Была Леля. И были другие жены и матери. Вывозившие со свиданий с нами, отщепенцами, сотни, тысячи страниц текстов, исполненные мельчайшими буквами на очень тонкой электротрансформаторной бумаге. Тысячи километров под неусыпным контролем чекистской наружки, в полном одиночестве, нагруженная едой для двух-трехдневного свидания с мужем, неизвестная мне тогда Леля забирала заготовленные нами пластиковые упаковки с информацией и везла их в Киев. Спустя месяцы мир взрывался очередными документами «Хроники зоны 389/35», открытыми письмами, журналистскими репликами Валерия Марченко... Мы были счастливы. Карцер, червивый суп, разлагающаяся рыба — все это было второстепенным, неважным, далеким. Мы знали: наш голос слышат!
Что было жизнью Леониды Павловны Свитлычной? Любовь и мучения. Жизнь от свидания до свидания не может быть иной. Леля любила Ивана и ждала его. И никогда не позволила себе быть слабой. Ни разу.
Леля ушла к Ивану. Успев сдать в типографию книгу писем Ивана.
Всем нам нужно уйти, умереть. И потом, когда-нибудь, свободнорожденные украинцы будут учить своих детей истории по другим учебникам. Где не будет славословия серому, тривиальному солдату тоталитарной системы Щербицкому, а будет вот этот портрет Лели, Леониды Павловны Свитлычной. И под ним — слова восхищения не нашей с Иваном жесткой антисоветской деятельностью (в тюрьме легко быть смелым), а слова о любви и верности. Уверен, так и будет, потому что правда не нуждается в силе. В свободной стране правда чужда фанатизму, героизму и аргументу колючей проволоки. Она, правда, окрашена пастельными, приглушенными цветами тихой, уединенной улыбки.
Леля не боролась с советский властью. Не готовила восстания, не писала в самиздат, не развешивала листовки. Она только любила.
