«День» продолжает серию публикаций, посвященных юбилею Национального академического драматического театра им. И. Франко (см. № 191 за 2009 и №9—10 за 2010 г.). За девять десятилетий немало спектаклей было поставлено на легендарной сцене, немало засияло талантов актеров, режиссеров, сценографов. В этой статье выдающийся украинский театральный критик Валентина Заболотная, которая 19 февраля отметит свой юбилей, предлагает вспомнить постановку «Макар Диброва», премьера которой состоялась 12 июня 1948 года.
Как известно, главный режиссер Киевского театра им. И. Франко Гнат Петрович Юра в конце 1920-х годов открыл драматургический талант молодого студента Александра Корнейчука. С того времени режиссер ставил каждую новую пьесу начинающего автора, который в сотрудничестве с режиссурой и актерами театра довольно быстро стал мастером драматического действия, ярких характеров и идеологической конъюнктуры. Только уж совсем неважные пьесы Корнейчука Юра поручал другим режиссерам. Так, пьесы «Партизаны в степях Украины» и «Миссия мистера Перкинса в страну большевиков» ставил Кость Кошевский (после его преждевременной смерти работу завершал А. Бучма). Вот и «Макара Диброву» Г. Юра отдал режиссеру Бенедикту Наумовичу Норду. Слишком уж плакатной и плоской была эта пьеса, с фальшивыми монологами старого шахтера Дибровы о погибшем сыне с упоминанием о Сталине и Ворошилове и о модернизации угольной промышленности на Донбассе, с партийным перевоспитанием его зятя, директора шахты Павла Кругляка, недалекими шутками молодежи, разоблачением предателя подполья и тому подобное.
Однако в процессе репетиций текст постепенно очеловечивался. Пользуясь дружественно-доверительными отношениями с Корнейчуком, исполнитель главной роли Амвросий Бучма монолог на полторы страницы с обязательным упоминанием советских вождей свел к трем словам: «Сину мій, сину...». Актер значительно сократил тексты, связанные с производственными проблемами. Партийное перевоспитание зятя интонационно порвал нелогичными «синкопами» подавляемого возмущения.
Режиссер Норд помог и другим актерам найти жизненную правду в своих персонажах. Молодые певучие шахтеры Гаврило Братченко и Трохим Голуб в исполнении П. Шкребы и Е. Пономаренко стали своеобразными Патом и Паташоном (высоким и низеньким) с теплым юмором прищуренных глаз. В. Добровольский придал своему рыжему шахтеру Киндрату Тополе, влюбленному в дочь Дибровы Ольгу, очаровательную неуклюжесть. Ужвий убедительно страдала в роли Ольги от разочарования в муже и давней симпатии к Киндрату. П. Сергиенко в роли ее мужа, директора шахты «Зоря» Павла Кругляка был значительно мягче, чем в других ролях. П. Нятко пустила в ход всю свою привлекательность, чтобы в образе звеньевой колхоза «Жовтень» Марии Смереки, заглянувшей в шахтерский поселок навестить своих племянниц, убедить зрителя в расцвете и зажиточности послевоенного села. В роли Гани, соседской девочки, дочери Киндрата, выступали две очаровательные актрисы-травести — Надежда Новацкая и Марина Захаренко. Обе Гани, решительно самостоятельные и отчаянные, вызывали большую симпатию. М. Захаренко вскоре стала женой А.Корнейчука. Ветераны-шахтеры, друзья Макара Хмара, Орлов и Зинченко в исполнении И. Маркевича, Г. Нелидова и Пастушкова были боевым отрядом борцов за справедливость и светлое будущее. Они понимали друг друга с первого взгляда и будто бы сошли той же командой под руководством А. Бучмы с экрана кинофильма «Непокоренные» по Б. Горбатову (режиссер М. Донской), который за три года до этого появился в прокате. Свою первую достойную роль сыграл здесь и молодой А. Гашинский — младшего сына Дибровы Артема.
