Когда впервые приехал в Украину, то вдруг увидел так много, что долго просто не мог этого ни постичь, ни принять: сама структура быта, материальной культуры, человеческого поведения — все было абсолютно отличным от знакомых мне вещей. Постепенно я перерастал свои суеверия — или, может, начал приобретать другие, здешние. Я изменился, изменения эти происходили вместе с переменами в стране.
Соединенные Штаты Америки и Союз ССР были очень разными, но у них была одна большая общность: они не были обычными государствами, построенными на нации, наконец, на родстве соотечественников, они создавались на идеях — так называемом классическом либерализме и так называемом марксизме-ленинизме. В этом смысле оба государства были огромными экспериментами: первый не закончен, второй завершен.
Идеи чрезвычайно важны в странах идей. Потому что сами идеи дают легитимность, утверждают веру народа в то, что такая система имеет право на существование, что она «своя» и вправе требовать от граждан законопослушности, материальных благ, а во время войны — даже их жизни.
Суть американской идеи воплощена в одном абзаце Декларации независимости (1776 г.):
Мы считаем очевидными истины, что все мужчины* сотворены равными, что они наделены своим Творцом некоторыми неотъемлемыми правами, в числе которых — право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Что для обеспечения этих прав устанавливаются правительства, справедливая власть которых проистекает из согласия управляемых, что когда какая-либо форма правления становится губительной для этой цели, то народ вправе изменить или уничтожить ее, или установить новое правительство, организовав его на началах, наиболее подходящих для достижения своей безопасности и счастья.
Очевидно, действительность никогда полностью не воплощает идеалы. Томас Джефферсон, написавший эту Декларацию, был рабовладельцем, и никто тогда серьезно не воспринимал идею о том, что женщины или индейцы тоже могут быть созданы равными. Этот документ обвинял британского короля, между прочим, в том, что он недостаточно защитил колонистов (белых) от «диких племен» (красных). Но в нем была заложена целая политическая философия: люди имеют естественные права, государства существуют именно для их защиты, коллективно граждане имеют право сменить или упразднить свое правительство. По Конституции США (1787 г.) вся власть принадлежит тем, кого этот документ идентифицирует как своего освятителя и основателя «Мы — народ Соединенных Штатов». И первые десять поправок четко дефинировали разнообразные права, которые федеральным правительством ни в коем случае не могли быть нарушены. Возможно, самой интересной является девятая поправка, устанавливающая, что этот перечень прав не позволяет нарушать другие, возможно, существующие права. В 1963 году Верховный суд США действительно нашел такое право — право на тайну частной жизни. Иными словами, в центре американской политической философии и культуры — идея не только о том, что нужно защищать граждан и государство в действительности это делает, но и о том, что нужно всегда защищать граждан от государства и правительства.
Америка никогда не была и никогда не будет страной с идеальной демократией, где все имели бы равное влияние, и где официальная политика всегда совпадала бы с желанием большинства. В конечном счете, именно конституция недемократична в том смысле, что она запрещает определенные акции даже тогда, когда большинство граждан выступают за них. Великий французский исследователь американской системы Алексис де Токвилль видел суть американской «демократии» («представительского самоуправления» было бы точнее) в почти маниакальном стремлении юридически равных американцев к формированию могущественных, хоть и неравных ассоциаций, с помощью которых можно защитить свои общие интересы от правительства и даже сменить его. Кто угодно имеет право формировать такую организацию, искать единомышленников или стремиться убедить сограждан. И хотя это намного легче и успешнее получается при солидной финансовой поддержке, история США дает множество примеров, что это не обязательно. Я сам был исполнительным директором официальной комиссии, созданной потому, что одна организация диаспоры без посторонней финансовой поддержки (кроме как из собственного кармана основателя организации) собрала подписи на петиции к Конгрессу — даже вопреки воле тогдашнего президента Рейгана. И была создана государственная совместная комиссия президента и Конгресса по изучению голода 1932-33 гг. в Украине.
От этого идет основная политическая уверенность американцев в том, что они могут влиять на политику, менять ее. Американцы не слишком стремятся к тому, чтобы их руководители были лучше их. Они хотят, чтобы они были, наконец, как все — добросовестно исполняли свои обязанности, наравне со всеми отвечали перед законом, понимали и служили им. Существует миф старого фильма «Мистер Смит едет в Вашингтон», где наивный активист бойскаутов случайно становится сенатором, видит коррумпированность и один против всех выставляет филибустер (тогдашняя тактика задерживания законодательного процесса, когда любой сенатор имел право стоять и говорить до тех пор, пока не упадет обессиленный, и таким образом останавливать всю работу палаты). В фильме Смит упал, но все же выиграл. Суть не в том, что такого на самом деле не было. Суть в том, что традиционный американец искренне верит, что такое возможно, и, что важнее, при необходимости у него самого есть право так сделать. Вероятно, он потерпит поражение, а может и нет. Иными словами, американская идея дает силу отдельной личности. Ее преимущество в том, что миллионы могут проиграть, но рано или поздно будет новый Билл Гейтс.
