Этим материалом мы открываем полемику об уровне преподавания в наших школах вообще и литературы в частности. Вера Агеева предложила свое, как нам кажется, вполне аргументированное, хотя и нелицеприятное суждение по поводу этой проблемы. Нам бы хотелось, чтобы те, кто решит откликнуться на публикацию, не пoддавались эмоциям, а вели дискуссию по существу. Ведь ее цель — поднять уровень образования наших детей. Надеемся, что в стороне от полемики не останутся педагоги и представители Министерства образования и науки.
Ждем ваших откликов по адресу: 04212, Киев-212, ул. Маршала Тимошенко, 2л, e – mail:[email protected].
Один из глубинных недостатков советской системы образования, который мы до сих пор не преодолели, — это ее принципиальная антидемократичность и авторитарность. Ученик всегда трактовался здесь как пассивный объект для педагогических усилий или экспериментов. Он должен, в идеале, ровненько и беззвучно отсиживать сорок пять минут урока, аккуратно, как нас учили, сложив руки на парте. Учитель в этих отношениях априорно всегда прав. Отказ от подобных отношений должен был бы многое изменить в школьных программах и в самой структуре нашей школы. Пока что меняем плюс на минус, одну конъюнктуру на другую.
Изменение идеологических плюсов на минусы выразительно бросается в глаза при анализе школьных программ по литературе. Одна из наиболее сложных теоретических проблем, которую нужно учитывать при формировании школьных курсов литературы, — это проблема канона. Забронзовелый советский иконостас классиков в вышиванках или с золотыми звездами всяческих героев на лацканах строгих пиджаков вызывал тоску всегда, тем более архаичен он сегодня. На волне патриотической экзальтации начала 90-х канон попробовали изменить. При этом, кажется, руководствовались все теми же принципами «патриотического воспитания»: только советский патриотизм быстро сменили украинским. Были канонизированы, как это ни парадоксально (или может, как раз закономерно?), самые примитивные тексты. Понятно, что поменять идеологический плюс на минус было значительно легче, чем учесть эстетическую ценность произведений и читательскую привлекательность для школьника.
Между тем сегодня, повторюсь, школа находится в глубоком кризисе не в последнюю очередь потому, что нужно сменить саму модель отношений между учителями и учениками. Учителю все-таки придется отказаться от роли всезнающего наставника и научиться видеть в учениках собеседников, а не стадо олухов, которых нужно напаковать максимальным количеством информации. Я понимаю, что все эти размышления выглядят мечтами оторванной от суровой действительности идеалистки, но другого пути преодоления кризиса все же нет. В связи с изменением модели отношений между учителями и учениками, изменением задач, которые будет решать школа, нужно конечно же пересматривать программы. Недостатки нынешних программ по литературе назвать легко. Это и перегруженность материалом (ну зачем, объяснил бы мне кто-либо из составителей программ, мучают детей составлением бесконечных хронологических таблиц с обязательным заучиванием дат рождения/учебы/ареста писателей? И разве, не зная, когда, например, и где получил образование Нечуй-Левицкий, нельзя так же получить удовольствие от стиля его прозы, удовольствие от текста?), и чрезмерная заангажированность идеологией, тем пресловутым воспитанием, и нежелание учитывать эстетическую ценность текста, а значит и простой фактор — будет ли бедным десятиклассникам интересно читать роман или новеллу.
Сетования на то, что современной молодежи ничего не интересно, принимать во внимание не стоит. Думаю, всегда интересно следить за нюансами какого-то психологического опыта персонажа, за его любовными похождениями, интеллектуальными коллизиями и тому подобное. И по большей части не интересно читать длинные эпические описания страданий борцов за великое дело, если картина выполнена в черно-белых тонах и враг всегда уродлив, а «наши» — безупречные ангелы. Эпопеи ХIХ века с пространными многостраничными пейзажами реки Раставицы и зеленых ив на ее берегах вызывали тоску и у нас, и, подозреваю, у наших родителей, и тем более у наших детей. Большинство стихотворений, в основе которых не лежит лично пережитая, интимная коллизия, не затрагивают читателя. И стихотворение Сосюры «Любіть Україну» (при всем моем уважении к той роли, которую сыграл этот текст в момент написания) сейчас можно предлагать ученикам разве что вместе с «Любите Оклахому» Александра Ирванца. За многие годы преподавания я еще не встречала аудитории, в которой бы строки «дівчино, юнак не полюбить тебе, коли ти не любиш Вкраїну» не вызвали нормальную, здоровую ироническую реакцию. И если на уроках литературы учителя будут продолжать убеждать, что юноша таки не полюбит, дети будут ненавидеть украинскую литературу и будут считать ее (с молодым максимализмом) «загумінковою». Итак, не нужно вводить в школьную программу тексты только за их идеологическую ценность. Не нужно насиловать чувства, не нужно приучать к двойному стандарту. Это значительно опаснее, чем тот (о ужас!) лесбийский подтекст, который просматривается в «Меланхолійному вальсі» Ольги Кобылянской.
