Самоочарованные своим отчаянным броском в довольно удивленную Европу, мы чуть совсем не забыли о большом мире культуры в других, якобы менее «стратегических» направлениях. Поэтому я с некоторым опасением предлагаю заметки о великом армянском писателе Хачатуре Абовяне, 200-летие со дня рождения которого проходит в этом году (известен только год его рождения, как не установлена и точная дата смерти).
История и культура армянского народа насчитывают свыше двух с половиной тысячелетий, а письменная литература — свыше полутора тысячелетий, с тех пор как ученый-просветитель Месроп Маштоц (361 — 440) создал оригинальный армянский алфавит.
Как вся литература с такой древней историей, армянская также проходила этапы обновления, когда книжная стилистика и язык становились архаичными и вынуждены были уступить живому народному языку. Так рождалась новая национальная литература (в Европе, скажем, это было связано с освобождением от господства «международной» латыни).
Возле истоков новой армянской литературы и стоит эта яркая фигура — писателя, просветителя, гуманиста Хачатура Абовяна (1804-1848).
Родился он в крестьянской семье в небольшом тогда поселке Канакер вблизи Еревана. Жажда знаний привела его юношей в Эчмиадзин, резиденцию католикоса и центр религиозной жизни, а порой и образования и культуры. Здесь он знакомится с древней армянской письменностью, трудами классиков староармянской историографии Моисея Хоренаци, Егише, Павстоса Бюзанда; далее продолжает обучение в Тифлисе, где, в частности, интересуется русским языком и культурой. Судьба свела Абовяна с профессором Дерптского университета Парротом, и в 1830 году он едет туда учиться. В Дерпте он не ограничивался официальными научными курсами, а заинтересовался европейскими просветительскими и романтическими народолюбивыми идеями, которые оказали на него глубокое влияние: здесь он познакомился со многими передовыми деятелями науки и культуры России, изучал русскую и европейскую литературу, что в значительной степени определило формирование его мировоззрения и литературных интересов.
В 1836 году Абовян возвращается на родину, преисполненный желания поставить свои знания на службу родному народу.
Он разворачивает разностороннюю литературную и научную деятельность, создает школу, в которой внедряет передовые педагогические принципы, готовит своих учеников к просветительской работе, поскольку в распространении знаний, образования, науки видит движущую силу прогресса. На народ, а не на религиозно-сословную верхушку ориентируется он и в своем литературном творчестве. Видя оторванность церковно-схоластической литературы от народной жизни, непонятность народу архаичного, уже омертвевшего старокнижного языка «грабарь», Абовян приходит к убеждению о ценности фольклора, о необходимости его изучения, создании на его основе культуры, которая была бы не только национальной, но и демократической, доступной и близкой народу, способствовала бы его всестороннему развитию, говорила бы о его жизни, защищала его интересы. Сам Абовян пишет произведения в духе народных сказок и баек, а потом — знаменитый роман «Раны Армении. Плач патриота» (1843), опубликованный в 1858 году.
Если и раньше Хачатур Абовян сознательно и твердо ориентировался на народ и на живой народный язык, писал на нем свои поэзии, повествования, педагогические, исторические, этнографические труды, переводил произведения мировой русской литературы, то этим романом, который с большой силой воплотил передовые идеи своего времени, он окончательно утвердил народную жизнь как тему новой армянской литературы и народный язык как основу будущей национальной новолитературной.
Языковый вопрос имел для Абовяна не самодостаточный смысл. Как и в истории многих других народов, он был прямо связан с борьбой за национальное самосознание, объединение, за национальную независимость и самобытность; оно усложнялось исторической традицией, территориально-политической разделенностью народа, коварной политикой колонизаторов. В мертвом, старокнижном языке «грабарь» идеологически заинтересована была, в первую очередь, церковь, все духовное наследие и практика которой базировались на этом языке, который обеспечивал и необходимую церкви элитарность, социальную дистанцию от народа, «престижный» барьер. По этим же причинам идейно, а кроме того, и эстетически была заинтересована в «грабаре» и схоластическая литература, в частности поэзия мхитаристов (по названию венецианского армянского монашеского ордена), религиозно- моралистическая письменность, литература классицизма. Поддерживала эту консервативную тенденцию и царская колониальная администрация: не в ее интересах была бы жизнеспособная, современная, сориентированная на народ и народная по духу, языку армянская литература, культура. Именно поэтому общими усилиями армянских и русских реакционеров чинились препятствия развитию литературы на народном языке. (Конечно, и старокнижный язык, и литература на этом языке имели огромную культурную ценность, но в новую историческую эпоху они уже не могли обеспечить потребностей национального обновления армянского общества, вступали в противоречие с перспективами демократического развития.)
