Эта дата осталась почти совсем не замеченной и в Киеве, и во Львове — городе, где Станислав Филиппович провел большую часть земного пути. Настоящий любимец богов — он прожил сто лет и сохранил до конца здравый ум и неповторимый юмор. Когда к нему во Львов отовсюду приезжали журналисты, чтобы накануне славного юбилея записать воспоминания человека, который переписывался с Николаем Лысенко и был знаком с Иваном Франко, он смеялся: «Вот вы собираетесь меня чествовать, а что будете делать, если я упаду и испорчу вам праздничные мероприятия»? Но успел-таки патриарх украинской музыки встретить сотый день рождения, который 24 января 1979 года отмечала музыкальная общественность...
Людкевич работал во всех академических жанрах, за исключением балета. И, я, как человек, который в течение двадцати пяти лет работы в Национальной радиокомпании давал и дает его музыку в эфир, могу, положа руку на сердце, сказать, что не знаю ни одного неинтересного, проходного произведения в творчестве Станислава Филипповича. Хотя, опять-таки, опираясь на свой рабочий опыт, должна отметить, что в радиофонотеке хранится немало музыкальной макулатуры, из которой мы в советские времена, хочешь-не хочешь, обязаны были составлять концерты, потому что живые «классики», члены СКУ, не услышав свои «шедевры», жаловались высокому начальству, даже до ЦК КПУ доходили...
Что касается биографии Станислава Людкевича — она стоит того, чтобы о ней рассказать. Родился он в городе Ярославе (ныне Польша). Как все представители интеллигенции того времени, получил широкое образование. В 1901 году закончил философский факультет Львовского университета (нужно было получить профессию, которая могла материально обеспечить), после чего работал в гимназии во Львове, преподавая украинский язык. Но музыка, которой он увлекался с детства (первой учительницей была мать — она училась игре на фортепиано у М. Вербицкого) влекла юношу к себе. Первые свои произведения — хоры, сольные песни, фортепианные миниатюры — юноша написал еще в 14 лет. Но композиторское образование приходилось получать самостоятельно, знакомясь с партитурами классиков, теоретическими пособиями и опираясь на слуховой опыт. Со временем Людкевич стал брать уроки композиции у М. Солтыса во Львове, у О. Цемлинского в Вене. К тому же он слушал лекции педагогов польской консерватории, посещал музыковедческий факультет Венского университета. И даже специально ездил в Мюнхен и Лейпциг, где преподавал немецкий теоретик Гуго Риман. Более того, он успел написать диссертацию по проблеме программности в музыке. В 1908 году после смерти А. Вахнянина Станислав Филиппович стал директором Музыкального института им. Н. Лысенко во Львове. Мобилизованный во время Первой мировой войны в 1914 году в австрийскую армию Людкевич попал в плен и до конца войны находился в Перовске (Казахстан), а потом в Ташкенте. Не тратя времени даром даже в такой сложной ситуации, он прислушивался к местному фольклору. Поэтому неудивительно, что в написанных в то время фортепианных пьесах сочетаются мотивы украинских и среднеазиатских мелодий. Рассказывают, что когда осенью 1939 года во Львов вошли советские войска, Людкевичу сказали: «Профессор, в городе большевики». «Да, — ответил он, — и с этим ничего не поделаешь». Вспоминает профессор Национальной музыкальной академии, ученица Станислава Людкевича Тамара Франковна Гнатив:
— Людкевич был исключительно порядочным и принципиальным. Когда после войны проходило судилище над ректором Львовской консерватории композитором Василием Барвинским, Людкевич с негодованием встал, сказал, что это безобразие, и вышел из зала. Все ноты Барвинского тогда были сожжены, его сослали в Сибирь. Хотя Людкевич бедствовал материально, как и вся интеллигенция, он с каждой зарплаты в Сибирь посылал Барвинскому деньги.
