Когда солистка Марина Загорулько вдруг уволилась из Львовского оперного театра, ее коллеги пережили шок. Потому что из театра так просто не идут. Преимущественно, не идут вообще. А если осмеливаются — то только «на более богатые села». Марина же пошла «на села» бедные, нищенские. Уже два года самая большая надежда Львовской оперы кормит бедных во дворе Русской православной церкви, что на улице Короленко.
... Она была Элеонорой в «Трубадуре», Микаэлой в «Кармен», Оксаной в «Запорожце за Дунаем». До этого времени на собраниях художественного коллектива и обсуждениях будущего спектакля иногда и проскочит у дирижера или режиссера: «Эх, на эту бы роль Марину Загорулько. Это — для нее».
Впрочем, уже не для нее. Мне часто говорили, что двукрылого счастья не бывает. Или одно «крыло» — счастье в любимой работе, карьера; или второе — любовь, семья. Всегда хотелось спросить: а нельзя ли сочетать — чтобы хоть маленькая птичка, но с двумя крыльцами?
Марина родилась и училась пению сначала в России. Потом приехала во Львов, закончила консерваторию и начала работать в театре оперы и балета. Стала лауреаткой многих конкурсов. В ее репертуаре были роли, которые требовали внутренней глубины, особого психологизма, тонкого ощущения и способности сопереживать. Все это и называют талантом певца. «Возможно, если бы она не была такой искренней, тонкой, то не ушла бы из театра, когда пришлось выбирать», — рассуждает дирижер Львовской оперы Мирон Юсипович. В прошлом году для Марины настало время выбирать. Как и каждому из нас — одно крыло, или другое. Однако судьба поставила ей слишком жесткие условия — карьера всемирно (кто его знает!) известной оперной певицы, или жизни сына.
Ее сыну Сергею 15 лет. Умный, живой парень, любит читать; он вырастал за кулисами оперного театра. Обожает, когда мама поет, поддерживает ее, помогает, ведь живут они вдвоем. А до этого времени жили одним — театром. Год назад Сергей тяжело заболел. Врачи не могли установить диагноз. Мальчик был в горячке, бредил, его корчило. Боялись менингита. Тогда Марина в отчаянии бросилась в Почаевский монастырь, к старцу, отцу Димитрию, и он сказал ей: бросишь петь, уйдешь из театра и начнешь кормить бедных — сын вылечится...
С детства нас кормят легендой о трех сыновьях, отце и зарытом в землю таланте. Учат не зарывать его. И не отрекаться. Ибо отрекаться нужно уметь.
Марина Загорулько отреклась. Однако для самого родного в мире человека. Ее можно осуждать: мол, поддалась зомбированию старца, не доверилась врачам, ее поступку можно удивляться. Но не понимать ее нельзя. Едва ли кто из нас знает, что в такой ситуации сделал бы сам?
Но Марина сдалась не сразу.
— Сначала я дала себе завет, что до конца 99-го года уйду из театра. Проходит Новый год, Рождество, я театр, ясно, не бросаю, потому что мечтала об этом всю жизнь. И на Пасху мой Сергей заболел еще сильнее. Врачи сказали — менингит. Сын почти все время был без сознания, бредил. Тогда я опять поехала в Почаев. Старец узнал меня мгновенно и даже не слушал. Сразу: «Зачем ты пришла, непокорное дитя? Я уже говорил тебе — к Пасхе ты должна покинуть пение, иначе сыну станет хуже». Я вышла от него и уже в Львове, в троллейбусе, увидела женщину — она билась и плакала, рассказывая, как ее дочурка в школе вдруг потеряла сознание и врачи определили: это менингит. Больше я уже никого не слушала. Прибежала в театр и сразу же написала заявление на увольнение. Плакала, но писала.
... Из театра Марина побежала в больницу. Ей навстречу по ступенькам уже бежал Сергей, веселый и здоровый, за ним — пораженные врачи. Сын спросил тогда у Марины: «Мама, что со мной такое было?»
Что-то подобное иногда бывает с нами — какой-то момент озарения, когда жизнь начинаешь сначала, чтобы сберечь её. Кто-то этот момент пропускает, кто-то отворачивается умышленно — а потом жалеет. По одной услышанной версии, человеческая жизнь состоит из сотен, тысяч вариантов, и только один из них ведет к счастью. Именно его, этот крутой поворот, нужно почувствовать. Ты встал в одну ночь (хотя до этого никогда не вставал), и закрыл форточку — и жизнь твоя уже пошла другим путем. Ты изменил её этим незначительным поступком. Но сделал её лучше.
Теперь, зная это и иногда просыпаясь ночью, я колеблюсь — закрывать ли мне форточку? А может, наоборот — шире раскрыть окно...
Марина начинала готовить бесплатные обеды для бедных в Русской церкви Львова в маленькой кастрюльке. Теперь, через год, она готовит уже на сто литров, а во двор церкви приходит больше ста нищих ежедневно. Главная причина — что здесь кормят всех голодных, без исключения. И не по спискам, как в других церквях. Ежедневно здесь суп, борщ или каша. На праздники — и первое, и второе.
Люди за два года полюбили свою кормилицу. Они начинают собираться здесь еще в одиннадцать часов, хотя знают: обед — в час. Первыми в очереди — всегда дети и пожилые женщины. И даже есть свой выборный староста, который следит за порядком и отгоняет пьянчужек в конец очереди. Всегда перед обедом Марина начинает молитву. Тогда она поет.
Сын — всегда около нее. Сначала помогал, а потом, побыв сорок дней в Почаевском монастыре послушником, сам начал готовить. Так ему легчает.
— В прошлом году маме нужно было везти людей в Киев, потому что в Лавру привезли мощи святого Пантелеймона, — рассказывает мне Сергей, наливая бабушке в очереди компот. — Она, только узнала, сразу собралась, даже домой не заходила — и поехала. Кому оставаться кормить? Только мне. Я расспросил — что, как, сходил на базар, все купил, приготовил — все было хорошо.
Сергей говорит, маме тяжело. Она не может не петь, грустит. Временами владыка просит ее запеть арию или романс. А мимо театра вообще проходить не может — болит.
— Коллеги сначала не понимали, — говорит Марина. — Думали, что я пошла в секту. Теперь отношение изменилось. Но больше всего мне жаль труда моего педагога. У меня был прекрасный педагог — народный артист Украины Игорь Федорович Кушплер. Он так на меня надеялся, как говорят, растил, растил — и вот... Но в оперный театр мне благословения нет. Петь — да, петь для Бога, духовную музыку. Пусть меня и не понимают. Человеку вообще это тяжело понять. А для меня сейчас главное — чтобы был здоров мой ребенок.
В театре мне рассказали, как один раз в Русской церкви отпевали солиста театра. На службу пришла вся Львовская опера. Тогда и встретились коллеги с Мариной. В платке, просто одетая, она вместе с сыном кормила во дворе людей. Пела молитву. Исполняла именно теперь, около церкви, свою, кто его знает, может быть, самую главную в жизни партию. Как всегда — глубоко, полно, красиво.
Они были по разные стороны, хотя стояли неподалеку. Солисты, певцы и кормилица с сыном.
... Это был не упрек. В данном случае — не в чем упрекать. Просто так сложилась жизнь.
