«День» открывает новую рубрику Топ-«net» — своеобразный рейтинг самых резонансных материалов из интернет-изданий. Во-первых, потому что далеко не все наши читатели имеют доступ к Сети. По последним данным опросов общественного мнения, возможность пользоваться интернетом имеют до 10% украинцев. При этом большая часть пользователей посещает это весьма разнообразное по своей сути и наполнению пространство не для получения альтернативной информации, а для развлечения: чтения анекдотов, прослушивания музыки, общения в «чатах»... С другой стороны, интернет-медиа в Украине занимают весьма своеобразную нишу. Фактически они существуют вне закона. Или, другими словами, по закону интернет-СМИ в Украине просто не существует: на них не подашь в суд за клевету, оскорбление чести и достоинства... Поэтому этот сектор информационного пространства часто используется для запуска всевозможных слухов, откровенной «дезы», раздувания скандалов, информационного киллерства. В то же время, именно там все чаще появляются материалы, которые не могут позволить себе «законопослушные» печатные издания, у которых не только разные с интернет-коллегами технологические циклы, но и кардинально разные меры ответственности.
Сегодня мы представляем читателям интервью с ближайшим соратником и помощником трагически погибшего 4 марта генерала Юрия Кравченко — полковником внутренней службы Станиславом СОРОКОЙ. Как можно судить по предисловию к интервью, да и из него самого, полковник сам вышел на журналиста интернет-газеты «Трибуна» (http://tribuna.com.ua) и решил дать интервью, поскольку опасается за свою жизнь и жизнь своих близких. Его версия произошедшего с Кравченко противоречит официальным заявлениям правоохранительных органов о том, что это было самоубийство. Интервью по причине большего объема приводим с сокращениями.
— Почему вы решили дать интервью?
—Хочется обезопасить себя и свою семью. Из неофициальных источников я знаю, что по мне заведено розыскное дело. Я сам оперативник и знаю, что из десяти таких дел восемь реализуются через уголовное дело. Это первое. Второе. Если считать, что до последней минуты следили за Кравченко...
— Сразу вопрос: а кто следил?
— Официально сказать мы не можем — только то, что знаем из прессы, то, что заявляли с высоких трибун, и то, что видели постоянно сами. Не там, где он проживал, была слежка, а там, где играл в теннис, — на Трухановом острове. Ну и само заявление высокопоставленных руководителей о том, что он невыездной и за ним ведется слежка СБУ...
— С какого периода вы заметили слежку?
— Если неофициальную — то это как бы непрерывный процесс. За ним следили постоянно. И когда он был губернатором Херсонской области, и в налоговой администрации это было, причем ярко выражено: за ним машина «ходила», человека четыре в машине было. Либо ждали команды арестовать, либо еще чего-то... А вот в последнее время это уже стало явным, уже никто не скрывал.
— В какой связи вы были с Юрием Федоровичем?
— В какой?.. В очень близкой. Он доверил мне обеспечение безопасности своей семьи. Иногда ЮФ говорил, что у него есть две дочери и сын. Под сыном он подразумевал меня.
— С какого момента вы стали работать вместе с ним?
— С прихода его на пост министра, с 1995 и до 1999 года, когда за ним велась очень большая слежка. Я эту слежку выявил, это были работники Службы безопасности. Он тогда непосредственно писал рапорт президенту, Леониду Даниловичу. Люди эти были задержаны, но оно так в воду все и кануло...
— Вам известна сейчас судьба генерала Пукача?
— Нет. Могу сказать, что он не был человеком близким или доверенным у ЮФ.
— Какие отношения были между покойным Кравченко и генералом Пукачем?
— Никаких. Просто как у начальника с подчиненным. ЮФ был не тот человек, чтобы заводить отношения, исходя из должности... Генерал Пукач больше общался с генералом Фере.
— Генерал Фере имел большое влияние на Юрия Федоровича, был, так сказать, «серым кардиналом»?