Спектакль постепенно наполнялся жизненной достоверностью, обрастал выразительными деталями и превращался в приличное, даже серьезное сценическое произведение. Г. Юра по достоинству оценил хорошие перспективы будущей постановки. На правах руководителя театра он отодвинул режиссера Б. Норда на второй план, провел несколько завершающих репетиций, сделал небольшие уточнения и на этом основании поставил свою фамилию на афише как режиссера-постановщика.
Спектакль (Г. Юра, А. Бучма, Н. Ужвий, П. Нятко, А. Петрицкий — без Б. Норда) получил Сталинскую премию 1949 года.
Стоило бы, наверное, пересказать здесь содержание пьесы, потому что кто сегодня ее читал? В театрах она теперь не идет, да и тогда, в конце 1940-х не имела большого успеха, хотя поставили ее в нескольких театрах и играли Макара Диброву величайшие украинские актеры. Но пересказать даже фабулу этой пьесы почти невозможно. Неинтересно и неубедительно она написана! В общих чертах история выстраивается такая: в послевоенном шахтерском поселке живет старый Макар Диброва с женой Оксаной. Он на пенсии, но небезразличен к происходящему вокруг. У него трое детей. Старший сын Петро, подпольщик во времена немецкой оккупации, пропал без вести. Всех подпольщиков фашисты расстреляли, но Петра среди них не было. По тем временам пропажа без вести расценивалась как измена родине. Но вот соседская девочка Ганя, заблудившаяся в своих детских приключениях в старой шахте, нашла там останки погибшего партизана, а около него ватник, в кармане которого нашлась записка, написанная кровью: умирающий сбежавший из-под расстрела Петро Диброва называл имя предателя и прощался с жизнью.
У Макара есть младший сын Артем, сейчас военный, офицер, приезжает в гости. Есть и дочь Ольга, врач, замужем за директором шахты Павлом Кругляком, который не заботится о здоровье шахтеров и улучшении условий их труда. Для Ольги это моральное преступление, она сильно разочарована в муже и готова бросить его. А тут еще симпатичный сосед-вдовец, Киндрат Тополя, отец Гани, с юности влюбленный в Ольгу.
Павло Кругляк — высокомерный карьерист. Когда к нему приходят старые шахтеры с замечаниями и предложениями, он не хочет их даже слушать. (Петрицкий умудрился украсить домашний кабинет Кругляка шторами с украинским ткачеством — хоть какой-то признак Украины). Тогда Макар пишет в газету «Правда» критическую статью о проблемах на шахте «Зоря». Кругляк, конечно, возмущается и приходит выяснять отношения. Во время острого разговора осмысливает свои ошибки и перевоспитывается. В финале он едет оканчивать горный институт, а Ольга в последнюю минуту бежит на вокзал провожать мужа.
А Макара Ивановича Диброву и Киндрата Тополю приглашают в Москву, на совещание в Кремль, обсудить будущее Донбасса. Перед отъездом и по возвращении его друзья устраивают «производственные совещания», на которых долго обсуждают этот вопрос.
А еще в домике Дибровы живут молодые девушки Галя и Марта, приехавшие работать на шахты. А к ним ходят парни-поклонники и приезжает навестить тетя из села.
Кончается все счастливо — дружная компания садится на холмике посреди двора под яблоней, угощается привезенными Смерекой из села колбасой, салом, печеным поросенком, хлебом и пирожками (меню указано в тексте), поет русскую песню о терриконах и излучает всеобщее счастье. Диброва поручает молодежи продолжить дело родителей... Бесконфликтность торжествует!
Вот эту схему и нужно было насытить жизнью, оправдать и убедить зрителя, что жить стало лучше, жить стало веселей...
