Анатолий Ромашин воплощает тип социальной мужественности, феномен которой стал одним из убедительных достижений советского кинематографа. Его мягкая интеллигентность в равной степени к лицу всем историческим персонажам, которых он в большом количестве воплотил на сцене и экране. Впрочем, эта кажущаяся мягкость едва ли не главное оружие Ромашина-артиста, которое он использует в диапазоне от флегматичной мягкотелости до стоического аристократизма.
— Анатолий Владимирович, известно, что в школе-студии МХАТа вы учились в компании очень знаменитых людей...
— Достаточно сказать, что в общежитии в одной комнате я жил с двумя Евгениями — Урбанским и Евстигнеевым. И с Олегом Табаковым. Компания действительно была веселая. Урбанский, вернувшись со службы на флоте, заставлял нас делать по утрам зарядку. Сдружившись с поварихами и официантками, Евстигнеев носил в судочках еду и все время нас подкармливал. Ну а Табаков был просто красавец, за ним все девчонки бегали. Но это, так сказать, ближайшее мое окружение. А на различных курсах старше и младше нас учились Высоцкий, Гафт, Козаков, Доронина, Баталов, Волчек. Это наше поколение и одновременно цвет российской театральной культуры.
— Все эти люди родились во второй половине 30-х годов. Чем объясняется такое совпадение?
— Я глубоко убежден, что факт этот не случаен. Это есть результат накопления нацией определенного духовного багажа. Серебряный век российской культуры — конец ХIХ — начало ХХ века: что ни поэт или писатель, то гений. Все это где-то копилось, а вышло на поверхность в 30-х годах ХХ века, хоть и было это время страшным. И наше поколение — неопровержимый факт. Педагоги наши были замечательными — прямые ученики Станиславского. Вы, конечно, извините, что сравниваю свою скромную персону... Но сейчас, когда я веду мастер-классы в Голливуде, ко мне приходят учиться «звезды» американского кинематографа. Кажется, они и так всего уже добились. Но, представьте себе, платят огромные деньги и учатся год, а то и два. Известно, что и Марлон Брандо, и другие великие актеры Америки пошли учиться к Михаилу Чехову, когда он открыл свою школу.
А через 60 лет будет выдаваться на-гора тот потенциал, который накапливается сегодня. Боюсь, будет это не очень хорошо. Вдумайтесь, уже 50 лет человечество двигается под грохот тамтамов. Зажигательные эстрадные ритмы хороши, но все мы уже похожи на человечков на веревочках. Децибельные атаки на разум делают нас глупее, а мы этого даже не замечаем. А реклама, кодирующая нас на подсознательном уровне? Меня это пугает.
— Наше будущее так мрачно?
— Этого я не говорил. Думая о будущем, я вспоминаю, как один мудрый человек сказал: «Он пугает, а мне не страшно». Да, все вроде бы идет к худшему, и у нас есть основания бояться будущего. Но я не боюсь. Это не значит, что я такой храбрец. Я такой же человек, как все, и чувство страха мне свойственно, как и другим. Но самое главное в человеке — это умение страх побороть. И что мы были бы за люди, если б не надеялись на лучшее! А там, поживем — увидим. Говорят, Бунюэль ненавидел газеты. Но когда однажды его спросили, что первое он сделает, если воскреснет через сто лет после смерти, он ответил: «Пойду в киоск, куплю газеты и поинтересуюсь, что делается в мире».
— С будущим тесно связано такое понятие, как судьба человека.
— Я верю в то, что человек рожден для того, чтобы своими руками строить свою судьбу. Но, как не крути, есть силы, которые руководят тобой и твоими действиями. Поэтому-то иногда ты поступаешь именно так, а не иначе. Потом спрашиваешь себя: почему? И получается, что без божественного вмешательства объяснить это невозможно.
— Вы верующий человек?
— Не так, чтоб уж очень. Глубоко верующими были мои дедушка и бабушка. Но в Бога все же верю. И в меру своих человеческих сил и слабостей стараюсь следовать праведным принципам, заложенным в христианстве.
— Как божественное начало сочетается в вашем мировоззрении с лицедейством — вашей профессией?
— На ваш вопрос церковь отвечает очень просто: Господь велик в своем прощении по отношению к людским деяниям. Если ты не совершаешь вопиющих преступлений, явно идущих вопреки заповедям, то Бог в своей щедрости прощает грехи человеческие. А уж лицедейство, да еще с учетом того, что это моя профессия, я надеюсь, мне простится.
— Актер — кто он для общества?
