ПЕРЕМЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
То же кафе, тот же столик и те же двое.
ПРИКОСНОВЕНИЕ
— Лет, примерно, тридцать назад меня и моих однокурсников увлекала пьеса Рустама Ибрагимбекова «Прикосновение», в которой, если в двух словах, драматизм ситуации был связан с выбором, который должен были сделать герой: что спасать в ситуации опасности — жизнь никчемного человека или великое произведение искусства. Тогда, в силу абстрактного юношеского максимализма, мне казалось, что, конечно-же, спасать всегда нужно культуру. Теперь я понимаю, что ошибался, ибо убийство человека почти всегда прикрывается высокими, сакрализованными абстракциями. Например, «во имя Родины», «во имя Революции», «во имя Будущего», т.е. во имя всякой глупости, которую нам напишут с большой буквы! Но ведь это полный бред! Нет ничего важнее, чем жизнь конкретного человека, даже самого никчемного. Потому что она — единственна и неповторима. Когда театры, работающие сегодня на мизерные зарплаты, гибнут, я вновь спрашиваю себя: во имя чего? И опять возвращаюсь к тому, в чем упорствую: лучше убить все то, что мы называем культурой, чем человека. Будут люди, будет и искусство; не будет людей, то и искусство никому не будет нужно. Я это очень остро ощущаю во время удачного отпуска, когда, изменив уклад жизни, удается ничего не читать, не смотреть, не слушать. Я прожил две недели без телевизора, радио, музыки, книг и газет, и ни секунды об этом не жалею. Это значит, что я нашел какой-то более сильный источник энергии. А вы, небось и во время отпуска, подставив солнцу ягодицы, продолжали двигать вперед искусствоведческую мысль?!
— Прикосновение лучей солнца — это, по-моему, самый мощный источник энергии из известных мне, а каждое существо заряжается по- своему, но я не об этом. Ведь и вы, продукт цивилизации, прожили без ее информационных благ только две недели, а потом все равно к ним вернулись.
— Вынужденно и совершенно не рассчитывая на энергетическую поддержку, ибо последнюю получаю преимущественно от общения — например, с вами.
— Спасибо. Однако дело не в нас с вами, а в той непомерной цене, которую мы платим за продукты цивилизации. Ведь причина катастроф не в существовании самих самолетов или шахт: так вообще можно отказаться от езды на автомобиле и не ходить по улицам с кирпичными домами. Каждый раз, когда в стране происходит нечто подобное, и в ужасе и недоумении замирает «поміркований» хохол, шепча вслед за СМИ «как, опять?», четко понимаешь: Украина — страна рукотворных катастроф. Большинство происходящих трагедий, начиная с Чернобыля и заканчивая трагедией в Скныливе — не стихийные бедствия, а «чрезвычайные ситуации», создаваемые самими людьми. У нас практически нет землетрясений и тайфунов, наводнения и засухи носят локальный характер, но зато количество рукотворных катастроф, наверное, самое большое в мире. Мое наивное отстаивание приоритетов духовного порядка перед интересами многомиллионного нефте-газо-военного комплекса, на самом деле, тоже вполне прагматично. Ибо техника безопасности, предусмотрительность — это та же культура, которой синонимичны слова рачительность и обязательность, а не рвачество. Всего этого в избытке у нас нет. Зато есть многомиллионное послушное население, моря, полноводные реки, заповедные леса, черноземы и, главный экспортный товар страны — женщины. В который раз — татары, москали и вот теперь вся объединенная Европа с удовольствием «импортируют» этот товар.
— Вы должны гордиться этим!
— Да, но для вас, мужчин, это создает серьезные проблемы!
— Неужели? Какие же именно?
— Гендерные, конечно! Ведь превалирующее большинство молодых женщин предпочитает выходить замуж не «здесь», а «там». И виденные мной спектакли подтверждают правоту моей точки зрения. Например, «Любовь времен Людовика, или Одураченный муж…» Ж.-Б. Мольера в Театре драмы и комедии, срежиссированный А. Дзекуном. Как бы ни пытался постановщик мистифицировать происходящее, социальная подоплека пьесы все-равно вышла на поверхность, только под несколько иным соусом. Помогло, конечно, довольно прямолинейное, вернее, пирамидно-геометрическое, сценографическое решение О. Лунева и костюмы, придуманные им. Почему-то у французского крестьянина Жоржа Дандена (Н. Боклан) на голове войлочная шапочка и он напоминает гуцульского вуйка: неглупого, расчетливого, но наивного и очень медленно соображающего. Вот и получается, что неверная жена Анжелика убегает не столько от крестьянина к дворянину, сколько от украинца к блистательному, напомаженному французу.
