не поймут сами, что этого
не должно быть, и не слезут добровольно, а дождутся того,
что их скинут и раздавят?
Л.Н. Толстой, запись в дневнике от 17 сентября 1891 г.
«Те люди, которые самый предмет веры делают средством для достижения каких бы то ни было временных целей, эти люди — самые коренные неверующие, потому что если вера для них — средство для достижения каких либо житейских целей, то это уж наверно не вера» («Исповедь», 1881г.)
ХIХ век богат на гениев. Не столетие, а настоящие Гималаи великих, целый горный массив. О некоторых из них «День» уже рассказывал на своих страницах в рамках рубрики «Личность на фоне века». Но есть один человек — духовная вершина этой эпохи, истинный Эверест гималайских гор, без которого никак нельзя считать полной картину позапрошлого (уже!) столетия. Его родина, метающаяся в поисках «новой национальной идеи» и провозглашающая своими кумирами то Петра I, то Столыпина, то Александра III, то Сталина, непростительно часто забывает о нем и его идеях. А ведь именно наследие этого человека — это, возможно, величайший вклад России в духовную сокровищницу человечества. Когда говоришь о Льве Толстом — никакого преувеличения здесь нет.
Судьба большинства гениев трагична, — но по-разному. Трагедия Толстого тоже непохожа ни на какую другую. Увенчанный поистине всемирной славой писатель, ежедневно получавший тысячи писем со всех концов света — от Австралии до Швеции (и так продолжалось три десятилетия!) был бесконечно одинок. Одинок не только потому, что не был понят почти всеми родными (за исключением дочерей Александры и Марии), когда уже на склоне лет решительно пересмотрел свои взгляды на общество, историю, церковь, мораль, проблемы мира и войны, прогресс. Одинок потому, что его учение не было в должной мере оценено страной и миром. Да, ему повезло: он, всю вторую половину своей жизни яростно отрицавший общепринятое (а особенно радикально — после 70 лет: редчайший пример в истории!), был тем не менее единодушно признан гением — отнюдь не после смерти, как это бывает обычно. Но здесь и трагедия Толстого: из гения-бунтаря сделали гения — благостного дедушку (таким он никогда не был!). За его неспешными, длинными фразами скрывалась сдерживаемая страсть. Страсть любить людей и сделать, чтобы они были совершеннее, добрее и прекраснее. Это задача не на века, а навсегда: но Толстой, даже в те дни, когда, беспощадно осуждая себя, писал в дневнике: «И опять молюсь, кричу от боли. Запутался, завяз, сам не могу, но ненавижу себя и свою жизнь» (20.07.1896) — жил именно ради этого.
Очень затрудняет истинное понимание толстовских идей живучий миф об «аполитичности» или даже «политической наивности» яснополянского гения. Вероятно, это отзвук ленинской оценки Льва Николаевича, да еще и крайне вульгарно понятой (помните, наряду с признанием гениальности Толстого как художника вождь мирового пролетариата позволил себе написать издевательские слова: «юродствующий во Христе»?). Что ж, время показало, кто был прав: Толстой, в тысячный раз снова повторявший, что насилие не может искоренить какое бы то ни было общественное зло, а только влечет за собой новое, ответное насилие и начинает адскую цепную реакцию, или Ленин, его оппонент... Страшно только, что на «доказательство правоты» ушел весь век революций, мировых и малых войн, что были погублены сотни миллионов жизней.
Лев Толстой никогда не был наивен хотя бы потому, что умел понимать жизнь во всей ее противоречивости. Он прекрасно видел грозные признаки приближения страшной революции. И доказательством тому — не только слова, приведенные в эпиграфе, но и, например, такие: «Опасность того, что терпение народа истощится, растет с каждым днем, с каждым часом, и уже назрела так, что мы едва держимся в своей лодочке над бушующим и заливающим нас морем, которое вот-вот гневно поглотит и пожрет нас» (1882 г., статья «Так что же нам делать?»). Или запись в дневнике 1881 г.: «Революции не может не быть. Еще удивительно, что ее до сих пор нет». Но Лев Николаевич никогда не разделял веру своих младших современников- революционеров (вот уж кто был действительно наивен!) в спасительность разрушения старого. Он ставил самый простой, но главный вопрос: хорошо, разрушили, а что дальше?
Вот запись из дневника Толстого 16 августа 1893 года: «Разговор с социал-демократами (юноши и девицы). Они говорят: «Капиталистическое устройство перейдет в руки рабочих, и тогда уже не будет угнетения рабочих и неправильного распределения заработка». «Да кто же будет учреждать работы, управлять ими?» — спрашиваю я. «Само собой будет идти, сами рабочие будут распоряжаться». — «Да ведь капиталистическое устройство установилось только потому, что нужны для всяческого практического дела распорядители с властью. А будет власть, будет злоупотребление ею, то самое, с чем вы теперь боретесь». Невольно думаешь: не оттого ли прогремели на пространстве бывшей империи Романовых революционные убийственные грозы ХХ века, что «юноши и девицы» — революционеры (а начитанному марксисту Ульянову было в том 1893 г. 23 года) не задавали себе тот простой вопрос, который им поставил Толстой?