— Я бы сказал — никакого. Это больше слухи, которые сам Фере и распускал, чтобы набить себе цену. Многие верили, поэтому и боялись
— Вопрос об «орлах Кравченко»... Есть у вас какие-то соображения относительно наличия в распоряжении Кравченко в бытность министром каких-то собственных силовых структур, силового звена ЮФ?
— Это все бред, такого быть не может. «Орлы» — это те же спецподразделения «Беркут», «Сокол», которые несут службу, как и все остальные. Вот это — «орлы», те, кто ежедневно выходил на патрулирование, не более того.
— Вы наверняка слышали пленки Мельниченко. Ваше личное отношение к записям? И еще: насколько мне известно, ЮФ наложил своеобразное табу не обсуждение этой темы. Это так или нет?
— Я говорю однозначно, что это просто невозможно было все сделать. Я не верю тому, что там есть. Это невозможно, а слухи о том, что за этим стоял ЮФ, — тоже ерунда. В силу моральных качеств ЮФ, да и технически у министра МВД просто нет такой возможности. Это все просто бред.
— Фамилия Гонгадзе когда-нибудь до исчезновения Гии произносилась в вашем присутствии?
— Нет. До этого никто ее не слышал. И если даже какие-то разговоры, связанные с президентом, велись, я и водитель выходили из машины. А он уже разговаривал по телефону, по сотке.
— Как ЮФ узнал о вызове в ГПУ на допрос?
— Когда министра вызывали в прокуратуру через СМИ — повестки ведь не было. Он сказал, что пойдет туда.
— Как он отнесся к этому?
— Спокойно. Я хочу отметить, что третьего числа сняли его портрет с галереи министров в МВД и повесили уже после похорон, девятого. То есть он был вычеркнут из истории МВД.
— Он переживал, видимо, по этому поводу?
— Да, переживал, но сказал: «Пойду до последнего». В смысле: меня одурачили, но им нелегко будет.
— То есть у него не было состояния панического ужаса перед приходом в прокуратуру и перед тем, что его могут задержать?
— Да нет. Когда пошли эти слухи, что Астиона арестовали, он спрашивал: а кто такой Астион? Он при мне работал, он при мне возглавлял УБОП Киева? Министр его не знал.
— Можно сказать, что после снятия с должности министра Кравченко был отрезан от связей с руководством МВД на всех уровнях?
— Естественно. Полностью. Со всеми. Даже ближайшие соратники, и те...
— Какие были взаимоотношения ЮФ и Виктора Андреевича, были ли между ними личные контакты, встречи?
— Ну, когда Ющенко был премьером, — конечно. Потом — не знаю.
— Какие-то проявления симпатии по отношению к оранжевой революции были? К Ющенко?
— Было то, что он говорил, что на сегодняшний день идут изменения в обществе. Говорил: дай Бог, чтобы то, что происходит, не пошло обратно, а пошло вперед.
— Вернемся к тем трагическим дням. Набат начал бить, когда этой зимой была обнаружена слежка СБУ. То ли слишком демонстративная, то ли, как многие считают, просто непрофессиональная. Давайте вот с этого момента попытаемся подробно описать тот период жизни ЮФ.
— ...Он жил своей жизнью, общался со всеми, кто хотел с ним общаться. Постоянно играл в теннис, а то, что пытались из него сделать пьяницу... Вы же понимаете, что пить и играть каждый день в теннис с двумя-тремя партнерами не получается. Что касается слежки, то велась она грубо и демонстративно. Помню случай, когда ЮФ даже предложил вынести поесть наружке, они практически не скрывались
— Кто еще входил в ближний круг общения ЮФ, помимо семьи, вас? Те, с кем он мог душевно общаться как с друзьями?
— С людьми, которые были ему близки и дороги, он никогда душевных разговоров не вел. Он просто нас всех очень любил и оберегал от всякой информации, по принципу: меньше знаешь — крепче спишь. А так он мог вести разговор на любые темы. Вспоминали, как он был министром, какие курьезы были. А душу никому не раскрывал.