Я считаю, что лучше больше внимания уделить изучению творчества Шевченко (разумеется, не иконописного отца Тараса в кожухе, а страстного поэта-романтика, в текстах которого бурлят вечные чувства и переживания), пожертвовав не слишком талантливыми, но такими же патриотическими произведениями Гринченко... Вместо этого мы изучаем классиков в основном по худшим их произведениям. «Боярыню», например, сама Леся Украинка считала неудачной, это одна из худших ее драм. Но патриоты быстренько ввели ее в школьную программу, потому что это едва ли не единственный текст, где поэтесса высказывает свою нелюбовь к северному соседу. По принципу патриотизма обновляли, кажется, всю программу. Как-то мой сын-старшеклассник пришел домой с дилеммой: «училка» велела выучить наизусть одно из стихотворений Франко на выбор. Выбирать нужно было между «Вічним революціонером» и «Не пора...». Не имея привычки обманывать ребенка, я сказала, что оба эти стихотворения принадлежат к худшим в наследии Франко, и посоветовала из двух зол выбрать по крайней мере меньшее по объему. Зато когда мы для сочинения о Франко разобрали коллизии «Зів’ялого листя», моему довольно скептичному подростку таки не было скучно. Потому что коллизии поиска смысла жизни, коллизии любви, измены, самоубийства, безумия всегда интереснее, чем авторитарные призывы для чего-то лупить скалу и кому-то служить. Идеологема служения народу утратила актуальность. Можно объяснить это кратко ученикам как исторический факт, но не нужно насиловать их нежные души призывами становиться в ряды вечных революционеров.
Когда-то Оксана Забужко с болью воскликнула, что украинский романтизм нужно изучать «на медицине». Я бы некоторые программы по украинской литературе показала психиатру или психоаналитику, чтобы диагностировать откровенный мазохизм авторов. Хватит демонстрировать детям, как страдала страна, как нас били и какие мы несчастные. Я только мазохизмом могу объяснить удивительный факт, что из всей блестящей прозы «Мистецького Українського Руху» в школьную программу ввели творчество наименее интересных писателей — Ивана Багряного и Уласа Самчука. Уже в конце сороковых муровские модернисты, как Косач, Домонтович, критиковали неонародников Самчука и Багряного за старомодность их манеры письма. Почему же их произведения признали более нужными ученикам, чем, скажем, блестящую романизованную биографию Домонтовича «Романи Кулiша» (это о романах с женщинами, а не об украинском народе!) или интересные исторические повести Косача?
Студенты еще и в этом году свидетельствуют, что в некоторых школах изучают «Прапороносці» Гончара. Я понимаю, что учительницам мало платят и им лень читать новые книги, но не до такой же степени, чтобы рассказывать об «освободительной миссии» Воронцова с Брянским по Европе. Воспитывать будущих солдат «Родины» уже как будто в школе не нужно.
Подытоживая эти заметки, акцентирую несколько моментов. Новая программа по литературе, в которой очень нуждается школа, должна базироваться на принципах эстетической ценности произведений и их доступности той или иной возрастной группе. Следует отказаться от идеологической функции, которую навязывали литературе. Литература не должна учить любить Родину, армию, вождей, героев и тому подобное. Следует отказаться от принципа исторической полноты. Если выпускник не будет знать творчество Гринченко, не так уж и страшно. Нужно научиться и научить учеников читать, то есть интерпретировать текст, обсуждать на уроках впечатления, вызванные прочитанным, а не приписывать писателям мысли самих учителей. Вопрос, который так любят задавать на уроках, — «Что хотел сказать автор в этом произведении?» — не имеет ответа. Мы не знаем и для нас не важно, что он там хотел. Текст вновь творится в процессе каждого акта чтения, читатель является сотворцом, скажем, романа, а не инфантильным потребителем, которого должен научить уму-разуму всезнающий автор. И еще весьма желательно отказаться от создания иконописных жизнеописаний украинских писателей-страдальцев. Не нужно лукавить: деликатно интерпретированная история отношений Франко с Ольгой Рошкевич значительно больше поможет детям вчитаться и личностно пережить тексты «Зів’ялого листя» Франко, чем призывы становиться «вечными революционерами» «по місцях недолі й сліз». Не изобретая велосипед, стоит посмотреть польские, например, учебники по литературе или обратиться к другому зарубежному опыту. В одном из интервью наша блестящая исследовательница украинской истории Наталья Яковенко сказала, что история должна перестать быть занудной классной дамой и стать интеллектуалкой. Истории литературы подобная метаморфоза также пошла бы на пользу. Во всяком случае, ученики бы не выходили из школы с твердой уверенностью, что украинская литература придумана только для того, чтобы мучить читателей. Возможно, они бы знали меньше текстов и хронологических таблиц. Но они бы имели неплохой читательский опыт, опыт сопереживания каким-то психологическим проблемам, умение отличать действительно творческое произведение от графоманских призывов и фальшивых наставлений. Литература никого не научила решать общественно-политические проблемы. Она может научить только одному — понимать красоту.