У Абовяна обращение к народному языку приобрело качественно новый характер. Не стихийный или «индивидуальный», как преимущественно было у его предшественников, а глубоко осознанный и целеустремленный, и не только эстетический, но и политический. Оно романтично предвещало национальное возрождение Армении, национально-освободительную борьбу народа. И получило широкое и мощное теоретическое обоснование — в первую очередь в наполненном пламенными идеями и патетическими символами «Предисловии» к роману «Раны Армении». Это своего рода литературно-языковый (а поэтому и политический) манифест, имеющий аналогии во многих европейских и особенно восточноевропейских литературах (вспомните для примера Шевченковское предисловие к «Кобзарю», языково-политические декларации Франко, предисловия Ф. Богушевича к своим сборникам «Дудка білоруська» и «Смик білоруський»).
Абовян высказывает рассуждения и выражает сожаление, родственное тем, которые раздавались в литературе многих народов в начальные периоды их национального возрождения.
Он связывает форму письменности с ее содержанием и характером, с ее функцией в национальной жизни. Более того, он понимает, что нужна литература общечеловеческой широты и значимости, общечеловеческих поступательных идеалов и что только такая литература сможет успешно выполнять и свою национальную функцию.
Хачатуру Абовяну как гению национального возрождения свойствено то высокое мессианское самочувствие, ощущение надличностной силы, которое найдем у Петефи, Шевченко, Мицкевича, Хосе Марти, у великих создателей универсальных философских и научных систем.
Болезненно переживая положение армянской нации, остро критикуя как духовно бесплодную церковную схоластику вместе с оторванной от жизни староарменщиной, так и побег образованных сил от родного народа, неверие в него, Хачатур Абовян выдвигает вместо этого идеал национальной по языку и духу, демократической по содержанию, близкой народу литературы, которая освещала бы вопрос его бытия, отвечала бы его духовным запросам, способствовала бы умственному и гражданскому развитию. В то время (40-е годы ХIХ в.) этот идеал был передовым и актуальным как почти для всех европейских литератур, так и для той литературы народов Российской империи, которая уже просыпалась для новой жизни. Таким образом, Абовян одним титаническим усилием поставил армянскую литературу — под углом зрения понимания ее проблем и заданий — вровень с этим общероссийским движением.
И он не только провозгласил этот идеал, но и в значительной степени осуществил его своим романом. Отсюда и историческое значение романа «Раны Армении», ни с чем не сравнимое влияние его на все дальнейшее развитие армянской литературы, хотя он вышел в печать только спустя десять лет после смерти автора. В отличие от схоластической и классицистической литературы, Абовян обратился к народной жизни. В армянскую литературу впервые, но уже бесповоротно, вошло крестьянство как основа нации. Уже само обращение к фигуре простого крестьянина как центральной в романе было принципиальным шагом в направлении демократизации литературы. Но к тому же этот крестьянин выступает как борец против деспотизма, как живое воплощение физических и духовных сил нации и гарант ее продвижения; вокруг него разворачивается широкий спектр гуманистических идей, с ним связан пафос раскрепощения воли и мысли народа, пафос общественной и — что также очень важно — духовной свободы, которым пламенно дышит роман. В условиях николаевской реакции и феодально-крепостнического строя это было слово новое, неожиданное и мужественное. Вообще же в тогдашней литературе такой образ — крестьянина, который возвышается, вырастает до борца, народного героя, — можно было найти разве что в Шевченковских «Гайдамаках». К Шевченко же объективно чуть ли не самым близким является Абовян и по поэтическому темпераменту, характеру сочетания патетики и простонародной обыкновенности, лирики и сатиры; и пламенной эмоциональностью освободительных идей; и органичным сплавом элементов реализма с революционным романтизмом; и «высокотемпературной» конгломерацией патриотизма, национальной самокритики и братского отношения к другим народам; и, наконец, свободной новаторской композицией произведения, которая не признает канона и покоряется только могущественному творческому духу автора. Близость Шевченко и Абовяна во многих идейных и творческих моментах происходила, конечно, из сходства роли обоих в своей национальной литературе — как гениальных создателей их нового лица и борцов за социальное и духовное раскрепощение, освобождение своих народов.