Открывается занавес. Художник Петрицкий украсил сцену красочными декорациями. Слева — высокое крыльцо домика Дибровы. Справа — невысокое ограждение соседнего двора Тополи. А также садовый столик, вкопанный в землю, и две скамьи около него. В глубине сцены легкий забор с калиткой, за ним улица — по ней шахтеры идут на работу. На заднем плане пейзаж Донбасса — терриконы, копры с красными светящимися звездами. По центру сцены, в глубине стоит большая разлапистая старая яблоня, посаженная отцом в честь рождения первого сына, который во время оккупации пропал без вести. Сам двор неровный, с холмиком. Это даст возможность для нескольких выразительных мизансцен. Между забором и крыльцом — цветник. В нем копается усач Макар Диброва в выцветшей голубой сорочке с подвернутыми рукавами, в старом картузе и жилетке с цепочкой часов — что-то полет, поливает лейкой, набирая воду из бочки. Довольно длинная действенная пауза. По ремарке драматурга Макар сидит на крыльце — «заслуженный отдых» пенсионера. Но Макар — хозяин на своей земле, в своей стране. И потому сидеть без дела не может. Эту тему хозяина своей земли и выдвинули на первый план Норд и Бучма, пронизав ею весь спектакль. Вот мелькнуло на заднем плане легкое зарево. Макар достал карманные часы-«луковицу», сверился с ними и довольно сказал: «Чугун пішов».
Первая реплика спектакля. С момента открытия занавеса прошло минут пять. Такие длительные действенные паузы не раз встретятся в постановке.
Актерский ансамбль спектакля концентрировался вокруг Амвросия Бучмы, исполнителя роли Макара. Так всегда бывало в тех пьесах, где он играл. И не потому, что играл центральные роли или «тянул одеяло на себя». Просто Бучма как партнер заражал других исполнителей своей энергетикой, методикой творения характеров, способом существования в роли. Спектакль «Макар Диброва» опирался на красноречивые детали, выразительные психофизические действия, выверенные интонации.
Вот несколько красноречивых штрихов из спектакля. Когда старые шахтеры пришли к директору Кругляка с критикой и предложениями, он срывался на истерику. Макар с друзьями на это лишь переглянулись между собой словно врачи консилиума около тяжело больного. Впоследствии в диалоге с Макаром Кругляк сердито скомкал газету с критической в его адрес статьей Дибровы. А тот, только что разговаривая с зятем рваными фразами, подавляя возмущение, внешне спокойно поднимает скомканную газету, расправляет ее, аккуратно сворачивает и кладет в карман Павла — мол, успокойся, остынь, перечитай и подумай. В последней их встрече Макар-Бучма, прощаясь, полуобнимал зятя за плечи, словно поддерживал человека, который начал выздоравливать.
Или вернулся Макар из Москвы. Привез подарки. Юной соседке Гане — пионерский красный галстук. Смешно поднимает она свою рыжую косичку, чтобы старый шахтер «принял» ее в пионеры. Жене Оксане (В. Чайка или В. Бжеская) Макар привез платок. Накинув его на плечи женщине, высоко поднимает концы, спрятав свой целомудренный поцелуй от посторонних глаз.
Теперь спектакль стал известен знаменитой сценой Макара-Бучмы с пиджаком погибшего сына — 5-минутная (!) пауза — внутренний монолог.
Алексей Дмитриевич Попов, один из самых выдающихся советских режиссеров, выступая на обсуждении представлений Театра им. И. Франко летом 1951 года в Москве, сказал: «Главное и самое ценное в творчестве Бучмы в Макаре Диброве — это богатство внутренней жизни образа, «второй план», огромная внутренняя «загруженность». Но все это реализуется в общении, во взаимодействии с собравшимися. И когда «второй план» роли становится у Бучмы первым — это чрезвычайно понятно и ощутимо для зала зрителей.
Бучма не делает ничего лишнего, он работает словно по формуле великого скульптора, который определил свое искусство как искусство «отсекать лишнее». Вот почему сам взгляд Бучмы-Макара на яблоню, когда-то посаженую им, так много значит для зрителя и превращается в настоящее событие».
Какое-то время сцена пустует. Смеркается. Справа на садовом столике лежит сотлевший, пробитый пулями ватник героя подполья Петра Макаровича Дибровы. Скорым, энергичным шагом из дома выходит Макар-Бучма. Волосы взъерошены, сорочка расхристанна — его душат горе и гнев. Решительно направляется к калитке — кажется, что в настоящий момент бросится на улицу навстречу Хмаре, который должен привести на шахтерский суд предателя Семененко. Сжатые нечеловеческой силой кулаки, фигура собрана для смертельного удара.
