На первом курсе МГУ мне поставили двойку по истории КПСС и стали прорабатывать на учебно-воспитательной комиссии. Двойку поставили за то, что «выступала». Получила я нагоняй и от соучеников: «Все же все понимают! Что ты лезешь, хочешь показать, что ты умнее всех?» Я «выступала» потому, что ходила до этого в единственную в Москве либеральную школу, где меня учили думать и окармливали самиздатом. Но тут обстановка была другой, и я как бы нарушила корпоративную этику. Она заключалась в том, что все «понимают», но молчат по уважительной причине: чтоб не выгнали, чтоб не лишили стипендии. Эта реальная причина тем не менее утаивалась, поскольку относилась к разряду «шкурных интересов», а речь шла именно о том, что, «выступая», подставляешь товарищей, которые начинают тогда выглядеть дураками, трусами или сволочами. Подставляешь преподавателя, который наверняка тоже «все понимает», но должен говорить то, что должен. Его из-за этого может уволить декан, который «понимает» не меньше, но ему из-за всяких там «выступающих» придется играть роль мракобеса. А когда все молчат, то выглядят одинаково.
Но это еще не вся правда. Государство учило меня бесплатно, и я соответственно должна была проявлять благодарность. Это тоже было всем понятно. Хотя это был лишь частный случай аксиомы: каждый советский человек был в неоплатном долгу перед государством, поскольку оплата, как институт частнособственнический, официально отсутствовала. Власть была единственным владельцем всего и всех. В этой ситуации высказывание Н.С. Хрущева в 1958 году: «Сравнение Пастернака со свиньей обидно для свиньи — свинья не гадит там, где она ест» — было обычным метким словцом, характерным для генсеков.
В последние пятнадцать лет над этой фразой смеялись, а сегодня она стала эпиграфом к заявлению правозащитников — в ответ на отповедь, которая содержалась в их адрес в послании главного менеджера страны, которого население мечтает видеть не наемным работником, а собственником. Он, правда, отказывается, но власть в целом не отказывается: все ее усилия в этом году направлены на то, чтобы оградить себя от возможных публичных проявлений несогласия или протеста. Закон о митингах и демонстрациях, закон о референдуме первым делом решили узаконить именно эту государственную мысль: не удастся вам, граждане, выразить неудовольствие, не преодолев миллион бюрократических преград. А их, разумеется, не преодолеть...
Итак, Пастернак. Нагадил там, где ел, то есть, находясь в СССР, написал роман, который был признан (всенародно, хотя не читал никто) антисоветским. Сегодня большинство населения согласно с тем, что свинья лучше Ходорковского или Трепашкина, но правозащитники российские все же не подкачали: они «просто не могут укусить руку, с которой кормятся» (цитата из Путина), а кормятся они почти что у террористов — это озвучивал кто-то из федеральных политиков... То есть если б они кормились из кремлевских рук, как политологи, — тогда им можно было бы доверять. А так — они защищают права граждан от произвола властей, в то время как все понимают, что никаких прав ни у кого нет. Раньше правозащитники назывались просто антисоветчиками, и всем было понятно, что их место в лагерях без права переписки. В 90-е годы российское население содрогалось от ужаса «страниц истории» и недоумевало, как такое могло происходить. А теперь снова «понимает». Единственная причина сегодняшней монополизации власти — в этом всеобщем понимании.
Про Гусинского и НТВ пришлось еще долго объяснять, оправдываться и изворачиваться. Про Ходорковского почти не пришлось: все поняли, что в тюрьме до суда он находится потому, что иначе сбежал бы за границу и купил какой-нибудь футбольный клуб «Челси». И это было бы ужасно. Потому что такие вещи — зарабатывать миллиарды на нашей народной нефти и покупать английские клубы — допустимы только для друзей и помощников власти, для тех, кто поддерживает корпоративную этику, а не нарушает ее. Леонид Парфенов ее нарушил не единожды... Парфенов впрямую не «критиковал» власть — да собственно, что ее критиковать, когда есть всепонимающие все. Но всем телезрителям было понятно также, что «не наш человек» Леонид Геннадьевич, не путинец, что гадит там, где ест. Оказался, как и Пастернак, хуже свиньи. Сама ФСБ попросила снять материал с эфира, а Парфенов взял и разгласил, выставив своего начальника трусом, вместо того чтоб самому выступать в роли дурака. Но мысль телезрителей пошла дальше: Парфенов, подумали они, собирался пропагандировать терроризм! Интервью с вдовой Яндарбиева — дело неслыханное, поскольку все привыкли, что чеченская тема является предметом строжайшей цензуры. «Иначе там такое начнется!» — соглашается с цензурой зритель, поскольку не представляет, что там творилось все четыре года. То, что на Парфенова тотчас же не надели наручники, еще раз подтвердило всепонимающим всем, что у нас очень либеральная власть.
Я тут была в ГУМе, хотела купить русских сувениров для сомнительных зарубежных друзей (это я предвосхищаю новое устойчивое словосочетание), и вижу стенд с магнитами на холодильник: вверху — Путин и Сталин рядком, ниже — виды Москвы, исполненные в советской эстетике. Я ушла без сувенира, но задумалась о Сталине. Стала вспоминать историю КПСС, за хорошее (из семьи, из первых рук) знание которой была удостоена двойки, и припомнилось мне, что не сразу Сталин миллионы расстрелял и приспособил рабами на великих стройках. Началось все аккуратно: сначала нэп — частные лавочки и буржуины — был развенчан в массовом сознании, годы прошли до первой зачистки — убийства Кирова, было много пробных шаров, и только добившись всеобщего безоговорочного понимания, Сталин пришел к расстрелам без суда и следствия, тайным убийствам, «воронкам», забиравшим ночью тех, кто все понимал и потому с готовностью ждал, заранее собрав узелок...
А меня тогда не выгнали из университета. Наверное, благодаря революционным заслугам моих предков, может, и заступничеству моих именитых преподавателей, определенно имела значение моя невинная уверенность в собственной правоте, может, двойка по КПСС была ненужным скандалом, но «понять» меня так и не заставили, заменили 2 на 3, дав свободное посещение и попросив меня не ходить больше на занятия по партийным дисциплинам. Если б меня выгнали, моя жизнь сложилась бы иначе, но наверняка не хуже.