Люди из бывшего Советского Союза часто удивляются, что не видят элитный класс на вершине американского общества, то есть там, где они надеялись его увидеть. Работая в комиссии, я никогда ни обращался к сенатору ДэКонсини кроме как «Денис» или к конгрессмену Б.Гилману как «Бен». То есть, хотя «ты» почти не существует в английском языке, фактически мы были на «ты», как и все ее работники. Различие между сенатором и уборщицей традиционно состоит в том, что они выполняют очень разную, но такую важную для общества работу. Очевидно, были (и, вероятно, есть) иные сенаторы и конгрессмены, придерживавшиеся намного более формальных взаимоотношений с подчиненными, но существенным является факт, что, как правило, равенство идет до самого верха политического общества. В украинской прессе иронизировали над тем фактом, что в течение двух лет американский президент не мог устроить на работу в Белый дом стажерку. А он просто не мог. Это не в его компетенции. Такова система.
Основную идею советской системы я усматриваю в книге «Что делать?» и в ленинских словах «Есть такая партия!». Фактически ленинизм — уникальная смесь Маркса с российскими революционными традициями Чернышевского и Ткачева. В центре системы — всезнающая «партия нового типа», состоящая из «профессиональных революционеров», вооруженных единым научным пониманием законов истории и природы. Очевидно, как в свое время признавал Троцкий, нельзя быть правильным без партии. Жестко иерархическая партия, которая все знала и неустанно заботилась о благе народа, дала обществу выгодные ей рефлексии. Для подавляющего большинства населения все, что нужно знать, можно найти в 4-й главе «Краткого курса истории ВКП(б)» или в передовицах «Правды». Кто искал дальше, подвергался опасности попасть в категорию «врагов народа» со всеми известными и не очень приятными последствиями. Речь идет не только о расстрелах, концлагерях, ссылках, а о полной невозможности устроить нормально свою жизнь, получить любимую работу, квартиру, создать семью. Не говоря уже о политической карьере, которая возможна только при условии полной лояльности и безусловном принятии всех правил игры Системы. В результате, большинство людей научилось думать о публичных делах, как о погоде. Можно о ней говорить (особенно если говоришь, что хорошая). Немногие должностные лица даже могли сказать — плохая (если не публично). Но все ожидали новых приказов, кампаний, постановлений из центра, сверху. И практически все решали что-то делать и для себя потихоньку, «налево», потому что по-другому было невозможно. Те, кто говорит о возникновении теневой экономики и коррупции в условиях рыночных отношений, очень лукавит. Такие слова, как «блат», «взятка», «телефонное право» — порождение далеко не сегодняшнего дня. Двойная мораль, двойная психология, двойная бухгалтерия — это рука мертвеца, хватающая за горло живых. Не сегодня люди научились напоказ демонстрировать свои достоинства и свой патриотизм, а в узком кругу строить планы продажи «налево» тысячи тонн цемента, угля, древесины, продуктов питания. Несколько десятилетий назад Константин Семис, эмигрировавший диссидент, написал прекрасную книгу об этих характерных чертах советского быта под названием «Коррумпированное общество».
Очевидно, защищать граждан от государства под контролем «ума, чести и совести нашей эпохи» было не только не нужно, но и противоречило самой сути ленинизма. Могут быть «искажения генеральной линии», но в конечном счете партия всегда была права. Наоборот, чтобы защитить «родину пролетариата всего мира» от коррумпированного влияния внешнего мира, в конце 20-х годов и почти до конца советской власти СССР был изолирован от мировых интеллектуальных процессов. Мало кто осознавал катастрофические последствия такой «защиты».
Как недавно отмечал профессор Роман Шпорлюк из Гарвардского университета, в Польше был более-менее свободный доступ к западной прессе и литературе, кроме 7-8-летнего отрезка в конце 40-х — середине 50-х гг. Из этого можно сделать вывод, что период интеллектуальной изоляции (или идеологической защиты) ПНР был достаточно коротким и, когда закончилась власть коммунистической идеи, польская интеллектуальная и политическая элиты могли довольно быстро найти общий язык с внешним миром, который они уже довольно хорошо понимали.