— Достаточно традиционный способ интерпретации Мольера на украинской сцене.
— Возможно. К тому же роль Анжелики сыграна И.Мельник с таким количеством ужимок и штампов, что понимаешь — эта женщина товар и не более, и она сама хочет им быть, только бы продаться подороже.
— Любопытные откровения, хотя, в основном, они противоречат моим наблюдениям, в том числе, и связанным с репертуаром театров, где по-прежнему обнаруживается тенденция к жонглированию абстракциями, включая самое абстрактное из понятий среди тех, которые выдуманы человечеством: «любовь». Ведь среди премьер текущего года большая часть спектаклей воссоздает не «товарный» характер отношений между женщинами и мужчинами, а его противоположности, включая и романтический взгляд, почерпнутый из различных мыльных опер, в какие бы личины они не рядились — женских романов, эротических мелодрам или текстов поп-шлягеров.
— Взгляды бывают, конечно, разные, и это радует. Однако, мне кажется, романтизируя некие отношения, особенно в напряженной социальной среде, театр упускает из виду что-то важное. Хотя в спектакле «Письма любви» театра «Актер» взаимоотношения героев отнюдь не идеализированы. Казалось бы — это старомодный спектакль, статичный, с минимумом сценических средств. Но в действительности он отсылает сегодняшнего зрителя к одной из весьма щекотливых и в то же время жизнеопределяющих проблем. Автор пьесы А.Герни предуведомляет, что толчком к ее написанию стала электронная почта, возродившая в ХХ веке уже призабытый эпистолярный жанр. Благодаря ей люди общаются, влюбляются и проживают жизнь виртуально, не видя и не ощущая друг друга в реальности. Эти, вроде бы безобидные, любовные эрцаз-романы на самом деле обладают разрушительной силой. Люди утрачивают способность реально оценивать жизненные ситуации, ведь говорить что-то глаза в глаза, видя непосредственную реакцию партнера, совсем иное, нежели иметь дело с виртуальным партнером и забрасывать его любовными текстами. В этом смысле виртуальный любовный мир мне представляется некой тотальной заманиловкой, которая обессмысливает реальные страдания. В спектакле по пьесе А.Герни герои практически не видятся, их роман развивается посредством почты, а при встрече они не могут найти общий язык и не в состоянии быть вместе. Этот спектакль воспринимается тем трагичней, что его герои действительно любят друг друга и их судьбы парадоксально рушатся на наших глазах, поскольку именно письма превращаются в большую реальность, нежели сама жизнь. Они боятся живого прикосновения друг к другу.
ОТТОРЖЕНИЕ
— Лейтмотивом многих сегодняшних разговоров об искусстве стал чересчур легко принимаемый на веру тезис об угрозе, которую несут «культуре» технические средства, в том числе электронная почта. Но очнувшись от гипноза этих заклинаний, рано или поздно мы понимаем, что культура не может умереть. Иное дело, что сейчас начинается исход, который будет длиться еще достаточно долго, культуры советского официоза и шестидесятников; ее место занимает новая культура, для четкого определения которой мне, например, пока не хватает мозгов. Одну позицию в новой культуре, однако, легко рассмотреть и невооруженным глазом: это не культура слабых, честных и имеющих некие абстрактные идеалы; это культура, в которой победителя не судят (т.е., возможно, и хотели бы, но не так легко это сделать). Если в традиции старой культуры вы все еще можете принять мое приглашение на чашечку кофе, то завтра, в новой традиции, вы, конечно, скажете мне, что в подобных случаях американки просто бьют по лицу, применяют прием одного из восточных единоборств или вызывают полицию. В этом — разница, чему я рад. Сегодня (в старой традиции) мы еще предполагаем, что у человека могут быть различные мотивы — осознанные, неосознанные, противоречивые, а среди них — даже возвышенно-благородные. Но, как мне кажется, тенденция идет к тому, чтобы напрочь исключить подобные интерпретации поведения, сведя все к самому простому: он перевел старушку через дорогу? — значит, хотел украсть у нее кошелек; их часто видят вместе в библиотеке — все ясно, значит, они вместе спят и т.д. Как я отношусь к такой тенденции? Плохо. Однако это — объективность сегодняшнего социального бытия, в коскуем навсегда потерять возможность его понимания.