Провидец из Ясной Поляны был человеком невероятно сложным. Всю свою жизнь искавший истинную веру, благоговевший перед Христом, он решительно отвергал «сказки о воскрешении» Иисуса (по мнению Толстого, берущие начало от апостола Павла) и считал необходимым обогатить христианство идеями мудрецов Востока: Лао-Цзы, Будды, Кришны и Конфуция (мы до сих пор не продвинулись на этом пути так далеко, как мечтал Лев Николаевич). Веря в Христа — человека, Толстой отметал не только все современное государство, основанное на лжи и насилии — причем второе невозможно без первого — но и официальную православную церковь — за благословение этого насилия и этой лжи. За что и был «награжден» отлучением от церкви 100 лет назад, в феврале 1901 года. Высочайше ценя искреннюю и простую веру в братство людей, Толстой предостерегал: «Те люди, которые самый предмет веры делают средством для достижения каких бы то ни было временных целей, эти люди — самые коренные неверующие, потому что если вера для них — средство для достижения каких либо житейских целей, то это уж наверно не вера» («Исповедь», 1881 г.). Неплохой рецепт для распознавания современных популистов, не правда ли?
Особая тема — это те узловые вопросы, над которыми Лев Толстой думал всю жизнь: прогресс, история и свобода. Толстой-философ всегда с большим скептицизмом воспринимал панегирики прогрессу, на которые был так богат ХIХ век. «Вера в технический прогресс — суеверие, которым люди застилают от себя понимание жизни. Иначе говоря, все развивается, и я развиваюсь; а зачем это я развиваюсь вместе со всеми — это видно будет», — язвительно писал он в 1894 году. Творец «Войны и мира» не принимал «веру в совершенствование вообще, то есть желание быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а перед другими людьми. И очень скоро это становится желанием быть сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других». («Исповедь»). Устарели ли эти слова?
Толстой знал и любил историю — но и тут бунтарски отрицал общепринятые взгляды. Он не мог принять «обожествления» исключительных личностей прошлого, лидеров, полководцев, властелинов. И здесь проявлялся знаменитый толстовский скепсис: он довольно аргументированно доказывал (впрочем, об этом спорят до сих пор), что именно великие «вершители судеб», например, Наполеон, были самыми несвободными людьми, актерами, которыми механически движет «злая пружина власти и жестокости». Критик В. Шкловский когда-то остроумно написал, что Наполеон, «гениальный человек», показан в «Войне и мире» не как мыслящее существо, а «как показывают говорящего или танцующего на экране телевизора, когда выключен звук». Сейчас историки проявляют пристальное внимание не столько к развитию государств, наций, ходу войн, сколько к судьбе отдельной личности. Но ведь еще Толстой ставил ту же проблему: силовое поле истории и человек. Он говорил об истории так (и здесь виден скептический прищур толстовских глаз): «Вся кажущаяся странность состоит только в том, что мы хотим разумно объяснить то, что делается неразумно».
Толстого не поняли современники. Смеялись над проповедью «непротивления злу насилием », упрекая его в том, что он вообще не хочет проявлять активность воли в борьбе со злом (а он ставил вопрос так: «Волевая активность — прекрасно. Но давайте сначала уясним, зачем она?»). Французский критик Эмиль де Вогюэ писал: «Толстой сводит все обязанности, все надежды, всю нравственную деятельность к одному предмету: уничтожению общественного зла посредством коммунизма» (1896 г.: читатель может сам оценить справедливость этих слов). Толстого упрекали за утопизм — а ведь такие великие люди ХХ века, как Ганди, Мартин Лютер Кинг, Мандела, Сахаров, Эйнштейн, Гавел подчеркивали, что являются последователями именно его идей и благодаря им очень существенно изменился облик Индии, США, Южной Африки, Чехии, отчасти СССР, а следовательно, и современного мира в целом. Ненависть Толстого к войне — один из истоков борьбы мирового сообщества против насилия во имя уникальности каждой человеческой жизни.
Французский теолог Тейар де Шарден писал: «Я не во всем согласен с Толстым. Но кто знает, может, лет через 300 люди Земли признают и пятое Евангелие — от Толстого» . Не всем дано быть гением. Но что мешает каждому из нас следовать простым словам Льва Николаевича: «Ложь перед другими далеко не так важна и вредна, как ложь перед собой. Ложь перед другими есть часто невинная игра, удовлетворение тщеславия; ложь перед собой есть всегда извращение истины, отступление от единственного пути жизни» .
