Сначала был Акакий Церетели. Свирепой зимой 1942 г. мне в руки попала книга его рассказов. Жизнь была трудная. Житомирская газета «Голос Волыни» призвала население собирать теплую одежду для немецкой армии. Никто ничего не давал, и немцы вытряхивали из полушубков и шапок каждого, кого повезло поймать. Солдаты вермахта завязывали головы женскими платками, а поверх натягивали пилотку; на ногах поверх сапог имели чуни, плетеные из соломы и рогозы. Мы тихо радовались, глядя на эти чучела. Появилась песенка на мотив известного романса:
На прощанье шаль с каймою
Я у бабы утяну.
И холодною зимою
Голый зад им обверну.
Я читал Церетели, приникнув спиной к печке; мерзли грудь и живот; но можно было терпеть. Эта книга поразила меня тем, что под ее обложкой жили люди, чем-то существенным отличавшиеся от всех, кого я знал до сих пор. В предисловии я прочитал, что они называются грузинами.
А потом был Вахтанг, и это более веселая история: летом 1944 г. он пришел в гости к Константину, старшему лейтенанту, который у нас квартировал. Костя был белокурый, кудрявый и улыбчивый; у него был орден Александра Невского. Играл на гитаре и пел «Мой костер в тумане светит», а когда в бутылке уже видно было донышко, положил гитару поверх тарелок и заплясал с выкрутасами. Вахтанг молча сидел за столом, светил грустными глазами и угощал меня чем-то, что входило в американские поставки Красной Армии и называлось «пудинг». Когда Костя начал танцевать, Вахтанг отбивал ритм, пользуясь декой гитары как барабаном, а затем сказал: «Костя, садись, правильно?» и приподнялся. У него было четыре звездочки на погонах (капитан), два ордена Красной Звезды и несколько медалей. Поднял стол и (ничего на нем не перевернув) переставил в угол комнаты. Без спешки, аккуратно, защипнул воротничок гимнастерки, поднялся на пальцы в тонких офицерских сапогах — и начал танцевать, направо-налево выбрасывая руки. Много позже грузинский мужской танец я увидел в кино. И еще позже увидел такие, как у Вахтанга, глаза, но об этом речь впереди.
Следующим этапом моего грузинского образования стали М.Ю. Лермонтов, «Мцыри» и «Демон». Потому что в седьмом классе я влюбился в одноклассницу по имени Тамара и (хотя Лермонтов писал не о «моей», а о «своей» Тамаре) перевел «Демона» на украинский язык. Вот так: «Високий дім, широкий двір // Гудал для себе збудував, // Він сліз і горя коштував // Рабам слухняним з древніх гір». Через двадцать лет, во время экскурсии в древнюю грузинскую столицу Мцхета, мы с коллегами поднимались на довольно высокую гору к туристическому чуду «Замок Мцыри», а далеко внизу было видно, как сливаются разноцветные воды Арагви и Куры. Когда мы, киевляне, вернулись от Мцыри на грешную землю, нас пригласили к столу: по команде из Тбилиси праздник организовал один из местных колхозов. Такая тогда была система... Председатель колхоза должен был исполнять свой интернациональный долг, был тамадой и провозглашал тосты. Формально или от души? Вот об этом и речь. Нас видели первый и последний раз, но грузин почитает гостя, почитает свое вино, и через несколько часов мы (не пьяные и не трезвые) расставались, как друзья.
В Мцхета немолодая грузинская крестьянка в традиционном черном наряде перед тем, как зайти в древний православный храм, оросила его ступени кровью петуха, которого зарезала на наших глазах.
В храме нам показывали могилу Ираклия II. На слова экскурсовода «Царь Ираклий присоединил Грузию к России и сразу после этого умер» тбилисский профессор, сопровождавший нас, откликнулся так: «Почему не хотел раньше умереть? « Тема о нашей зависимости от Москвы так или иначе всегда возникала в разговорах с грузинскими коллегами. А одним из специфических (но очень наглядных) ее воплощений был футбол. Спорт предусматривает борьбу, которая заканчивается победой или поражением, но никогда — никогда! — киевское и грузинское «Динамо» не играли между собой с тем упорством, с которым выходили на поле против московских клубов. Знаменитый тбилисский форвард Михаил Месхи, как правило, не мог ничего поделать против киевского защитника Владимира Щеголькова. Это радовало украинских болельщиков, но Месхи и его команда всегда оставались нашими любимцами. Несколько недель назад ушел из жизни футболист- философ Давид Кипиани, и, собственно, эта горькая утрата побудила меня взяться за перо.
Вернувшись из Мцхета в Тбилиси, мы в течение двух дней принимали участие в работе научной конференции. В последний день перед отъездом произошло еще два рекреативных события. Экскурсия в музей изобразительного искусства сначала казалась невозможной, потому что как раз в тот день в музее был выходной. Но... У одного из нас в Тбилиси был коллега-однокурсник, и уже через несколько часов госпожа экскурсовод (величественная, как царица, и приветливая, как грузинка) ждала нас на пороге музея. А еще мы посетили оранжерею агронома и колдуна Михаила Мамулашвили. О том, что там увидели, писать не буду — трудно писать о чуде. Сам чудотворец в тот день прихворнул, но из своего жилища в зеленых джунглях вышел на минутку, чтобы нас приветствовать. И опять я увидел эти грузинские глаза, полные понимания, прощения и печали — такие, как у Вахтанга, такие, как у Давида Кипиани. Глаза древней мудрости.
Я достаточно прожил на свете, чтобы понимать неосуществимость идеалов. Нет плохих народов, нет идеальных народов. Сегодня Грузия (как и Украина) переживает не лучшие времена, в которых на поверхности жизни часто бурлит пена Но об этом писать я не хочу. Держусь того, чего держался всегда: грузин — это друг. Гамарджоба, Сакартвело!