— Допустим. Однако болезненный процесс замены некой культурной нормы, чем-то новым, таким, что еще недавно считалось аномалией, можно наблюдать и в театре: вспомните зрительский шок при появлении совершенно обнаженных девушек на сцене в премьерном спектакле «София Потоцкая» в театре оперетты.
— Это не шок, а недоумение, которое всегда возникает в тех случаях, когда мы не понимаем: зачем? Несколько лет назад мы видели в театре «Сузір’я» чешский спектакль с участием пяти голых лыжников и это не столько шокировало, сколько провоцировало к размышлению о мере дозволенного на сцене и о том, что такое человек, если оставить его голым — без всего того, что определят его социальный статус.
— Эти спектакли невозможно сравнивать, поскольку один решен как авангардный, другой — как традиционный.
— Действительно, это так. И именно поэтому их нужно сравнивать. Ибо в чешском случае нагота провоцировала к размышлению, а в киевском, «традиционном» — даже не забавляла.
— Тем не менее, я хотела бы сказать о другом. Одно из моих последних театральных впечатлений — постановка патриархом украинименно такой подход, где роли не проигрываются и не сбрасываются после, как ненужная одежда, дает возможность угадать нечто, весьма важное и актуальное и для наших дней. Поведенческая линия купеческой дочки Липочки, благодаря точно расставленным режиссерским акцентам и потрясающе тонкой и гибкой игре молодой исполнительницы А. Кузиной, превращается в некий лейтмотив происходящих событий, становится знаком надвигающегося морока цинизма, продажности и бескультурья. Выпестованная, выученная иностранным языкам, «новыми русскими» ХIХ века деточка, в силу изначально нарушенного в семье морального закона, отрекается и «сдает» родителей, говоря современным сленгом, без стыда и совести. На малой сцене «Даха» В. Оглоблин сохраняет и пытается укоренить в сознании современного зрителя, что театр — дело не суетное, а очень проникновенное, что это сложная напряженная духовная работа, приносящая плоды в виде постигаемых неких моральных уроков.
— В традиции советского и постсоветского театра психологический театр, к сожалению, возводится в некий абсолют, что, как минимум, создает эффект пресыщения. Последователи и подражатели этого театра в порыве самовосхваления пытаются убедить нас в том, тором в каждую данную секунду человек может с уверенностью утверждать лишь две вещи: что он пока еще жив, и что рано или поздно он умрет. Ни в чем другом он не может быть уверен. И не только потому, что живет во времена перемен. Но именно поэтому он будет искать все то, что дает ему силу и энергию для жизни и бежать от болезни, мучения и смерти. Именно поэтому мы выбрали с вами кофе и мороженое, а не пиво с водкой, причем в огромном количестве, которые точнее соответствовали бы не такой уж веселой теме нашего разговора. Именно поэтому я испытываю такое чувство благодарности по отношению к театру, который дает мне силы жить и завтра. Потому что, извините за банальность, в нашей жизни ничего, кроме самой жизни, не существует.
— Вы очень кстати вспомнили о неком культурном исходе. Очевидно традиционный целостный формат культуры исчезает, а его место заступает великое множество субкультур, в том числе весьма агрессивных и пошлых.
— Новое почти всегда представляется нам агрессивным и пошлым.
— И что из этого?
— То, что, дав столь «исчерпывающее», эмоционально окрашенное определение процессу, мы риской сцены Владимиром Оглоблиным пьесы А. Островского «Свои люди — сочтемся», которая, пожалуй, является фрагментом той уходящей культуры шестидесятников, о которой вы скорбите.
— С вами опасно играть, вы склонны к передергиванию: не «скорблю», а констатирую: прежде чем настанет восход солнца, должен произойти его заход — возможно, очень красивый, но все же заход.
