Готовясь к круглому столу, посвященному 200-летнему юбилею известного европейского скульптора, ректора Римской Академии искусств, уроженца современной Ровенщины Томаша-Оскара Сосновского, обратил внимание на то, что художник жил в Риме в одно время с Николаем Гоголем. Поэтому через гоголевский взгляд на Вечный город пытался отразить атмосферу, в которой формировалась личность будущего выдающегося мастера. Он родился и делал свои первые шаги в Украине, которую никогда не забывал, возвращаясь в семейное гнездо, заботясь о родном крае и его жителях.
Сосновский и Гоголь были почти ровесники. Биографии обоих мастеров начинались в Украине, которая в то время находилась в составе России, оба имели украинские и польские корни, их предки были выходцами из Волыни. Сосновский и Гоголь в одно время творили в Вечном городе, где посещали творческие собрания, возможно, были знакомы. Город Ромула дал им то «молоко» творчества, благодаря которому вырос потенциал той сферы, которой они посвятили себя. О Сосновском сегодня нам известно гораздо меньше, чем о его старшем коллеге. Поэтому предлагаем, при посредничестве Гоголя (который всеми фибрами своей души ощущал особенность этого города) и его товарищей, благодаря их эпистолярному наследию, погрузиться в атмосферу Рима конца 30-х — начала 40-х годов ХІХ в., времени, когда прокладывал свой путь к творческим вершинам один из самых известных выпускников Кременецкого лицея Томаш-Оскар Сосновский.
Николай Васильевич, в определенной степени, помогает понять ту систему координат, в которой происходил рост величия верного сына Волыни — выдающегося скульптора ХІХ в. Т.-О. Сосновского. Мысли же Гоголя о Вечном городе помогут еще раз постичь его украинскую душу и несомненную гениальность.
Впервые Николай Гоголь прибыл в Рим в марте 1837 года, накануне Пасхи, «...поспел как раз к празднику. Обедню прослушал в церкви св. Петра, которую отправлял сам папа», — писал он матери.
Вообще же Италия напоминала ему Украину. В письме А. Данилевскому он отмечал: «Здесь тепло, как летом; а небо — совершенно кажется серебряным. Солнце дальше и больше, и сильнее обливает его своим сиянием. Что сказать тебе вообще об Италии? Мне кажется, как будто бы я заехал к старинным малороссийским помещикам. Такие же дряхлые двери у домов, со множеством бесполезных дыр, марающие платье мелом; старинные подсвечники и лампы в виде церковных; блюда все особенные; все на старинный манер... Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себя ясного отчета: он показался маленьким; но, чем далее, он мнет кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше; а картин развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу — и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить».
Только в Вечном городе Николай Васильевич чувствовал себя как дома, только здесь его особенная душа чувствовала себя непринужденно. Панегирики Риму Гоголь провозглашал в письмах ко многим своим знакомым. Николай Васильевич, как отмечал Н. Языков, знал Рим как свои пять пальцев. Сам же Гоголь в традиционном письме к А. Данилевскому пишет: «Рим! Прекрасный Рим! Я начинаю теперь вновь чтение Рима, и боже! Сколько нового для меня, который в четвертый раз читает его». В другом письме к нему Николай Васильевич отмечает: «Я проводил все время с Римом, т. е. с его развалинами, природой и Жуковским...», который в феврале 1839 года находился в итальянской столице, сопровождая наследника царского престола.
Кроме литературной работы, в Вечном городе Николай Васильевич делал зарисовки исторических памятников, однако к своим изобразительным творениям он относился довольно критически и просто уничтожал, так же как и отдельные литературные труды. Современники отмечали, что если бы он работал над собой как живописец, то достиг бы значительных высот в этой области. Однако ни рисование, ни стезя историка не были его призванием. Они интересовали Гоголя лишь в контексте литературного творчества, которому он уделял больше всего времени, находясь в Риме, работая над «Мертвыми душами».