— После рокового, без преувеличения, заявления Пискуна о том, что он вызвал ЮФ в пятницу на 10.00, замечали ли вы, что ЮФ говорил что-нибудь насчет желания расстаться с жизнью? Признаки депрессии?
— Нет, нет и еще раз нет. Это не тот человек, это первое.
Второе... У нас, мужиков, может что-то крутиться, вертеться, но самое главное — это дом, семья, дети. Я могу сказать, что с января месяца он беспокоился за младшую дочь, которая учится за границей, и за страшую — она полгода назад родила внука, о котором они просто мечтали. Опасения за детей просматривались. А по поводу того, что он готов взять оружие и свести счеты — не было такого, конечно.
Третьего числа мы, не сговариваясь, с Брылем, который нес портрет (на похоронах. — Ред. ), Подолякой, Ходаревым приехали на корты, на Труханов остров. Я в последнее время в обеденный перерыв дважды в неделю обязательно приезжал туда к нему. И поддержать, зная, что ЮФ четвертого числа идет в ГПУ, и потому, что очень много людей обращалось, зная, что у него пятого марта день рождения: хотели поздравить. Им неудобно было выходить напрямую и, по старой памяти, обращались ко мне, зная, что я с ним общался, не ушел. Остался возле семьи, возле него... Так вот: какого-либо волнения у него не было. Мы договорились о том, что в полдесятого все вместе встречаемся возле ГПУ — я, Брыль, Подоляка и Ходарев. Ну, и плюс еще Виктор Семенович Радеций должен был подъехать.
— То есть как группа поддержки?
— Да. Подъехать, чтобы он нас увидел, увидел поддержку. Мы понимали, что там куча журналистов будет, камеры и прочее, ажиотаж большой. Чтобы он был не сам. Он вначале не хотел, но потом согласился.
— Не разговаривал ЮФ с Шокиным или Пискуном?
— Нет, если бы разговаривал, он бы сказал.
— То есть он воспринял информацию с телеэкрана как приказ явиться в прокуратуру. А почему не была вручена повестка?
— Не знаю. Повестки не было. Родственники не видели, ни жена, ни дети, однозначно — никто. Не было ее. Он увидел по телевидению, он законопослушный гражданин, понимал, что надо идти. И потом понимал, что если не придет, его начнут искать, ловить и так далее...
— То есть, если расценивать это юридически, то намерение ЮФ прийти на допрос — это был акт доброй воли?
— Естественно. Он на девять утра заказал машину, вернее, водителя.
— В котором часу вы расстались на теннисном корте?
— В девять вечера.
— Каких-то депрессивных состояний, разговора о том, что я не пойду, что меня арестуют, не было?
— Нет, ничего такого не было. В основном говорил о праздновании дня рождения пятого января. Он, когда уезжал, приоткрыл дверцу и сказал: «Ну все, пока, до завтра. В полдесятого». И уехал.
— Какие-то были специфические фразы или каким-то иным образом он мог дать понять, что пытался кому-то позвонить? Ведь много разговоров было, что ЮФ пытался дозвониться к Кучме, который в это время был в Карловых Варах, что он пытался дозвониться до Литвина... Слышали ли вы что-то об этом?
— Говорить?
— Для этого и собрались.
— Что касается президента (Кучмы. — Ред. ), мне ничего неизвестно. Что касается второго, то он пытался выйти с ним на связь. Он давал поручение водителю набирать с его телефона мобильный номер. Понятно, что напрямую он не выходил, это или через охрану, или через помощника.
— Что говорил помощник?
— Мне это неизвестно. Сначала сказал, что занято, а потом — отдыхает, либо это охрана сказала...
— В девять часов вы расстались. Что произошло дальше?
