Лучик солнца золотил зеленую скатерть, игрался сервировкой столиков; окно, как картина, украшало комнату изысканным городским зимним пейзажем — уголком старого Киева. В полупустом кафе было тепло, уютно, пахло кофе и свежеиспеченными булочками.
В этой атмосфере мой собеседник расслабился, оттаял и наслаждался теплом, вкусной едой и даже этим обманчиво старинным киевским пейзажем. Ритмично и аккуратно проглатывая бутерброд за бутербродом и выпивая стакан за стаканом крепкого чая, он говорил, говорил, говорил. Кто знает — то ли желая добросовестно отблагодарить журналиста за угощение, то ли просто пользуясь присутствием внимательного слушателя?
Мы познакомились незадолго до этого возле монастырских врат, где этот немолодой уже мужчина сидел, жалко сгорбившись, среди других просителей прямо на мерзлой земле. (Позже выяснилось, что к внутренней стороне его штанов пришит большой кусок старого кожуха, свернутого вдвое. «Где взял кожух? Да так, как-то попался на глаза».) Я подошла, представилась и предложила вместе выпить кофе в ближайшем кафе. Он после некоторых колебаний согласился.
«Родился я в профессорской семье и еще до школы получил «блестящее образование» — играл на пианино (и сегодня Моцарт для меня — это звуки потерянного рая), щебетал на английском и французском, читал «толстые» книги из отцовской библиотеки, а главное — получил привычку к постоянной интеллектуальной занятости. В школе было довольно скучно, но я был ребенком, который поглощал все, что давали. То же самое в институте. Вышел инженером с красным дипломом в кармане и с желанием немедленно сделать «что-нибудь такое», до меня еще не сделанное.
По назначению попал в проектное бюро. В зале, где меня посадили за кульманом, работала едва ли не сотня инженеров. За несколько лет я так и не узнал всех своих коллег; не уяснил себе также, чем занимался сам, проектируя мелкие и простые детали, для которых хватило бы и неполного среднего образования. Вскоре начал ощущать себя каким-то простым автоматиком — нажали кнопку и автомат выдает чертеж; нажали другую — еще один чертеж. И так год за годом; и не было случая, чтобы кому-то понадобились мои незаурядные знания. Конечно, я мог уйти оттуда, конечно, родители мои мечтали об аспирантуре. Но у меня в голове что-то изменилось — по-видимому, кто-то нажал не на ту кнопку. Я думал: «Что такое аспирантура, что такое ученый? Вон знакомые ребята Женя, Коля, Эдик защитили диссертации и «делают» научную карьеру. Но ведь все знают, что у них на три головы — два винтика и одна мысль, да и то чужая. И что — присоединяться к ним?» Отец хлопотал через знакомых, и меня сделали «старшим» или «главным»; тут стало еще хуже — собрания, отчеты, обязательства к праздникам, перевыполнения планов, интриги. Толкали в партию. Бросил. В проектное бюро, впрочем, не вернулся и начал «подрабатывать» — сначала уроками музыки или английского языка, потом грузчиком, потом дворником, потом истопником… Впрочем, это долгая и неинтересная история. Теперь под воротами; «должность», скажу вам, не хуже другой. Вот сподобился — в кафе пригласили, берут интервью. (Его лицо как-то по диагонали сверкнуло улыбкой). Собственные перипетии судьбы убедили меня, что человек в состоянии приспособиться к многим различным средам существования. И будет одинаково несчастлив в каждой. От себя не убежишь».
«Большим ударом стала для меня смерть родителей; они умерли в один год. В глубине души, однако, ощутил освобождение от страшного груза — постоянного ощущения вины перед ними, комплекса «гениального ребенка», который оказался ничтожеством. К тому времени я уже был женат и разочаровал жену так же, как родителей, но чувства вины здесь не было. Только раздражающий груз обязанностей. Я должен делать то и то; не делать того и того; брать пример с Жени, Коли, Эдика. Между тем простейшие обязанности, даже привычки становились для меня все более обременительными. Каждый день возвращаться домой, каждый месяц приносить деньги, каждое утро чистить зубы, каждую неделю стирать свои рубашки и носки (жена отказалась это делать)!
Так что однажды я со вкусом хлопнул дверьми своей квартиры в последний раз. Тем более, что к тому времени хитроумная жена сумела выписать меня из дома моих родителей. Сначала хотел было судиться, но как вспомнил конторы, суды, адвокатов и бумаги, бумаги, бумаги, решил жить, как-то «так». «Так» — это не только отсутствие постоянного обиталища, но и полная, насколько это возможно в человеческом обществе, свобода. Свобода от привычек, чрезмерной требовательности к жизни, от «что скажут», от конформизма, наконец, от так называемой работы. Считал, что эта свобода предоставит возможности оттачивать свой ум в библиотеках, чаще бывать на природе, на концертах. Однако, все это почему-то ушло в старую жизнь. Теперь у меня другие развлечения. Какие? Мне не хотелось бы увидеть отвращение на вашем лице. В конце концов, я ваш гость, ясновельможная пани!» С этими словами гость степенно поднялся и сделал шутовской церемонный поклон, достойный профессионального комика. На какое-то мгновение, несмотря на грязную старую одежду и циничное выражение небритого лица, в кафе «материализовался» интеллигентный остроумный джентльмен.
«В последнее время, когда постоянно сижу под воротами среди жалких людей, моих «коллег», начинает казаться, что круг замкнулся и что я опять нахожусь в гигантском, как полигон, советском проектном бюро и проектирую, как в страшном сне, гвозди и гайки, уже давно кем-то спроектированные. Ради куска хлеба насущного. Только в те времена нужно было еще и сохранять приличия, следить за каждым своим словом и старательно отсиживать «от и до».
«Сейчас я свободная пташка Божья. Хотя часто думаю: «Зачем такая свобода, которая означает только одно — мою полную универсальную ненужность. До самой смерти. Однако! По-видимому, и «там» (мой собеседник поднял руку вверх, потом улыбнулся и указал вниз) попаду в какое-то проектное бюро для попрошаек».
Когда он вышел из кафе, официант с большим облегчением вздохнул и бросился открывать форточку.