И все же покидая город, который он боготворил, находясь уже в Вене, 25 августа 1839 года Николай Васильевич в письме к С. Шевыреву, подводя итог своего пребывания в Риме, отмечает, что: «...главное — это посещение, которое сделало мне вдохновение. Передо мною выясниваются и проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак. Малороссийские песни, которые у меня под рукой, навеяли их или на душу мою нашло само собой ясновидение прошедшего, только я слышу много того, что ныне редко случается... О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете, хотел я было сказать, — счастья и радости, да Рим больше, чем счастье и радость». Вот так Вечный город повернул Гоголя к родной Украине, напомнил его душе о родительской песне и славе казацкой, которые он исследовал раньше, однако к которым все же так и не вернулся...
Гоголь как настоящий интеллигент, уважая итальянцев, выучил язык народа, на земле которого он жил. Известно, что овладевал итальянским Николай Васильевич с учителем. Он считал себя не особо способным к языкам, однако, как свидетельствовал В. Гаевский: «Гоголь выучился итальянскому языку, так что мог довольно свободно объясняться, даже писал иногда из Рима в Петербург по-итальянски» (это пример для тех сегодняшних интеллигентов, которые считают, что достаточно знать и использовать лишь один язык).
Осматривая римские памятники, музеи, дворцы и картинные галереи, как свидетельствовал П. Анненков, Николай Васильевич «всегда погружался в немое созерцание...скульптурные произведения древних тогда еще производили на него сильное впечатление. Он говорил о них: «...то была религия, иначе нельзя бы и проникнутся таким чувством красоты». Скульптура, по мнению Гоголя: «...ясный признак того светлого, греческого мира, который ушел от нас в глубокое отдаление веков, скрылся уже туманом и до которого достигает одна только мысль поэта... Она родилась вместе с языческим, ясно образовашимся миром, выразила его — умерла вместе с им. Напрасно хотели изобразить ею высокие явления христианства, она тоже отделилась от него, как самая языческая вера».
Однозначно, не согласился бы с этими словами Гоголя один из лучших учеников выдающегося итальянского скульптора Пьетро Тенерани, выпускник Римской Академии искусств св. Луки, будущий ректор этого учебного заведения Томаш-Оскар Сосновский. Своим творчеством он доказал, что скульптура вобрала в себя и явила миру высшие христианские чувства, так как сделали это живопись, музыка и поэзия.
Гоголь и Сосновский дышали одним римским воздухом, ходили по одним и тем же улицам, находились в одной среде, общаясь с лучшими тогдашними римскими художниками, однако, закономерно, по-разному чувствовали и оценивали творческое наследие. Как вспоминал П. Анненков, Николай Васильевич имел «врожденное благоговение к высокой, непогрешительной идеальной пластической форме». Это искусно Гоголь подтвердил в своей работе «Скульптура, живопись музыка», где писал о скульптуре: «Белая, млечная, дышащая в прозрачном мраморе красотой, негой и сладострастием, она сохранила одну идею, одну мысль: красоту, гордую красоту человека». К сожалению, Николай Васильевич не знал шедевров скульптора Сосновского. Знакомство с его творчеством, возможно, изменило бы его мнение о связи скульптуры и христианства.
По свидетельствам П. Анненкова, Гоголь в Риме: «...часто забегал в мастерскую известного Тенерани любоваться его «Флорой», приводимой тогда к окончанию, и с восторгом говорил о чудных линях, которые представляет она со всех сторон... «Тайна красоты линий, — прибавлял вон, — потеряна теперь во Франции, Англии, Германии и сохраняется только в Италии». Возможно, в один из этих визитов, в мастерской римского метра скульптуры, Гоголь мог видеть скромно работавшего, вместе с Пьетро Тенерани, своего ровесника, который, как и он, приехал в Вечный город с украинской земли и изучал здесь «науку скульптуры». В будущем Сосновский стал достойным продолжателем творчества своего учителя и друга, образ которого воспроизвел в одной из своих работ.
Томаш-Оскар, вероятно, так же, как и Гоголь, ощущал особенность Вечного города, вобрав в себя его таинственность и загадочность. В Риме наряду с временным художник находил то непреходящее, элементы которого пытался отразить в своих работах. Сосновский в белоснежный каррарский мрамор вдохнул и переживания, и неземную красоту, и покой, и веру в бессмертие человеческой души, которая, по словам того же Гоголя, «жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет...».
Фото предоставлено автором