— Он хотел остаться ночевать там, на Трухановом острове. Я не хотел его оставлять. Я сказал, что остаюсь ночевать здесь. Потом Подоляка сказал, что остается ночевать, перезвонил супруге и сказал открытым текстом: у шефа здесь не очень хорошая ситуация, и я его оставлять не хочу, остаюсь здесь. Когда Юрий Федорович увидел, что мы не оставим его, он повернул все так, что вроде бы все хорошо, чтобы у нас никаких сомнений не было. Сказал: «Супруга там, на даче, надо ехать, привести себя в порядок. Завтра нормальный внешний вид нужно иметь. Я еду домой, буду ночевать дома. В общем, встречаемся завтра в полдесятого, кто не сможет — в тринадцать ноль-ноль здесь». Сел в машину и поехал.
— Когда вы узнали о трагических событиях?
— Где-то в восемь часов утра. Я ехал на работу, мне позвонил водитель: он плачет... Я сразу развернулся и помчался в Кончу-Заспу.
— Подождите, ведь своего водителя ЮФ вызывал на 9.00, почему он уже в 8.00 был там?
— Он не был там, ему позвонила жена Юрия Федоровича. Она первая обнаружила тело и не могла вспомнить никаких телефонов, и позвонила по первым номерам, что нашла под рукой. Дочку набрала и водителя, а водитель — сразу меня. И я слышу, что он захлебывается, плачет. Я думал, что он там находится, — спросил, где он. Ответил, что дома. Я развернулся и поехал прямо на Золотые ворота. Приехал, в доме была Татьяна Петровна, а на дворе меня ждали дочка с зятем. Повели меня, показали, где это все. То, что это самоубийство, я сразу отверг.
— Почему?
— Потому что я его застал... В такой позе он сидел (показывает). Он сидел на стуле посреди помещения, расставив ноги. На стуле, стоящем далеко от всех стен. Пистолет — крупнокалиберная Беретта, 9 мм, армейский пистолет, стоял, опершись на рукоятку и стволом облокотившись на перемычку стула — как будто он его аккуратно поставил после выстрела. Руки покойного были опущены между ног. Лицевая часть черепа была опущена. Правая сторона была меньше ранена — в виске входое отверстие. Левая — просто все разворочено. Гараж был закрыт, там узкий проход, и я дальше не пошел. Помещение не освещено, и я не видел, что дальше было. Ну, деталей там всяких (плачет).
Так вот, я сразу подумал: стрелял с правой стороны, отдача должна быть не такой, руку и пистолет должно было отбросить. И потом есть яркий пример — Кочегаров (бывший глава УВД Черкасской области. — Ред. ). Генерал, который стрелялся снизу вверх из пистолета, табельного Форта. ЮФ выезжал туда: так вот, второй раз Кочегаров не смог сделать выстрела. И потом, когда обсуждалось, все говорили: «Ну кто так стреляется в подбородок, снизу вверх? Надо в висок — и готово!»
— Во что был одет ЮФ?
— Курточка домашняя и пижама, туфли, не завязанные на шнурки. И потом, когда я дома вспоминал, кто же мне позвонил и сказал, что нашли предсмертную записку, я вспомнил: перезвонил водитель и сказал, что есть предсмертная записка, которую нашли в кармане брюк... Тогда я разозлился, начал кричать: говорю, в каких карманах?! У него на пижамных брюках карманов не было! И потом, где-то через два часа мы узнаем, что записку нашли на теле под пижамными брюками, в нижнем белье.
— Когда вы приехали, уже была милиция? Во сколько вы приехали?
— Еще нет. Мы приехали в двадцать минут девятого. Они не знали, что делать. Крики, плач...
— Во сколько произошло убийство?
— Где-то, думаю, в период от двадцати минут восьмого до без пятнадцати восемь.
— А как объясняет жена ЮФ — вы с ней разговаривали? — что он вышел?
— С собакой погулять, с белым лабрадором. Жена пошла принимать душ, вышла через полчаса, окликнула — ЮФ не отзывается. Обычно он говорил или «Я здесь», или еще как-то отзывался. Она в окно выглянула, смотрит: собака там, она на улицу вышла — собака крутится у гаража. Потом, когда вошла, — уже сама не помнит, сколько там пробыла. Крик, шок...
— Кто еще был в доме, кроме нее и ЮФ?
