КАША В ГОЛОВЕ КАК ПРОДУКТ СОЗЕРЦАНИЯ
Четверо полубессонных суток для того, чтобы познакомиться с питерским
бомондом — это даже не смешно. После первой же «бодрой» ночи я превращаюсь
в отмороженного лунатика. Окружающий мир предстает в плоских образах. Думать
нечем — мозги спят. От тотального созерцания в голове сплошная каша из
увиденного и услышанного. Ну, впрочем, вся жизнь из этого. Картинки!
Я ИНОСТРАНЕЦ
Бывало, любили у нас иностранцев. Сколь истерично было гостеприимство:
добро пожаловать, хлеб-соль и прочее нашенское с квасом и медведями. Сейчас
та самая Родина, что на большую букву «Р», превратилась в аморфно-постсоветское
«ни рыба — ни мясо». Но я-то есть! Поэтому вы не представляете, как здорово
почувствовать себя интуристом в почти еще родной стране, идти по Невскому,
открыв рот: щеки розовые, взгляд блуждающий, на груди большой фотоаппарат
— это же я! Чувства так переполняют, что, войдя в роль, хочется ляпнуть
как-нибудь по-заграничному: «Я есть турист и немножко говорить по русскому:
матрьешка, колодно, мьедвьедь, цыган, партизан, Гитлер-капут». Правда,
«по-ихнему» только и помню: не то «хот-дог», не то «хенде-хох» — я их путаю.
В общем, приходится наслаждаться чувством собственного достоинства молча.
Если начну балакать по-украински, обязательно кто-нибудь братски обнимет
и, сочувственно заглядывая в глаза, спросит: «Ну? Как вы там без нас?»
А по-русски говорить вообще нет смысла — не поймут. Примут за своего, командировочного.
Словом, иностранцем прикидываться не актуально. Питер довольно самодостаточен.
Культура!
НЕРВНЫЙ САКСОФОНИСТ
Белая ночь. Дворцовая площадь. У самой Александрийской колоны — человек
с саксофоном в руках. Рядом шляпа для сбора пожертвований. Гуляющих ночью
хватает. Я прохожу мимо — человек дудит в саксофон и на языке изысканных
звуков общается с Небом. Пытаюсь сделать снимок. Человек бросает общаться
с Небом и требует от меня денег за съемку. Я широко улыбаюсь, дескать,
«мая твоя не понимай», но он хватает готовую к делу палку и бросается на
меня. Смело отбегаю подальше. Изображая достоинство, какое-то время стою
поодаль, выслушивая монолог полусумасшедшего гения. Гений клянет бездарную
страну, где нет места одаренным, клянет кризис неплатежей. И меня, убежавшего,
тоже клянет. Монолог мне понравился. Чувствуется страсть, способность к
импровизации и, безусловно, образованность — хорошо обзывается.
И все-таки не выдерживаю гениальных оскорблений и бросаю в обратном
направлении: «Сам чайник!» В ответ почему-то тишина. Видно, попал.
ГДЕ ТО САМОЕ «ОНО»?
Нервный саксофонист совсем не пустой персонаж. Может быть, он и есть
то самое «ОНО», на чем все держится. Такие неизвестные музыканты и поэты,
не найдя себя среди «правильной» жизни, и создали новую культуру. Именно
в Ленинграде-Питере появилась в свое время та мощная сила творческих нонконформистов,
которых так упорно пытались не замечать радетели за «настоящее» искусство.
Сейчас все сильно изменилось. Понятие «нонконформизм» приобрело оттенок
понятия «неудачник», Голодным Творцом быть не престижно. Может быть, поэтому
я чуть не пал от руки разъяренного гения. Время идет, и, пожалуй, уже не
актуально, радостно высунув язык, поведать миру о том, как живут небожители
питерского рока. Иных уж нет, а те... Кто как.
ТОТАЛИТАРНЫЙ КОЛЛЕКЦИОНЕР
Африка — это не континент. Африка — это, коль кто не знает, Сергей Бугаев
— культовая личность из питерского андеграунда. Его мастерская находится
на набережной Фонтанки. Последний этаж старинного дома. Железная дверь.
Открываем. Со стены снисходительно смотрит Иосиф Виссарионович Сталин.
Хочется отдать пионерский салют. Африка проводит в недра своей мастерской.
Обстановка комнаты Бананана, которого в фильме «Асса» играл Сергей, всего
лишь жалкое подобие того великолепного творческого бардака, который здесь
наблюдается. Вся квартира заставлена шеренгами бюстов и бюстиков Ленина,
Сталина и прочих вождей и вождиков, плюс еще книги, картины, плакаты, самокаты
и прочее лежащее, стоящее и висящее. Потолок заклеен кусками разноцветной
фольги. В общем, мастерская — квартира коллекционера произведений тоталитарного
искусства. Африка сокрушается, что я не застал Гребенщикова, который только
что ушел.