Роман Х. Абовяна дал монументальную картину армянской жизни, поэтический синтез истории армянского народа, мощные импульсы для борьбы за его лучшее будущее.
Откуда же почерпнул Абовян такую силу, где «основания» его героического свершения, идейного и творческого подвига?
В первую очередь, конечно, — в моральном здоровье, богатстве духа и остроте ума армянского крестьянства, в героических исторических традициях и величественном культурном наследии народа, в чувстве своего долга перед ним, в вере в свою миссию просветителя нового поколения этого народа. Но также — и в передовых идеях своей эпохи, которые помогли ему по- современному понять и эту свою просветительскую миссию, и проблемы, которые перед ним возникали, помогли ему вывести армянскую литературу на уровень европейской духовной жизни. А кроме того — в философских системах, в эстетических концепциях Руссо, Гердера, Гете, Шиллера, которые он изучал, в художественном опыте русской литературы первой половины ХIХ в. — в первую очередь, Грибоедова, Пушкина, Гоголя.
Вдохновленный высокими просветительскими идеалами, глубокий романтик по характеру мировосприятия, Абовян в то же время стремится к описанию реальной картины жизни армянского народа, и его произведение представляет собой удивительный, неповторимый сплав различных стилей, различных манер и тональностей сказания, органично собранных воедино могущественным творческим дыханием гения. «Раны Армении» — своего рода «синтезированный» роман, универсальный с точки зрения тематики, мотивов, идейного простора, ракурсов изображения, стилистических красок.
Активно отрицая традицию «мертвоязычной» литературы, созидая вопреки ей, Абовян дает своеобразное сочетание элементов стихийного натурализма (особенно в языково-стилевых красках, в жанрово-бытовых картинах) и просветительски сориентированного реализма с бурной энергией и пафосом романтизма, с романтическим тоном и колоритом сказания и романтической концепцией действительности; благодаря первому он достигает иногда демонстративной заземленности, реальности, по сравнению с предыдущей литературой, впечатление целеустремленной воспитательной правды, а благодаря второму — широкого охвата и мощного обобщения наболевших проблем народной жизни, большой идейной насыщенности, эмоциональности и «пропагандистской» действенности. Напряженные романтические декламации Абовяна сегодняшнему читателю могли бы показаться тяжелой риторикой, если бы не величие его чувств и значимость идей, если бы не живая сила страсти в его проповедях.
Герой романа — Агаси — описан не только в романтических, но и в романтически идеализирующих тонах. Это понятно, поскольку отвечает идейно-художественной системе Абовяна. Агаси — не просто личность, а и символ армянского народа, воплощение его моральных добродетелей и душевных и физических сил. Вместе с тем образом Агаси, а также своими лирико-романтическими визиями, философскими и публицистическими пассажами Абовян размыкает границы национальной тематики и проблематики, вводя общечеловеческие мотивы правды и справедливости, борьбы за физическую и духовную свободу, равенства, достоинства, чести; такого мироустройства, которое пресекло бы раздоры среди народов.
В романе Хачатура Абовяна нашел концентрированное литературное выражение ряд идей, которые, хотя и имеют давнюю историю в армянском общественном мнении, именно с «его духа печатью» вошли далее в национальное сознание и в арсенал патриотических мотивов армянской литературы.
Это, в первую очередь, мотив тяжелой многострадальности Армении, мотив национального плача (само название романа — «Раны Армении» — стало крылатым образом, выражением, вошедшим во множество литературных произведений и в язык народа; не менее характерен и подзаголовок: «Плач патриота»), мотив судьбы армянской и растерзанности земли армянской.
Это также и мотивы горькой национальной патриотической самокритики (которые роднят Абовяна с Петефи, Марти, Шевченко), одна из вариаций которой — критика интеллигенции за то, что она не выполняет своего долга перед народом. Горячо призывает Абовян к широкому воспитанию и современному образованию народа, видя в нем путь продвижения. Патриотическая самокритика и критика интеллигенции, призывы к образованию народа у Абовяна каждый раз диалектически оборачиваются восхищением перед духовными силами народа, настоящим гимном его возможностям.
