Маленькое голое — и, по существу, гадкое — существо Человек, если посмотреть на него беспристрастно в контексте земной флоры и фауны, кричаще выпадает из этого контекста. Мы привыкли рассуждать как? Человек — пуп Вселенной, царь зверей, венец природы, которая (природа) для того и существует, чтобы удовлетворять прихоти и потребности этого венца. Но возьмем другую точку зрения, встаньте на позицию природы и посмотрите на ситуацию теперь. Жила-была себе благополучная рядовая планета, с океанами, лесами, зелеными лугами. Населяли ее звери, рыбы и птицы. Все это умножалось и плодилось, прыгало, плавало и летало. Все оно перерабатывалось большой естественной фабрикой в гной, а точнее — на хорошую поживу для следующих поколений живности. И этим здешний мир был непритязателен, но по-честному справедлив.
Никто не обращал внимания на дикую планетку, не интересовала она высших — энергетических — существ, среди которых — такой закон Жизни — были добрые и злые, потому что рыбы, животные и птицы, как и сама планетка с лесами, океанами и лугами, были обычным рядовым творчеством научных коллективов Всевышнего, его аспирантов, инженеров и даже, возможно, докторов наук. Не забывайте, что это все талантливые, остроумные молодые ученые, от которых можно ожидать чего угодно. Планетку населяли существа забавные и смешные, страшные и уродливые, — фантазию молодых ученых никто не ограничивал, ибо Всевышний им платил более дорогой валютой — Свободой. Пестрые цветы удивительных форм были похожи на бабочек и птичек, а бабочки и птички — на крылатые цветы, рыбы были похожи на веера, самоцветы, молнии и громы; легкие, которые всему этому живому творчеству поставляли кислород, росли в виде добрых смиренных существ — деревьев... Все это, как отработанный материал, впоследствии, было оставлено само на себя и роскошествовало под лучами такой же самой рядовой звезды.
Тем временем подготовительная работа научного коллектива подошла к завершению, и Творец создал Человека. Как это было, сегодня знают все благодаря книге Святой Библии «Бытия». Одно слово, как это было на самом деле, не знает и не может знать никто, ибо оно в компетенции Всевышнего, а человеческие примитивные толкования не идут дальше человеческих примитивных представлений, которые базируются только на ее, человека, эмпирическом, то есть земном опыте. Творец создал существо, похожее на Него Самого. Существо, по молодости, совершило проступок, который, к сожалению, оказался несовместимым с пребыванием в тех, высших, назовем их так, сферах. И тогда в период детства и отрочества, вплоть до зрелости Творец заключил в тюрьму существо в форму из глины и поселил на обычной рядовой планетке, которая до этого и горя не знала, изобиловала, щебетала, плескалась ласковыми волнами о раскошные берега.
Оказался Человек со стертой памятью, с заблокированными возможностями на новом месте, вздохнул, посмотрел мрачно на эту красоту глубоко посаженными испуганными глазами и начал свой длинный путь. Как он справлялся, нам рассказывает та же книга «Бытия», доносят остальные книги Святого Писания, и этой информации мы можем, и должны верить, так как речь идет в ней о том, что входит в компетенцию самих людей, то есть то, что они могут видеть в не очень обезображенном свете и изложить более-менее точно. Злом обернулся Человек. Много натворил бед. Творец даже осмелился уничтожить бракованный тираж, выхватив на всякий случай форму. Он потопил их, как слепых котят. Следующие были не лучше, и Творец пообещал дальше не торопиться. Все продумано, история людей катится, как записано в последнем сказании Святого Писания — Откровения Иоанна. Кому даны глаза — прочитает, кому дан ум — поймет.