— Никого больше не было. Хотя в прессе пишут, что охрана была, — но она была не ближе чем в 150 метрах от дома. Камеры видеонаблюдения не работали. Их вообще не включали, не видя в этом необходимости. ЮФ говорил, что ему нечего бояться
— Ходят слухи, что свидетелями выстрелов были сотрудники наружки?..
— Мне это неизвестно. Вообще сотрудников наружки, когда я приехал, не видел... В день смерти ЮФ меня вызвали в прокуратуру Киевской области как свидетеля, и я давал показания. Вопрос о том, была ли там наружка, никто не задал.
— Охранники у ворот поселка еще не знали, что случилось?
— Да, не знали. Я просто сказал, что я к Кравченко в 85-й дом.
— А пистолет этот раньше вы видели?
— Видел, конечно. Когда с ним работал еще, видел наградной пистолет Чезет, ему его подарил министр МВД Грузии еще при президенте Шеварднадзе. А это была Беретта большая, тоже от министра грузинского подарок.
— Как ЮФ комментировал задержание людей, подозреваемых в убийстве Гонгадзе?
— Он и не знал... Вообще не понимал, что происходит... Полный бред...
— Он не верил, что это совершили сотрудники криминального розыска?
— Нет, не верил. Не знал, кого задержали, как давно они работают... Это было для него, как и для нас всех, полным бредом...
— Как вы думаете, высока ли вероятность того, что в доме ЮФ была прослушка?
— Да. Это обычная практика при тотальной слежке за объектом.
— Принимал ли ЮФ в последнее время какие-то контрмеры?
— Нет. Во всяком случае, мне это неизвестно, он никого не задействовал в этом направлении. У него не было тайн, он всегда открыто говорил по телефону. Не делал мистических жестов.
— Ему нечего было скрывать?
— Да!
— Получал ЮФ угрозы в свой адрес, рассказывал ли он об этом?
— Рассказывать — прямо не рассказывал, но... Было видно, что в адрес дочек — младшей, старшей, внука... Он за это очень сильно переживал.
— Он говорил, от кого могли исходить угрозы?
— В эту тему он нас, скажем так, не посвящал. Это просто наш домысел — по его поведению.
— Почему он не попросил охрану, не нанял частную охрану близким?
— Мы все взрослые люди, понимаем, что это ничего не дало бы. Это только усугубило бы.
— Вернемся к вашей версии убийства. Он вышел во двор с собакой...
— Вышел во двор. Первое, что я думаю, — о том, что там уже ждали его, в том гараже. Он смирился с тем, что произойдет, и никаких действий не предпринимал, потому что на кону стоят три жизни. И поэтому взял с собой свое оружие, чтобы показать, что было самоубийство. Плюс все эти выступления по телевидению — они показывали, что был прессинг, и он подверг себя самоубийству.
— То есть он знал, что его там ждет убийца или контролер?
— Думаю, что да. Либо первый выстрел он сам сделал, показав этим, что он это все делает под давлением. А второй — его добили, и все. Либо же первый выстрел произвели люди, которые его ждали.
— Но он мог сделать первый выстрел снизу вверх в подбородок?
— Вот это нас в первую очередь и смутило, вспомните про Кочегарова. Может, знак нам подал, что не сам он, а под давлением. То, что выстрел был снизу вверх в подбородок. Если бы он стрелялся, он бы сразу в висок себе выстрелил.
— Ну, а выстрел в висок?
— Так контролер и мог дострелить, тем более, что труп остался в сидячем положении.
— Каких-то следов насилия не было?
— В гараже было темно, и много рассмотреть в деталях было просто невозможно.
— Только вы опасаетесь за свою жизнь или ваши друзья и друзья ЮФ тоже?
— Можно сказать, что не только я опасаюсь за свою безопасность. Вся четверка, которая находилась в последний день, — Подоляка, Ходарев, Брыль и я... Я просто опасаюсь, что у меня дочка, семнадцать лет будет. Я опасаюсь за ее будущее.