Но такой долгий период изоляции, особенно для «старой» советской Украины (в границах до пакта Молотова-Риббентропа 1939 г.), породил немало недоразумений, а иногда и возводил непроходимую преграду между украинскими и западными интеллектуалами. Когда я побывал впервые в Украине, по какому-то поводу кто-то мне сказал «нам нужно консолидироваться» и, честно говоря, я его не понял, потому что значение английского слова consolidate — «сделать солидным, компактным, более твердым» и очень редко — «соединиться». Но тут я никогда не слышал этого слова иначе, как в последнем значении. Мы использовали и продолжаем использовать те же слова, но с иным смыслом. Этот пример выразительный, но не настолько существенный. Ведь не только украинцы должны узнавать мир, но и мир — Украину, с ее отличиями, традициями, непростой историей, наконец, привычками. Я готов махнуть рукой даже на название одного банка, которое буквально читается как «обанкротившийся банк», даже на название одного издательства, которое издало книгу известного политика и назвалось тем местом, на котором сидят. Возможно это частности. Но они являются порождением некомпетентности экспертов, переводчиков, тех, через кого происходит сейчас связь с западным миром. Недавно в киевском «Макдональдсе» мы с женой одновременно прочитали две рекламы детского обслуживания, она — на украинском языке, я — на английском. Жена насчитала более 50 ошибок в украинском тексте, я еще больше в английском. Но самая ужасная и сложная проблема — бюрократический новояз, который буквально разъел живое поле языка, в том числе научного, политического. Западному читателю трудно пробиться сквозь бесконечные ЦУМы, ООО, ЦОСы, РИКи, уже на этом, казалось бы не очень важном уровне, возникают противоречия между западными и украинскими бизнесменами при подписании договоров. Ка-кто я столкнулся с таким фактом. Крупная фирма провела переговоры с украинцами, состоялись соответствующие консультации, были согласованы детали. Представленные документы и планы были на русском языке. А на момент подписания оказалось, что фирма зарегистрирована в украинском написании. Что-то наподобие Госком-Держком. В конечном соглашении название было представлено именно так. Но банковский компьютер не такой умный, зато каждый западный бизнесмен по большей части не глуп и понимает, что такая путаница с названиями — прямая дорога к путанице с деньгами. Не знаю, чем закончилась эта история, зато доподлинно знаю, что немалые деньги улетели в воздух, а встреча и переговоры прошли безрезультатно, ведь украинцы, по их высказываниям, столкнулись с «непроходимой тупостью» западных чиновников.
Когда в 1991 году перед политической элитой встала задача интегрироваться в мир, от которого она была так долго изолирована, она просто не могла постичь даже основные черты этого мира. «Реформа» может означать что угодно: от возврата к предыдущему лучшему состоянию (оригинальное решение) до перехода к множеству вариантов новых состояний. Если не знаешь «камо грядеши», то реформы невозможны. При теперешнем Президенте Запад слышал бесконечный хор «да, да, мы проводим реформы, строим демократию, гражданское общество, социально-ориентированную рыночную экономику». До умудренного политическим двуязычием Запада после многочисленных финансовых крахов, сопровождающих его попытки помочь Украине в ее благородных целях, начало постепенно доходить, что лозунг «Говорим Ленин — подразумеваем — Партия», говорим одно, договариваемся об одном, а в уме в подсознании иное, то есть вне ума, вне здравого рассудка — он еще живуч, жив и он — оттуда. Вот тогда серьезные аналитики и припоминают, что Восточная Германия тоже называлась д е м о к р а т и- ч е с к о й, что р е ф о р м ы были проведены Брежневым и Косыгиным, г р а ж д а н с к о е о б щ е- с т в о вообще уже было полностью сформировано в СССР, что р ы- н о к колхозный и черный уже существовали, а что уже говорить о с о ц и а л ь н о - о р и е н т и р о- в а н н о й э к о н о м и к е. Западным аналитикам странно читать о политической конъюнктуре, они просто не могут понять, что это такое. Напрашивается вывод, что все политики в Украине продажные, что сама политика является предметом торговли.
Конечно, эти термины претерпели определенную трансформацию и именно в сторону демократизации, как и термин «гражданское общество» в книге бывшего советника Президента Выдрина и бывшего руководителя администрации Президента Табачника «Украина на пороге ХХI века», из которой становится понятно, что «строители» просто не знали, что они вроде бы строили, но отток иностранных инвестиций из Украины, все более растущее нежелание иностранных инвесторов сотрудничать с Украиной вызваны именно той, порожденной тоталитарной машиной, психологией: «говорим одно — в уме другое». Соглашение об одном, сроки определены, деньги выделены, а на самом деле оказывается соглашение о другом или вообще заключено с нарушениями, хотя над ним работали лучшие юристы и экономисты Украины. Вспомним хотя бы известную историю со строительством завода по производству«Кока-Колы», когда все решалось на высшем государственном уровне и вот чего-то не учли, строительство в полном разгаре, миллионы долларов уже вложены, а тут оказывается, что государство не имело права распоряжаться этой землей, потому что она принадлежит колхозу или району. «Чья земля?» А действительно — чья земля? — можно спросить вместе со стократ развенчанным Калиткой из пьесы Карпенко-Карого. Хоть и кровопийцей был, но вопросы ставил резонные.