В то же время Абовяну чужда неприязнь к любому народу, в том числе и к туркам, и персам. Он собирал и исследовал азербайджанский и курдский фольклор. Не раз вспоминает он в своем романе о том, как простой народ различных наций и вер помогал друг другу, живя общими заботами, проклиная вельмож и жестоких угнетателей. Этим он продолжает традиции Саят-Новы и других великих армянских гуманистов и, в свою очередь, дает завет дружбы, который подхватят Ованес Туманян, а за ним Стефан Зорян, Егише Чаренц и др. Национальный патриотизм Абовяна — это составляющий элемент его просветительских, демократических идей, как и осуждение крепостничества, паразитизма господствующих классов и духовенства, пропаганда европейских идей и порядков, светской культуры и тому подобное. Такую его установку подхватит и разовьет армянская литература, как и критику клерикализма, религиозной и национальной нетерпимости и узости, социально-бытовых болячек армянского села.
В романе «Раны Армении» Хачатур Абовян дал концентрированное выражение своим представлениям об исторической роли России в судьбе армянского народа, своей идее национально- политической ориентации на Россию. Эта идея отражала надежду народа, в памяти которого еще свежи были недавние события российско-персидской войны 1826 — 1827 гг., когда значительная часть Армении была присоединена к России, — этому времени и посвящен роман. Представлялось, что Россия станет для Армении щитом от турецкой и персидской угрозы.
Абовян не мог прийти к четкому различию между Россией официальной, царской и Россией демократической, к полному пониманию и его завоевательской, колониальной политики царизма — соответствующие идеологические понятия вырабатывали последующие поколения армянских деятелей, армянской интеллигенции, как например революционный демократ Микаэл Налбандян и его последователи.
Такие, как у Абовяна, иллюзии были исторически неминуемы и в значительной степени оставались характерными еще некоторое время и для первых просветителей у всех «окраинных» народов Российской империи: вспомните Чокана Валиханова и Абая Кунанбаева у казахов, Ахмада Дониша у таджиков и других. Например, не свободен от противоречий, хотя и немного другого характера, был и младший современник Х. Абовяна, азербайджанский просветитель М.-М. Ахундов, который начинал свою литературную и общественную деятельность почти в тех самых, что и Х. Абовян, исторических и общественных условиях.
Не следует забывать и того, что свой роман Х. Абовян писал незадолго после событий, которые описал, — русско-персидской войны, присоединения Армении к России, — когда видно было только ближайшие, а не дальнейшие последствия. Политическая действительность в Армении после присоединения ее к России оказалась намного более сложной, чем это мог предусмотреть Хачатур Абовян.
«Пока офицер-декабрист читал Абовяну запрещенные стихотворения Пушкина, а в Ереване, в крепости Сардара, впервые после написания ставили пьесу Грибоедова «Горе от ума», русские жандармы уже высылали в Сибирь цвет армянской интеллигенции, а русский чиновник уже брал первую взятку у армянского крестьянина».
Вскоре — какая горькая ирония судьбы! — он и сам ощутил на себе не только преследования местных мракобесов, но и «гонения» со стороны царских чиновников-ассимиляторов, жертвой которых стал на сорок четвертом году жизни. 2 апреля 1848 года он вышел из своей ереванской квартиры при школе — и больше никто никогда не видел его... Поднялся ли он на Арарат, чтобы найти вечный покой в его чистых снегах, или его утопили в реке Раздан, или как рассказывает легенда, в «черной карете повезли в Сибирь»... кто знает!» (Геворг Эмин. «Семь песен об Армении»,М, 1978, стр. 22; 166).
Заслуги Абовяна перед армянской литературой огромны. Он окончательно вырвал ее из плена церковной схоластики и классицизма, положил начало просветительскому реализму (с элементами этнографически-бытового, а порой и социально-критического) и прогрессивного романтизма, утвердил живой, народный язык; сделал литературу голосом народа, вывел ее на широкие идейные горизонты.
Много известных армянских писателей, когда имели потребность осмыслить для себя и для своей эпохи духовную историю своего народа, определить и обосновать свою творческую родословную и программу, обращались к фигуре Хачатура Абовяна.
На украинский язык отдельные произведения Хачатура Абовяна переводили П. Тычина, М. Рыльский, О. Ильченко, В. Кочевский и другие наши писатели. Но это было так давно (в 50 егоды прошлого века!). Не время ли напомнить сегодня об этой великой фигуре братского народа?