— Актер — профессия, как и многие другие. Конечно, если относиться к театру, как к бездумному времяпрепровождению, то профессия легкомысленная. Я же исповедую другое понятие театра, которое гениально высказал когда-то Герцен: «Театр обязан являть собою поэтический парламент, где ежедневно решаются самые важные проблемы нравственной жизни общества». И если театру это удается, тогда он больше, чем лицедейство или бесшабашное кривляние. Тогда он имеет свой определенный нравственный смысл.
— Вы считаете, «нравственные проблемы жизни общества» сегодня актуальны?
— Нравственные проблемы извечны, как извечны желания человека. История говорит о том, что все меняется в этой жизни: политическая, экономическая, социальная структура, общество. Остается одно — человек рождается и умирает вне объяснения. Объяснения такие дать пытаются, но, думаю, это невозможно. А желания, которыми наделила человека природа, извечны: стремление хорошо и счастливо жить, любить и быть любимым, иметь возможность делать добрые дела, приносить кому-то счастье. И ничего нового человек не в силах придумать. А на пути исполнения этих желаний обязательно возникают препятствия, ведущие к возникновению нравственных проблем. И в этом слабость человека.
— А в чем его сила?
— Это странно прозвучит, но сила человека в его невежестве. Знания, которыми обладает человек, не безусловны. Вы знаете, что мозг как великая загадка природы познан только на 18%. Остальные 82% — это то, чего мы не знаем. Незнание и невежество — одно и то же. В этих процентах и заложена основная загадка. Когда я, как любой человек, думаю о том, что уйду из жизни, мне интереснее всего, что же будет с этим неведомым. Что будет с нашим миром, каждый в силу своей фантазии представляет себе. А вот что будет с мозгом, мы не знаем. Мне кажется, что есть там что-то совершенно фантастическое в смысле возможностей, которые сегодня объяснить нельзя.
— Вы любите мечтать?
— Мечтать свойственно каждому человеку. Вот только с возрастом мечты переходят из идеальной сферы в материальную. У меня есть загородный дом. Что могу, стараюсь делать там сам. Неожиданно для себя самого в прошлом году мне удалось сделать интерьер — сочетание грубых бревен, камня и совершенно гладкой стены, на которой висят мои любимые картины. Необычное получилось жилище!
— Что вас на это вдохновляет?
— Фантазия. Даже архитектор, который мне помогает, удивился, когда я сказал, что додумался до всего сам. Он спросил: «Откуда ты знаешь, как строить дома?». Но я же осилил! Мне кажется, что человек умеет делать все. Важно захотеть, тогда ничего невозможного не будет. А борьба с трудностями нас молодит.
— А что нас старит?
— Нас старит лень. Был у меня знакомый в возрасте 104 лет (как о нем писали — «последний факир России») — Дмитрий Иванович Лонге. Он вел своеобразный образ жизни, ни разу не был женат, но имел детей. Я тогда еще тоже не женился. И однажды он мне говорит: «Слышал, у тебя собираются хорошие компании и бывают очень веселые вечера. Пригласи меня!». Я отвечаю: «С удовольствием!». Он пришел. И вот представьте себе: четыре часа утра. Кто-то прикорнул в одном углу, кто-то — в другом. Он подходит ко мне и говорит: «Ты мне можешь объяснить, почему все спят? Мы же собрались повеселиться!». И это в 104 года!
— Что в жизни главное?
— Боюсь быть категоричным и изрекать столь серьезные истины. Но мне кажется, что главное — чрезвычайно индивидуально и находится внутри самого человека. А для меня в человеке важна его способность пойти навстречу другому человеку. В работе, в жизни, в разных ситуациях. Если человек на это способен, тогда, я думаю, он счастлив.
— Жизнь не идет ни одинаково хорошо, ни одинаково плохо. Она полосатая?
— Я это знаю как никто. Мое детство началось с очень серьезных испытаний — война. Я пережил блокаду Ленинграда, и теперь голод мне не страшен. Когда люди говорят: «Мы голодаем!», я отвечаю: «Но вы же можете купить себе хлеб, молоко, кашу сварить». Как правило, следует возражение: «Ну что ж, я такое буду есть?!». Простите, но тогда это не голод. Просто плохая жизнь. Понятно, что хочется икры, мяса, рыбы. Но даже произносить нельзя слово «голод». То, что я пережил, хорошая закалка человеческая. Поэтому никогда не отчаиваюсь, когда понимаю, что какой-то период не лучший в моей жизни. Во-первых, я всегда надеюсь на лучшее. А во-вторых, понимаю, что уныние по религиозным понятиям один из худших грехов. Думаю, любой человек обладает достаточными моральными силами, чтобы перебороть трудности и пережить тяжелую полосу жизни. Особенно если рядом близкий человек, который тебя понимает.