Поэтому, хоть круть, хоть верть, а Человек таки чужой на Земле, выпадает, как дисгармоничная нота, из ее слаженного звучания; вываливается, выкатывается это бедное, горемычное, ограниченное, крикливое. Средства к жизни себе добывает оно тяжелым трудом, растения, пригодные ему для прокорма, такие же нежизнеспособные, как и оно само, — их уничтожают вредители, глушат сорняки, сушит солнце, гноят дожди, убивают заморозки; животные, которые помогают ему выживать, — такие же беспомощные и смешные, как и оно само. Не то что туземная флора и фауна: адаптированные, ловкие, здоровые; им не страшны ни жара, ни морозы, они не разрушают планету, не уничтожают кислород на ней и озоновий слой над ней; им не угрожает перенаселение, ибо действует жестокий, но оправданый в биологической среде принцип здоровой конкуренции и естественного отбора. Их не отыскал здесь и не соблазнил (дикаря — зажигалкой) бессмертный злой путешественник, неистовый соперник Творца, олицетворения зла и трагического отпадения, тот, кто украл у Бога и принес людям страшную и неподвластную им силу — огонь. И воспевали Прометея или хромого Гефеста, или Люцифера — который тоже сначала был «лучезарным», как сам огонь, дословно — светоносным, пока не вышел из-под власти мирового порядка, божественного закона, — неумные люди. И когда огонь из чертогов Бога пошел самовольно или по желанию дикарей, — или, если хотите, детей, — гулять по планетке Земля, много беды он натворил там. Как и Люцифер — сатана. Но более трагический и фатальный момент в этой истории то, что огонь обжег человеческие души, ослепил им глаза, поманил жестокими миражами в подземелье своего господина. Люди потеряли возможность безболезненно дозреть, ловя чувствительными сердцами отблески и шепот Рая, усвоить законы управления небесным имением и вернуться радостными и преисполненными силы за наследством своего отца. Люди выпали, умерли и теперь исподволь разлагаются на составные части, отравляя и буквально сжигая планету, ее легкие-леса и недры. Только отдельные веточки отломленного от животворной родины человечества через силу прогонят сквозь страшный излом, сквозь тонкие волокна коры соки жизни. Эти могут надеяться на спасение, если не произойдет ничего худшего.
...Когда заалеет на грядках клубника, дорогим шелком зашелестят на обочинах проселков красные маки, — в эти края, в кроткую и благодатную Украину приходит июнь. В разгар цветения, в полноте нагромождение молодой душистой биомассы спускается на Землю большая Божья тайна — Троица. Спускается беззвучно и до слез волнующее — так могут волновать разве что прозрачные крылья небесного Ангела, — чтобы оплодотворить эту биомассу целесообразностью в виде плода. Кипучие страсти пройдут вскоре, как слетает с вишни ее белое платье, представив миру свое оправдание — тугое и несъедобное тельце будущих соблазнительных ягод. Так когда-то бессмертная душа оплодотворила целесообразностью холодную земную глину. Целесообразностью в виде чего? Какой плод зреет в тебе, человек, для хозяина жатв?
После сошествия Святого Духа одухотворенная природа особенно глубока и прекрасна. И когда ты выберешься из скользкого и вонючего лабиринта города, то в этом убедишься. Обочина вдоль проселка как-то так вдруг подросла и забурлила, как девчонка — угловатая и костлявая — неожиданно превращается в свежую и несказанно грациознную девушку. Я гладила шершавые стебли зверобоя чувствительными подушечками изголодавшихся за зиму пальцев. Стебли отзывались глубокой- глубокой пульсацией желто-зеленого зверя с парадоксальных полотен покойной Марии Приймаченко, стебли неслышно трещали на месте излома и выпускали зеленую капельку крови. А ветер, как пчела, замер над разнотравьем, словно в нерешительности — какой цветочек поцеловать в губы, и дрожал легеньким маревом, переходя в серебристые волны дальше, над полем зелено-седого овса. Небо лежало чистое и раскрытое, тончайшего намека не было брошено на его влекущую бездну, больше — оно было как воронка, в которую тебя затягивает его сила, как полная твоя противоположность, к которой тебя безудержно тянет, за универсальным физическим законом. А может, как родина, как жилище бессмертной души? Я их так жадно, так жестоко любила и ласкала (срывала!), как будто прощалась с ними навсегда. Эти мелкие, капризно, как на японском фарфоре, и редко разбросанные по стеблю фиолетовые и различных оттенков синего цветочки, которые напоминают формой острых с разинутыми ротиками птичек, почему-то называют косариками, я же называю их так, как помню по своему сельскому детству, — козырьки. Только что сложенная мной фраза похожая на иероглиф, а он, в свою очередь, — похож на кустик козырьков, — поэтому, их тяжело собрать вместе, в букет, так как они не держатся вместе, они будут дрожать на вашем букете, как живые капельки густого летнего дождя. Я беру даже вот эти, невысокие и мохнатые, которые тяжело назвать цветами, — крошечные чернильного цвета чашечки с каплей меда на донце: мы их так и называли — медок — и, высосав солод, — только и того что почувствуешь его на языке, — жевали и цветочек, который тоже был солодким. А может, это только казалось. Я срываю невысокие мохнатые стебельки, и в ладонь мне бьет волна возражения и упрека. Густая, как дым, из которого создан стебель и причудливые, будто кавычки, листочки этого растения. А кто это смеется мелкими зубами, а кто это ластится ко мне плотный и высокий? Известно, это он — тысячелистник. Это он залил всю ложбинку густым горьким духом, которым не терпиться ополоснуть себя, продезинфицировать, если хотите, верный брат милосердия, который заживляет болячки и забинтовывает раны.