Например, Запад понимает рыночную экономику как устранение государства от повседневного менеджмента подавляющего большинства предприятий (исключения почти всегда убыточны, такие фирмы государство «спасает» с помощью политических факторов и они живут за счет госбюджета) и постепенное копирование экономики западного типа (что поляки, чехи и венгры вдруг поняли и начали делать с очевидными результатами). Но как недавно правильно отметила Ирина Клименко (чьи блестящие экономические статьи появились, по всей видимости, благодаря тому обстоятельству, что ум журналистки не был отравлен «политической экономией»), украинские власти предержащие в действительности мечтают о чем-то другом — о китайской модели, которая фактически теперь идет к крушению.
Можно быть немного более грубым: единственные конкретные знания, имевшиеся у детей совдепии о «рыночной экономике», были знания о черном рынке, единственное интеллектуальное понятие официальных «экономистов» — от не совсем точных, давно безнадежно устарелых классиков марксизма-ленинизма и совсем неточных совдеповских учебников политэкономии. Если будет частная собственность, то пусть будет нашей! Но в первую очередь нужно защитить отечественного производителя (то есть нас)! Вот и имеем то, что имеем. Уже в 1994 году я писал об «украинской клептократии», порожденной такой системой, но не предполагал, что все так далеко зайдет.
Странно, но люди привыкают к диктатуре, устанавливают ее, присваивают. Есть немало свидетельств тому, как в последние дни Второй мировой войны жители Берлина успокаивали друг друга: «Грофац (немецкое сокращение фразы «самый великий военный лидер всех времен» — то есть Гитлер) нас спасет!». И это правда, что «прелести кнута» существуют, хотя справедливости ради нужно отметить, что рядовые немцы жили немного лучше при Гитлере, чем рядовые украинцы (или россияне) во времена Сталина. Все же для подавляющего большинства населения СССР в границах до 1939 г. стал их субъективной духовной родиной. Система, построенная Сталиным, дала единственную — хотя и довольно относительную — «нормальность», которую они когда-либо знали. Недаром пела Маша Распутина: «Когда-то была страна, и тогда сказали, что нет».
Пять лет назад еще были мечты, надежды, украинцы тогда гордились, что они стали гражданами независимого Украинского государства. Правда, были киоскеры, которые не могли понять, что «три» не «два», а «зажигалка» — это «запальничка». Но надежды были у всех. Со временем эти надежды начали исчезать. Нет оснований для такой гордости на простом бытовом уровне. Вспоминаю как недавно мы с женой пошли за сигаретами. Какой-то парень хотел ограбить киоск, а девушка-хозяйка спокойно ответила: «Нельзя меня грабить, я уже заплатила, и они тебя найдут!».
И тогда стало ясно — что-то не то в районе. И от этого высветилась целая система. Здесь детали не нужны — достаточно сказать, что там, где государство не способно выполнить даже основные функции (например, навести порядок на рынке и собрать для этого налоги), другие «неформальные» опытные организации берут на себя его функции в социально-политической «цепочке еды».
Самое печальное для меня то, что люди в этой нестерпимой ситуации ждут какого-то Грофаца, который один должен всех спасти. Мне кажется, что суть теперешнего положения заключается именно в этой амальгаме покорности тоталитаризму с экономической культурой черного рынка. Когда все виноваты перед правительством, как можно это правительство менять? Преступники лишаются политических прав даже в Америке.
Перемены к лучшему возможны только тогда, когда рядовой гражданин убедится, что он сам может это делать. Люди хорошо знают, как устроиться «в тени». Когда будет выгодно, они выйдут под солнце. И тот, кто сегодня торгует поддельной водкой и контрабандными сигаретами, завтра (или послезавтра) станет честным отечественным товаропроизводителем.
Но нужно четко осознать, что те, кто у власти, уже имеют все, что им нужно, они изменят ситуацию только тогда, когда народ их заставит. Только когда украинцы твердо и четко заявят: «МЫ — НАРОД». Тогда это станет силой. И властью.
Есть основания критиковать западную систему. Это отдельная тема. Но нельзя отрицать того, что такая система функционирует не без определенных успехов. Возможно, поэтому соседи-поляки (у которых так же, как и у россиян, общие и сложные взаимоотношения с украинцами) сделали так, как сделали. Кто в Украине не хочет жить, как, например, в Польше? Вероятно, только те, кто «имеет, потому что имеет»...
* В современной трактовке английское слово «men» читается как «люди», а не только «белые мужчины».
