Еще со времен древних римлян (можно назвать здесь Марка Аврелия и Сенеку) принято считать, что для истинного философа, мудреца, стоика завершение жизненного пути, «исполнение судьбы» должно быть столь же достойным, возвышенным и гордым, как и весь пройденный перед этим путь жизни в целом. Идя на встречу с Вечностью, полагали античные мыслители, человеку надлежит полностью освободиться от страха, суеты, злобы, вообще от каких бы то ни было низменных страстей — и только такой человек, воистину, внутренне свободен.
Григорий Саввич Сковорода, великий украинский философ, один из удивительнейших людей, которых когда-либо дарила миру наша земля, знал цену жизни, знал, как нелегко бывает подчас отличить действительно нетленное от того, что звенит и блистает, но очень быстро рассыпается в прах. Он говорил: «Ложная позолотка есть блистательнее паче самого злата», — ибо прекрасно понимал, как сложны и запутаны бывают отношения между оболочкой и содержанием, внешностью и смыслом. А вот когда приходит пора кончить странствие (странствие жизни!) — все встает на свои места, видится в истинном свете...
Слова эти («пора кончить странствие») Григорий Саввич произнес в последние дни своего земного пути, в хмурые октябрьские дни года 1794-го, в селе Ивановка (ныне — Сковородиновка) под Харьковом. Заключительные недели и месяцы жизни Г. Сковороды, с одной стороны, почти хрестоматийно известны (кто, скажем, не слышал о знаменитой надписи, которую философ попросил сделать над своей могилой: «Мир ловил меня, но не поймал»?). И все таки в этой истории столько мудрости, мужества и поучительной простоты, что, наверное, нелишне будет напомнить о ней.
Г. Сковорода потому мог так легко преодолеть страх смерти, что знал: я выполнил свою миссию на Земле (еще в 1783 году он в присущем ему неповторимо шутливо-гордом стиле сказал о своей жизни, причем не кому-нибудь, а влиятельнейшему харьковскому губернатору: «Я сию ролю выбрал, взял и доволен»). Великий мудрец потому не боялся вечного Ухода, что победил этот страх не философствованием — вряд ли оно может тут действительно помочь, — а ясным пониманием: это когда-нибудь неизбежно должно произойти с каждым. И, быть может, облегчало его душу и то обстоятельство, что Григорий Саввич успел в предчувствии неминуемого увидеться и поговорить о самом главном со своим почти родным учеником и сердечным другом (кстати, автором единственной дошедшей до нас биографии Учителя), Михаилом Ивановичем Ковалинским. Встреча эта состоялась в имении М. Ковалинского, поселке Хотетово недалеко от Орла.
А Г. Сковорода, и М. Ковалинский знал об этом, уже несколько лет, с 1790 года, жил главным образом в слобожанском селе Ивановка, в имении харьковского помещика Андрея Ивановича Ковалевского, в одноэтажном доме с ампирными колоннами, в котором философу предоставили скромную комнатку с окнами в парк. Природа этого села («Земелька его есть нагорная. Лесами, садами, холмами, источниками распещренна. На таком месте я родился возле Лубен») очень напоминала Григорию Саввичу родные Чернухи... Г. Сковороде шел 72 год: наш гений уже был слаб и серьезно болен. И все-таки он с готовностью откликнулся на приглашение Михаила Ковалинского погостить у него в Хотетове. Старый философ с ветхой котомкой и старым узловатым посохом в руках пришел из Ивановки в Хотетово (добрых полторы сотни километров!) пешком. Так он ходил по украинским и российским селам уже больше четверти века. Но это путешествие было уже последним...
В те августовские дни 1794 года, как вспоминал впоследствии М. Ковалинский, Учитель «занимал его рассуждениями, правилами, понятиями, каковых ожидать должно от человека, искавшего истинны во всю жизнь не умствованием, но делом» (очень точное определение философии Сковороды!). Так прошел почти месяц. А затем — Григорий Саввич внезапно сказал ученику: ему, Г. Сковороде, скоро пора уходить. Перед разлукой Г. Сковорода отдал в руки М. Ковалинскому содержимое той старой походной торбы, с которой никогда не расставался вот уже несколько десятилетий. Там были рукописи его философских трудов. Мудрец попросил ученика сохранить их (заметим, что Михаил Иванович выполнил эту просьбу; вот еще одна немаловажная его заслуга перед потомками, помимо написания биографии Сковороды). Но был в этой просьбе знаменитого нашего мыслителя и еще один скрытый, неявный смысл: Г. Сковорода чувствовал, знал, понимал, что наступают уже теперь такие дни, когда ему ничего не нужно будет иметь, все станет, говоря по правде, лишним, разве что чистая рубашка... Прощаясь с М. Ковалинским, Григорий Саввич молвил: «Может быть, я больше уже не увижу тебя. Прости! Помни, всегда во всех приключениях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время».