— Владимир Оглоблин, пожалуй, единственный сегодня из режиссеров в Украине, кто работает так подробно и дотошно. Ни одна текстовая-смысловая деталь не ускользает из круга его внимания, а актерские работы наводят на мысль о живых традициях МХАТа, о театре, где игра достигает некого абсолюта — своей противоположности, так сказать, неигры. Роли воочию проживаются и происходит полное актерское растворение в тексте, отдача себя придуманному Островским существу, и это при том, что большинство исполнителей — не профессионалы (спектакль создан в Центре современно искусства «Дах»). Модель оглоблинского театра изначально словно не претендует на концептуальную заданность — не режиссерские ухищрения, а актер здесь на первом плане. Однако что «психологизм» на сцене существовал всегда, а, следовательно, и в перспективе ему предстоит вечная жизнь. Но это противоречит истории театра: скажем, первые два тысячелетия своего существования театр, безусловно, не был психологическим и стал таким лишь какие- то полторы сотни лет. Эта модель театра по известным причинам активно поддерживалась советской властью, а сегодня, поскольку все мы воспитаны ею, наши пристрастия, как и прежде, привязаны к раскрученным ею эстетическим идеалам. Мы по-прежнему любим такой театр — медленный и дотошный, любим медленных советских актеров и старое медленное кино. Однако все чаще чувствуем усталость от вербального, пластического и всякого другого — психологического, в том числе — многословия. Нельзя постоянно ностальгировать, превращая определенную эстетическую норму в фетиш и черпая идеалы будущего в прошлом. Мы очень часто забываем, что даже эпоха Возрождения, которой мы все так восхищаемся, не «возрождала» идеалы прошлого, а лишь активно эксплуатировала их, оправдывая тем самым свою собственную политическую легитимность. Поэтому, я думаю, привязанность к «психологическому» театру свидетельствует о более глубоких наших зависимостях и комплексах. Это примерно то же самое, что «застрять» в музыке на барокко, в литературе — допустим, на Серебряном веке и т.д. Ведь нас чересчур интересует настоящая жизнь, чтобы мы могли жить только воспоминанием о прошлом, не так ли? И, заметьте, даже упомянутый вами МХАТ на одну из лучших своих постановок пригласил отнюдь не «психологического» режиссера, а киевлянина Владимира Петрова. И это знак. В том смысле, что «психологическому» Киеву чересчур самостоятельный Петров пришелся «не ко двору», он его отторг.
— По-моему, и киевским, и большинству украинских театров сегодня психологизм отнюдь не свойственен, и то, что делает Оглоблин в «Дахе» скорее напоминает закрытую масонскую ложу, нежели общедоступный репертуарный театр. Украинским театрам некогда жонглировать эстетическими понятиями, как делаем это мы с вами, им, и вы сами это заметили, выжить бы! Кроме того, в Украине кого-то и что-то отторгает не театр как таковой, и, тем более, не зритель, а всесильная каста управленцев и чиновников, могущих все или почти все.
— Это действительно очень популярный, хотя и наивный миф, в основе которого лежит демонизация власти и ее носителя — чиновника. Однако разве не нашими руками (когда мы выступаем в качестве экспертов, членов жюри, общественных организаций и пр.) вершится все это? К примеру, Владимира Петрова в Украине «съели» отнюдь не чиновники, а наши с вами коллеги. Кроме того, в роли «чиновников» очень часто выступают опять-таки наши с вами коллеги, которых мы уважаем. С другой стороны, кичась своей «независимостью», именно мы или наши коллеги превращаемся в коррупционеров, когда, к примеру, воспеваем те явления, которые не заслуживают доброго слова. Очевидно, это время превратило критика в рекламного агента, ибо, как вы сами понимаете, заказчик, в роли которого, как правило, выступает театр, не интересуется критикой, ему нужна реклама, ярким свидетельством чего стали в последнее время различные акции, устраиваемые на деньги «общественных» организаций и других заинтересованных лиц. Немалую роль в этом сюжете играют и упомянутые вами «масонские ложи», к деятельности которых (надеюсь, вы не станете с этим спорить) каким- то образом причастны и мы с вами.
