Этот вопрос «День» поднял неслучайно. После воссоздания независимости, за годы непростых украинско-российских отношений мы пытались по-новому понять Россию. Говорили о ней, дискутировали. В 2003 году — в год обострения отношений двух стран, год конфликта вокруг острова Тузла — в серии «Библиотека газеты «День» «Украина Incognita» вышла книга под названием «Две Руси». Книга-осмысление и, в некоторой степени, книга-предсказание, которая сразу завоевала популярность среди читателей. А в прошлом году мы издали спецвыпуск «Куда идет Россия?».
Если отбросить все политические или любые другие предубеждения, украинцы и россияне — тесно связанные между собой нации, их исторический путь тем или иным образом пересекался, пересекается и будет пересекаться. Вопрос в другом: какая Россия сегодня нам нужна, какой она будет завтра? Какой мы хотим ее видеть? В конечном итоге, какую Россию мы любим?
Сегодняшняя дата тоже неслучайна для этого разговора. 25 марта — день рождения Александра Герцена, публициста и философа. Герцен мыслил категориями будущего великой России — великой в своем неисчерпаемом творчестве, глубоком интеллекте, философских взглядах. Герцен жаждал другой России — той, которую знаем и любим мы. Так какая же она — Россия Герцена? Какая она — Россия, которую мы любим?
Иван ДЗЮБА, академик НАН Украины:
— Мало кого так любила передовая украинская интеллигенция, как Герцена. Начиная от Костомарова и Шевченко, передавшего ему свой «Кобзарь» — «с благоговейным поклоном». С тех пор Герцен был и остается символом другой, неофициальной и недеспотической России. Само понятие о двух Россиях, которое уже полтора века живет и греет надеждой не одно поколение «националов» на российских, подроссийских и околороссийских территориях, связано с личностью Герцена, и сама идея «двух Россий», по сути, им впервые развита.
Герцен был патриотом России, но не о ее государственном величии беспокоился, а о судьбе ее народа — «крещеной собственности» помещиков и царей. «Господствующая ось, около которой шла наша жизнь, — объяснял он свою позицию в «Письмах к противнику», — это наше отношение к русскому народу, вера в него, любовь к нему... и желание деятельно участвовать в его судьбах». Именно это желание хорошей судьбы для своего народа («социального», а не «мессианского») привело его к убеждению, что мания территориального расширения ничего, кроме страданий, русскому народу не дала и не даст, что нужно упорядочивать собственный дом и оставить в покое других. Поэтому столько сил и страсти отдал он защите Польши, подвергаясь гневу не только верноподданных, но и «либералов». Поэтому с таким вниманием следил за пробуждением свободной мысли во всех уголках Российской империи и так искренне поддерживал наименьшие ее признаки.
Нам, украинцам, он особенно дорог — был и остается. Его «Колокол» постоянно доказывал симпатию к Украине и понимание ее стремления «подняться из упадка и сохранить свой собственный, столь несправедливо и безжалостно попранный образ».
Поэтому Иван Франко неизменно называл Герцена, когда нужно было сказать о другой передовой, демократической, нерусификаторской России, с которой можно быть вместе без угрозы стать жертвой экспансии. К сожалению, герценовская традиция в России, хоть и обозначенная многими великими и светлыми именами, так и не стала определяющей в общественном сознании.
Владимир ПАНЧЕНКО, доктор филологических наук, профессор Национального университета «Киево-Могилянская академия»:
— Отвечать на этот вопрос нелегко, поскольку почти ежедневно имеешь дело с фактами, свидетельствующими о том, что Россия никак не может избавиться от опасного синдрома утраченного величия. Причем, не только на политическом Олимпе, но и на уровне массового сознания. С имперскостью расставаться, конечно, нелегко, однако все равно когда-нибудь это должно произойти. Но пока что — не произошло, и потому мне трудно говорить о любви. Скажу лучше о России, которая мне интересна.
Я давний читатель русской литературы. Мне интересны Л. Толстой, А. Чехов, И. Бунин, а особенно Ф. Достоевский, у которого есть великие художнические прозрения относительно трагических сценариев ХХ века (хотя есть и публицистика с высказываниями в духе Жириновского). Во времена студенческой и аспирантской юности читал Виктора Астафьева (кстати, у него есть роман «Прокляты и убиты», в котором речь идет о боях за Букринский плацдарм, Корсунь), Валентина Распутина с его ностальгией по крестьянской Атлантиде, чрезвычайно внимательного к сельскому ПОРЯДКУ жизни Василия Белова, Юрия Трифонова, Булата Окуджаву-прозаика и Юрия Давыдова, в чьих романах находил неожиданные перекликания истории и современности. Несколько лет назад открыл для себя Василия Гроссмана — как автора повести «Все течет». Писал о ней и даже перевел и опубликовал фрагмент о голоде 1933 года.
Есть еще, между прочим, важный пласт литературы первой половины ХІХ ст., который иногда называют «украинской школой» в русской литературе. Николай Гоголь, Алексей Погорельский, Орест Сомов, Василий Нарежный...
Окончание на стр.Тема «Дня»