А вообще, мне кажется, я знала Станислава Филипповича всегда. Это была фигура харизматичная, окруженная ореолом обожания. Он жил в нашем районе. Его хорошо знали мои родители. Когда я училась во Львовской музыкальной десятилетке, он часто приходил общаться с учениками. А уже в консерватории мне особенно повезло: я занималась у него по сольфеджио, гармонии, полифонии. Причем ходила не вместе с группой, а индивидуально. Он был Ученым с большой буквы: блестяще делал доклады на заседаниях и съездах Союза композиторов Украины. Сейчас вышел двухтомник его статей, который в советские времена (тогда это был однотомник) уничтожили. Во-первых, потому что там упоминались репрессированные музыканты. А во-вторых, там нашли что-то националистическое. Но, может потому, что ему уже было за семьдесят, педагогика его утомляла. Станислав Филиппович мог спросить меня: «Пани-товарищ, какой предмет сегодня мы с вами будем изучать»? Хотя иногда он так загорался, что мог долго и интересно рассказывать о тех или других музыкальных произведениях, которые знал блестяще. Отличался как педагог редкой доброжелательностью, всем ставил пятерки. Когда декан Иларион Емельянович Греневецкий сделал ему замечание как-то: «Нельзя всем ставить пятерки», Людкевич на экзамене часть студентов выслушал, а остальным сказал: «Приходите завтра, сегодня пятерки закончились». Но, бывало, мы от него страдали. Он был большим знатоком народной песни. Как-то на экзамене, когда я уже все ответила и стояла в дверях, он вдруг спросил: «Скажите, а знаете ли вы все варианты песни о Самийле Кишке»? Я с перепугу убежала. Тогда он стал расспрашивать всю группу, и всех выгнал, потому что никто этого не знал. Очень ревнивым был в отношении своих студентов: все спрашивал, хожу ли я на лекции к другим профессорам. Я вынуждена была врать и говорить, что ни к кому не хожу.
Станислав Филиппович охотно ходил на все собрания студенческого научного общества. И когда тер лоб или дергал огромный бант, который носил на шее вместо галстука, все знали: произведения, которые показывали студенты-композиторы, ему не нравятся. Мирославу Скорику, который учился у него по композиции, Людкевич сказал: «Вы очень талантливый. Но я вашей музыки не понимаю и заниматься с вами не могу». Его знания по языку и литературе были огромны. У профессора была феноменальная память, он дословно мог пересказать, что говорил, скажем, Франко о Бортнянском или ком-то другом. Но он был очень рассеянным, забывал события сегодняшнего дня. И студенты над этим посмеивались. Когда я — молодой преподаватель — уже работала в Киевской консерватории, приезжая во Львов, часто встречалась со Станиславом Филипповичем. Он подробно расспрашивал меня о Ревуцком и Лятошинском, которые тогда еще были живы, о моей диссертации. А потом спрашивал, почему я так давно не приходила к нему на занятия.
В молодости у него была очень красивая внешность, в него все барышни во Львове были влюблены. Был очень мягким, субтильным, утонченным человеком. И когда я впервые услышала в исполнении оркестра под управлением Николая Колессы его кантату-симфонию «Кавказ», масштабное произведение, наполненное мятежным духом, я была поражена, как эта музыка не соответствует его фигуре.
Среди тех журналистов, кто последним видел Станислава Людкевича, была преданная служительница радиоэфира Альбина Бутук, которую Национальная радиокомпания Украины специально командировала во Львов для встречи с «живой историей».
— Чтобы прийти в двухэтажный домик на Военной улице, где жил Людкевич, я сначала связалась с его женой Зиновией Штундер — языковедом, которая упорядочивала все письма и документы, связанные с жизнью и творчеством Станислава Филипповича, — вспоминает А. Бутук. — Я была поражена благородством человека, стоявшего на пороге столетия: он поцеловал мне руку, угостил чем Бог послал и охотно ответил на мои многочисленные вопросы, хотя говорить ему было трудновато — дикция была не очень четкая. Но я таки использовала в передаче частушку, которую записал сам Иван Франко, собирая фольклор, как тот говорил, в «глубинке». (Они вместе с Людкевичем посещали кружок, где изучали народное творчество).
Фольклор — это была ведущая тема нашего разговора. О чем бы ни говорилось — он вновь возвращался к песне. Отмечал, что надднепрянский фольклор более сложный и разветвленный, нежели гуцульский. Мне повезло, что я смогла пообщаться с этим человеком».
Что говорить? Нам всем повезло, что мы жили в одно время со Станиславом Людкевичем, что можем слушать, хотя, к сожалению, нечасто, его величественные хоровые произведения, утонченные камерные миниатюры... Он был одним из последних могикан, представителем творческой элиты. Не той, новейшей, «сытой», которую видим с бокалами шампанского в модных дорогих журналах. Он был настоящим аристократом духа. Из той когорты «граждан мира» остался, по-видимому, только Николай Колесса — композитор и дирижер, настоящий живой классик, столетие со дня рождения которого недавно отметили во Львове. Отметили так, как положено.