Но остановился старый шахтер. По спине, снимая страшное напряжение мышц, пробежала дрожь. Медленно, особенно медленно в контрасте с предыдущим быстрым движением, возвращается Макар-Бучма назад. Нет сил идти домой, где плачут Оксана и Ольга, где плакал он сам. Бучма подходит к яблоне — напряженные для удара руки его раскрылись и медленно потянулись к нежной зелени, чтобы найти в ней силы жить дальше. Множество воспоминаний породило это прикосновение в душе Макара-Бучмы: тут и собственная молодость, и рождение сына, который в настоящее время отозвался из небытия, и рост шахты, нового поселка, и младшие дети, и война.
Взгляд Дибровы упал на ватник Петра, который лежит на столе. И снова дрожь горя пронзила его фигуру. Тяжелыми шагами пошел к столу, взял ватник. Ступил несколько шагов вперед, ноги ослабели, присел. Нежными прикосновениями разворачивает ватник, складывает лоскут к лоскуту, огрубевшей рукой гладит ткань — кажется, что меньший Петрусь заснул на коленях у отца. Голова Бучмы низко наклонена, глаз не видно. Но вот пальцы нащупали одну дыру от пули, вторую, третью, — эти пули будто попали в самого Макара. Глаза его широко раскрыты. Они полны скорби, горя, ужаса. Эта боль срывает Макара-Бучму на ноги, толкает к дому. А там — то же горе, те же слезы. Старый Диброва, не дойдя до крыльца, останавливается на авансцене. На широких ладонях поднимает простреленную одежду, словно предъявляя ее небу, с нечеловеческой силой горя и любви глухо произносит три слова:
«Сину мій, сину».
И зарыдал, обронив голову на ватник.
А родилась эта сцена в воображении актера в последнюю минуту. Уходя из дома в театр на генеральную репетицию/сдачу спектакля, Амвросий Максимилианович в своей большой квартире по улице Владимирской, 14 внезапно не стал направляться к выходу, а пошел по странному маршруту по комнате, на мгновение останавливаясь в определенных местах, будто фиксируя мысленно точки будущей мизансцены. Вышел из дверей спальни (из домика Дибровы), стремительно пошел к двери балкона (к калитке на улицу), но не вышел, повернулся направо, дотронувшись рукой до цветов на жардиньерке (яблоня памяти сына), положил ладонь на закрытое пианино (садовый столик, на котором остался лежать простреленный пиджак) и только затем стремительно вышел из дома.
С этой же сценой произошел курьез на открытии Декады украинского искусства и литературы в Москве в 1951 году. Актриса Марина Захаренко (Ганя) с дырявым ватником на плечах уже стояла в кулисах на выходе, когда один слишком настойчивый «органист», не зная сюжета пьесы, ничего не понимая в искусстве вообще, возмутился, что Украину представляют артисты в такой рвани. Содрал с актрисы эту ветошь и набросил на нее новенький синий ватник, снятый с рабочего сцены. А Бучме же нужно было складывать лоскут к лоскуту те дыры — весь трагизм сцены на том построен. Есть свидетельство, что артист играл так, что зрители «видели» именно старый сотлевший ватник, чувствовали вместе с отцом те пули, которые простреливали тело его ребенка. Только заплакал Бучма в финале по-настоящему.
Спектакль, и особенно игра А. Бучмы, пользовалось большим успехом. В Польше, на первых зарубежных гастролях франковцев, в шахтерском городе Катовице, захваченные зрители по завершении спектакля выстроились в очередь, чтобы выйти на сцену, пожать руку Бучме и тайком посмотреть, нет ли в той руке въевшейся угольной пыли, как это бывает у настоящих шахтеров. А Бучма действительно работал в мокрых шахтах Донбасса, когда был пленным-австрийцем во время Первой мировой. Только прошло много лет, и пыль отмылась.
К сожалению, от спектакля «Макар Диброва» остались только фотографии, воспоминания и радиозапись. Молодые тогда кинорежиссеры Алов и Наумов под впечатлением спектакля франковцев собирались на его основе снять фильм. Был написан сценарий «Огни над Днепром», проведены пробы. Но не сложилось...