Посмотрим на единственный, вполне достоверный, прижизненный портрет Г. Сковороды, написанный незадолго до его кончины, весной 1794 года, харьковским художником Г. Лукьяновым. Перед нами — человек с пронзительным, быстрым взглядом, способный почти мгновенно проникнуть в душу любого собеседника, человек с подстриженной «в кружок» головой (так стриглись многие киевские студенты, «могилянцы» и другие, в XVII—XVIII веках; удивительно, но Г. Сковорода и на склоне лет не отступал от такого облика!). В руке он держит любимый свой философский труд — «Алфавит, или букварь мира»; можно заметить, что из-за пояса «выглядывает» знаменитая сковородинская дудочка. И вот этот человек, ощущая в себе великое, благотворное чувство родства с Богом, матерью-природой и вообще со всем сущим («Сие чувство есть венец жизни и дверь бессмертия», — любил повторять Сковорода), зная, что выполнил свою высокую Миссию на земле, стал своими, уже слабыми руками копать себе могилу. Когда же хозяин дома, упомянутый уже Андрей Иванович Ковалевский спросил, что это значит, то и услышал в ответ эти простые и вечные слова: «Пора, мой друг, кончать странствие». На рассвете 29 октября (по старому стилю) 1794 года Григорий Саввич Сковорода отошел в вечность.
Что поражает нас, живущих два с лишним столетия спустя после ухода великого Учителя, в его духовном облике? Этот человек умел противостоять материальным (да и более тонко выраженным!) соблазнам окружающего мира; и его «Мир ловил меня, но не поймал» отчетливо перекликается со словами из Евангелия от Иоанна: «Я мир победил!» (при этом Г. Сковорода, вне всякого сомнения, отлично помнил слова Христа о том, «что мир пребывает во зле...»). У Г. Сковороды, независимо от В. Шекспира, пришедшего к тому же выводу, мы не раз встречаем мысль о том, что «свет людской подобен театру», и чтобы человек не потерял себя в этом злобном маскараде лицедеев, надо помнить об одном: «Не внешняя наша плоть, но наша мысль — то главный человек. В ней-то мы состоим. А она есть нами». Поэтому и в наше время, и всегда остается важным и насущным призыв великого Странника: «Познай самого себя!» Именно следование этому постулату даст возможность противостоять соблазнам суетного мира, этой «размальованной обезьяны», как любил говорить Сковорода.
Весьма наивным было бы представлять нашего крупнейшего философа как благостного, добренького «старчика», услаждавшего слух людей нежными речами и говорившего именно то, что от него в данный момент хотели услышать. Были вещи ненавистные для Сковороды, быть может, прежде всего, грех лицемерия, особенно прикрытый «христианским благочестием». Вот яростные строки из «Брани архистратига Михаила со сатаною» (1783), где речь идет именно о лицемерах: «Сии суть лицемеры, мартышки истинныя святости, — по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосерды, непримирительны, радующиися злом соседским, полагающии во прибылях благосчестие, целующии всяк день заповеди Господни и за алтын оныя продающии. Домашнии звери и внутреннии змии лютейшии тигров, крокодилов и василисков». Довольно актуальные слова, не правда ли? И хотя они формально принадлежат одному из архангелов, можно не сомневаться, что за ними — непримиримая душа Г. Сковороды.
По воспоминаниям друзей и близких, Лев Толстой в последние годы жизни не раз говорил о том, что искренне завидует странствующему философу из Чернух и мечтает уйти из жизни так же тихо, гордо и достойно. И кто это — Л. Толстой, человек, для которого не существовало авторитетов, отвергавший, например, как он писал, «мнимое величие Шекспира»! Для нас же жизнь и смерть Г. Сковороды (все это, поистине, лучшее его творение) несут вечный урок: не лгите и не лицемерьте хотя бы самому себе. И помните призыв философа: «Глянь в сердечныя пещеры!»