На чем же это я поскользнулась? Целлофан, нет, клеенка. В эту ложбинку, вероятно, крестьяне с ближайшего двора мусор выносили, не мудрствуя лукаво. Бр-р, я едва не наступила на кучу рыжей наполовину сгнившей шерсти, которая, наверно, прошедшей зимой была бездомным шелудивый псом. Остро и изо всех сил будет тянуться вверх сорняк, будто хочет как можно быстрее переделать это безобразие на перегной и таким образом не оставить и следа от злого и нечистого человеческого присутствия. Разливает по ложбинке крепкий спирт своего запаха белый оптимист тысячелистник. А вон и васильки, синеют далеко на поле, придется вытаптывать овес, я его и буду вытаптывать, потому что зачем-то так мне хочется, так нестерпимо хочется сегодня прикасаться, ступать, нюхать, целовать, ломать — прощаться? Здороваться ли? Небесно-кроткие, покорные, как телята, они растворяются в моем букете — становятся голубым молоком? Нет, сливаются с небом, они просто сливаются с небом, которое аж наклоняется, аж приближается своей откровенной раскрытой пишущей воронкой. Троица. Высокие классические ромашки, здешние орхидеи — капризной, придуманной формы кукушкины туфельки, братки и маргаритки. А вот, около розморенних кустов бузины, которая уже отцвела и греет на солнце зеленые зонтики мелких ягод, — высокие сочные стебли облеплены полными бутонами — загнутый воротничок желтых лепестков, спеленутый в зеленую пеленку, а около верхушки — уже распеленаны большие цветы. Эту нехитрую, но яркую и крупную траву у нас в селе и называли по-простому — задирсрака. Немного дальше сразу замечаю, как из спутанного разнотравья выпячивается что-то темное — острый страх кольнул в груди: я мало не забыла о людях. Подхожу непослушными ногами ближе — а это ржавая борона, облепленная сухим болотом и густо оплетенная березкой. Дикий розовый горошек пристает к ногам, саркастически смеется на все четыре стороны мира молодой малиновый чертополох, шевелит, как осторожная бабочка крыльцем, розовым шелком своих больших густых цветов лесная мальва — алтея; захватывает дух медовая кашица, мелкие сиреневые колокольчики ломаются, и катятся белые шарики заячьего холодка... Тропка выводит меня туда, куда и могла вывести, — к электричке, а уже эта железная, вонючая и деренчащая змея повезет в свое гнездо — в город, повезет, как пленницу до поры до времени. С обеих сторон к железной дороге, как пенные пахнущие волны, будет подходить невытоптаное разнотравье. И только раз оно исчезнет — почти на целый прогон между двумя станциями протянется зловещая черная полоса: это люди игрались подарком своего излюбленного божка, это следы необузданного огня, который на такую же черную понурую сажу может преобразить и всю их планету.
В июле, где-то этак приблизительно на Петра и Павла, когда еще будет изобиловать, выкупанное в июльских грозах, разнотравье, хотя и не будет восприниматься уже так остро, — заселятся деревья. Я не пишу, кто их заселит, ибо даже близко не знакома с теми невидимками. Но я наверняка знаю, что в кронах деревьев поселятся таинственные крылатые существа, умные, веселые и красивые. В кронах деревьев еженощно будут разыгрываться драмы, будут происходить баталии, будет раздаваться музыка и страстный шепот. Но туда не попасть, не пробраться за тайны закрытых дверей Природы, которая здесь давно, значительно более давно, чем люди, и которая еще будет и будет после того, как не станет здесь людей.