КАК ХОРОШО, ЧТО МЫ НЕ ВСТРЕТИЛИСЬ
Мне, конечно, очень интересно было встретиться с Борисом Гребенщиковым,
но, простите, не знаю, был бы он тому рад или нет. Ну хорошо, нагоню на
себя официоза и придам себе вес, подарив ему майку с символикой родной
газеты «День», договорюсь об интервью, а что дальше? С Африкой понятно:
и майка понравилась, и интервью состоялось. Но, во-первых, мы уже знакомы
малость, во-вторых, интервью он давать умеет. Энциклопедические знания
и феноменальное красноречие — заслушаешься. А что Боб? Все интервью, которые
я читал, почти ничего о нем не говорят. Да и вообще, что такое есть Гребенщиков
Борис и Б.Г. в отдельности? Разное и одно. Одно разное.
Имеет ли вообще смысл праздного общения с человеком, на творчестве которого
ты сам строил свою душу. И ни одно интервью не сказало о нем больше, чем
о том говорит все его творчество. Днем позже я встретился с его дочкой
Алисой, и мы проговорили несколько часов подряд. По крайней мере с ней
поговорил — как воды чистой испил. Ну, может быть, это факт?
У КАЖДОГО СВОЯ КРЫША
Вообще такие мастерские, как у Африки, являются для питерского бомонда
своего рода салонами. Творческие взаимосвязи происходят именно в таких
местах. Я бывал в трех таких мастерских: собственно у Африки, у Андрея
Розина (директор группы «Колибри») и у «Митька» Виктора Тихомирова. Меня
больше всего впечатлило то, что у каждого такого «салона» есть свой выход
на крышу. Это вообще отдельная история. В Петербурге, говорят, даже есть
экскурсоводы по крышам. Можно проходить целые кварталы, любуясь с необычного
ракурса величественными видами. У Тихомирова с крыши видна вся Петроградская
сторона, канал Грибоедова, купол Исаакиевского, Петропавловская крепость,
а также то, что видно с крыши Андрея Родина, то есть Казанский собор, Спас-на-Крови,
еще что-то. Залезайте и увидите. У Бугаева вообще в одной из комнат есть
«парадно-выходное» окно на крышу, с которой видна Фонтанка, Троицкий собор,
а еще сама крыша здорово громыхает (несомненное достоинство!).
Картинки переливаются разными красками. Из разноцветных фрагментов выстраивается
целый мир. Но в какой-то момент вдруг осознаешь, что какой-то провал неизбежен,
что-то, что ты ищешь, — не то. Хочется бежать к кумирам и авторитетам,
но они, чего особенного, сидят себе и кушают украинский борщ с белой булкой,
поглядывают на собор Спаса-на-Крови сквозь окно тихомировской мастерской.
Ну что? Подглядел истину? Ага. И мы о том же...
Вот концерт был. Памяти Сережи Курехина посвящался. Как-то так получилось,
что умер. Два года уже как умер. Хочется ляпнуть что-нибудь в духе: «...но
дело его живет», но нет, не живет. Просто собрались многие, многие, кто
участвовал в его «Поп-механиках». Дядя Миша Чернов, «Колибри», «Tequilajazzz»,
«АукцЫон» и другие. Дочка вот его дебютировала с группой «Молочный шейк».
Не плачет никто и «дело не живет», но каждый в отдельности и есть тот самый
«виртуальный разум», который из ничего не берется. В таком смысле жив Курехин?
Конечно. Так же, как и Цой, и Башлачев, и Науменко, и Дягилева...
РОДИНА, ГДЕ Я НЕ БЫВАЛ
Ну, в общем-то понятно. Четыре сумасшедших дня и, как вспышки, события.
Я пытаюсь вспомнить город, который до того, как я в нем побывал, был мне
роднее и понятнее. Картинки, картинки. У Петербурга есть хрестоматийный
мистический образ торжественно дождливого величия. В гравюрах на страницах
поэтических сборников — вечная печаль-меланхолия. Все это подразумевает
глубину. Историзм. Сколько событий намешано? Одна революция чего стоит.
И тем не менее все до глупости просто. Я ехал в Петербург за своими мечтами.
Я вырос на питерском роке, на стихах Башлачева и Гребенщикова, Цоя и Науменко.
Я узнал, что это не так, но хотелось верить, что, побывав в тех местах,
где были эти люди, пообщавшись лично с кем-то из их друзей и знакомых,
я, может быть, открою что-то важное для себя. Может быть, найду истоки
того, что объединяет людей со всех концов бывшего СССР. Рок-культура —
это нечто большее, чем можно вместить в подобное название. В этом явлении
все, что породили предыдущие поколения писателей, поэтов и музыкантов.
Можно посмеяться с комичного подражания всему иностранному, а можно взять
лучшее и, привнеся свое, создать неокультуру. Нет никакого смысла теперь
подсчитывать, сколько зарабатывают на концертах нонконформисты Шевчук или
Гребенщиков. Не для того они начинали, не для того и продолжат.
Петербург — родина моих ассоциаций — восхитил меня, впервые в нем побывавшего,
но так и оставил меня перед собственным фасадом.
Р.S.
Картинки переливаются разными красками. Из разноцветных фрагментов
выстраивается целый мир. Ты ищешь картинку, чтоб выстроить понимание, что
же есть — твоя Родина, и неожиданно понимаешь, что это — ты сам...
