На «народные» гулянья отправляются всей семьей. Иногда даже с собаками. Хоть плакаты на домах вывешивай: «Все пошли на картошку!» Одетые в старый «секонд», как транспаранты, на плечах несут лопаты. Обязательные атрибуты — мешок на «кравчучке» и бутылка из- под воды. С водой. Эти трудовые потоки на вид диковатого народа заполняют вокзалы. Наподобие пролетариата, который захватил Зимний дворец, штурмом берут пригородные электрички и автобусы. Их силы консолидируются вокруг общей цели: стать рабами, добровольно поработиться несколькими сотками картофельного поля. Все лето и добрую половину осени трудовой класс будет горбатиться над сорняками и воевать с вечным врагом и конкурентом — колорадским жуком. Не разгибаться до упада! Даешь сытое будущее!
Согнутые не так усталостью, как возрастом, две фигуры медленно двигались от межи до межи. Дойдя до края, одна опиралась на лопату, другая усаживалась на ведро. Так сажают картошку пенсионеры со стажем. Ей — 68, ему — 72. «Пенсия маленькая — 100 гривен. С чего жить? — то ли объясняют, то ли спрашивают пенсионеры. — Что... с голоду умирать?»
Память о пережитом голоде бросает вызов всем ревматизмам и гонит на поле. Оно для стариков — гарантия жизни. Государство, в котором они работали и за которое воевали, этого дать им сегодня не может. «Вот если бы пенсия была 500 гривен», — мечтает она. «И на 300 можно было бы жить», — перебивает он. «Тогда можно было бы не работать», — встает с ведра старушка. «Да, а так сажаем, пока с ног не попадаем», — продолжает старик, накапывая ямки. «Маевка у нас такая», — бросила последнюю фразу бабка и поковыляла за дедом набрасывать картошку.
Кое-кто приходит, как говорят, из-под палки. Таких на поле меньше всего. У них уважительная причина — экзамены на носу. Кто не отмазался — качается на лопате, как может, затягивает короткий отдых и максимально часто прикладывается к бутылке с водой. А потом бежит к ближайшим кустам. Назад не торопится. «Родаки» выходят из себя, но быстро успокаиваются, когда чадо бесстрастно бросает им: «Вам нужно, вы и сажайте».
«Не хотят. Но помогают», — смягчают ситуацию родители. «А куда ты денешься с подводной лодки?» — не умолкает сын. Дочь иронизирует более практически: «Поддерживаю фигуру. В тренажерный зал не нужно будет идти».
Для них с братом поле — это каторга, а картошка — это чипсы. Но зачем ее должны сажать все, а не рабочие специализированного хозяйства, не понимают. Как и многого не принимают в жизни и привычках своих родителей. Ясно для них одно — такими же быть не хотят.
Преподаватель вуза сознается: «Если подсчитать все расходы, то прибыли никакой, и никакого нет резона от этого участка картошки. Но привычка — великая сила».
Силы не бесконечные. И в самые жаркие дни посещает просветление. Тогда, еще раз взвесив все за и против, вызревает мысль: «На следующий год поля не брать». Но весной просыпается что-то, что четко показывает, у кого какой смысл жизни. «Это наша нация. Если мы не будем сажать бараболи, — обстукивает лопату бухгалтерша и снимает перчатку с унизанной перстнями руки, — то мы не украинцы».
Украинцы, после затяжных майских праздников, выйдут на работу, доедят свои куличи и наконец отдохнут. Огороды засажены! Ура! Гуляют все!
