Старший брат говорил: «У тебя, Григор, такое открытое сердце, что ты его хоть рукой прикрывай...» Младшему брату передал знания и о литературной среде того времени. Но Тютюнник-младший уже знал, кто есть кто среди писателей. Ведь у него был от природы талант безошибочно давать характеристику любому человеку. Так чувствовать мог только настоящий писатель.
Если кто-то из читателей, прочтя его рассказ, присылал ему письмо, Григор обязательно отвечал. Даже считал этого человека своим другом. «Потому что он думает так же, как я». Многие такие переписки действительно перерастали в дружбу. Бывало, что люди приезжали из дальних провинций к Григору и ночевали в его тесной квартирке. Он не был богат... Та, Боже! Какое там богатство от скупых гонораров... Но часто своим гостям и билеты покупал, и подарки. Если замечал, что кто-то из молодежи в рваных ботинках, то, недолго думая, заходил с ним в обувной магазин и покупал новые... Сколько таких случаев было...
— Поневоле приходят на ум слова: идеалист, альтруист, идеальный альтруист.
— Он просто был искренний, чуткий, открытый. Больше всего ценил настоящую дружбу. Она была для него своеобразной опорой в жизни. Ко мне однажды приехал из Дагестана приятель-поэт — Мирза Дувидов. Вместе с Григором знакомили его с Киевом. Так душевно разговорились, что Григор и говорит: «Мирза, а давай поменяемся рубашками!» Тот на меня как-то озадаченно глянул, а я ему: «Мирза, это у нас такая традиция, у украинцев...» Хотя на самом деле эту традицию придумал Григор... Мы с ним часто шляпами менялись и галстуками. У меня до сих пор хранятся его вещи.
— Григор родился в селе, но большую часть своей жизни прожил в мегаполисе: Харьков, Киев. Почему главный герой его произведений — человек села?
— Город русифицирован был, да это есть и сейчас. Это замкнутая территория. И хотя есть театры, музеи — человек города словно втиснут в шаблон. Особенно его люмпенизированная часть. В селе, в отличие от мегаполиса, человек сохраняет национальные признаки, непосредственность...
— Не идеализировал ли Григор своих героев?
— Не думаю. Как-то один молодой писатель выспрашивал его о секретах творчества. Тогда модно было об этом говорить, да так уцепился, что Тютюнник несколько сердито отрезал: «Берите, записывайте: «Боль! Полная душа боли... Но ведь вы ее не опишете. Потому что не пережили то, что пришлось моим героям».
Григор Тютюнник и до сегодняшнего дня должным образом не прочитан. С настоящей критикой у нас как- то не сложилось. Такие таланты, как Дзюба, Сверстюк, Свитличный были отстранены в пору расцвета его таланта. А посредственности боялись писать правду. Хотя классики нашей литературы его очень ценили. Особенно Стельмах, Гончар... Загребельный помог Григору издать книгу «Коріння». Рукопись лежала в издательстве «Дніпро» четыре года. Как-то в разговоре Павел Архипович, который в то время возглавлял НСПУ, спрашивает: «А что это вы, Григор, так мало издаетесь?» А тот отвечает: «Это не я не издаюсь, а меня не издают». Загребельный взял рукопись «Коріння» на рецензирование, и книга вскоре вышла в свет. Хотя и очень бедненько. Как говорил когда-то Максим Рыльский, «дуже зле». И бумага, и верстка... Когда впервые вышел роман «Собор» Олеся Гончара, Григор, прочитав, написал автору прекрасное письмо. По тем временам очень смелое. В приписке заверил: «Олесю Терентієвичу, цей лист в єдиному примірнику».
— Вы вспоминали об интересной истории знакомства Григора Тютюнника с актером, кинорежиссером и писателем Василием Шукшиным...
— Историю знакомства, которое не состоялось... Все началось с переводов Тютюнника на русский язык. Рассказы, которые в Киеве не печатал ни один литературный журнал, в Москве цензура, бывало, пропускала. Тютюнника переводила Нина Дангулова. Сейчас уже старенькая, но тогда очень хваткая женщина. Осталась чрезвычайно интересная переписка Дангуловой с Тютюнником. Его эпистолярий красноречив. Читается, как художественное произведение...
Нина Дангулова рассказывала, что как-то была в Переделкино, в Доме творчества. В то самое время там находился и Шукшин. Дангулова перевела рассказ Тютюнника «Поминали Маркияна». За ужином в столовой передала его Шукшину. «Прочтите, скажите свое мнение». Среди ночи ее разбудил стук в дверь. «Отвори, это я, Шукшин...» Стоит в пижаме, босой, в руках — рассказ Тютюнника: «Кто это такой? Это потрясающе! В русской литературе такого нет...» Дангулова пообещала, что познакомит их.
— Шукшин был тогда на волне популярности?
— Всех литераторов такого типа в Москве полупренебрежительно называли «деревенщиками» — Солоухина, Козакова, Белова, Шолохова... Они изображали настоящую, не приукрашенную Россию. Их творчество лишено отвратительного пренебрежения к другим народам. Тогда как остальные могли запросто позволить себе укол шовинизмом. Даже такие достойные, как Александр Твардовский. Как-то говорил поэту Малышко: «Андрей, ты такой талант, переходи на русский, будешь печататься по всему Советскому Союзу!» А они были друзьями и почти рука об руку прошли военные фронты... Поэму Твардовского «Василий Теркин» Малышко знал почти наизусть...
— Наверное, не каждый «деревенщик» лишен имперского пренебрежения?
— Малышко, пересказывая тот разговор, сказал мне: «Вот видите, какой талант, какой писатель замечательный, а болен. И неизлечимо. Метастазы шовинизма». Кстати, некоторые наши рьяные критики называли Тютюнника «украинским Шукшиным». С одной стороны, вроде бы высокая похвала, а с другой — второсортность, незначительность. На самом деле, это два самобытных национальных таланта с подобным мироощущением...
Они так и не успели познакомиться... За неделю до назначенной встречи страну облетело печальное известие: Василий Шукшин умер на съемках фильма «Они воевали за Родину». Услышав об этом, Тютюнник пошел на Бессарабский рынок и купил все чернобрывцы. Поехал в Жуляны, взял билет и вылетел в Москву... Россия прощалась со своим писателем. Море народа... «Я говорил, что я с Украины, и меня пропускали через все милицейские посты — вплоть до гроба». Позднее Тютюнник напишет об этом в коротком очерке «Світла душа». В последних строках прочитывается суть писательской судьбы и долга: «Із болі і муки народжується письменник. Іншого шляху в нього немає...»
В очередной раз после публикации новелл в журнале «Вітчизна» имя Григора Тютюнника было занесено в «черные списки». Он грустно говорил: «Я написал лишь полправды — поэтому меня изгоняют из литературы. А если бы я написал всю правду, так что, меня нужно уничтожить?»
