Анализ документов по истории ОУН и УПА советского происхождения дает отличную возможность рассмотреть докладную записку военного прокурора войск МВД Украинского округа, полковника юстиции Г. Кошарского «О фактах грубого нарушения советской законности в деятельности т. н. спецгрупп МГБ» от 15 февраля 1949 г., адресованную первому секретарю ЦК КП(б)У и Председателю Совета министров УССР Н. Хрущеву. Здесь есть богатый материал для размышлений. Первый «вопрос», который можно задать документу, — цель его написания. Какие цели преследовал автор, человек, полностью интегрированный в коммунистическую репрессивно-карательную систему, активный участник судебных процессов против деятелей украинского национально-освободительного движения, даже представленный за это к государственной награде, обнародовав (хотя и для ограниченного круга советских высокопоставленных должностных лиц в Украине) острую информацию о преступлениях «спецгрупп МГБ», базированную на конкретных фактах? Найти ответ на него достаточно сложно.
♦ Нельзя утверждать, что Кошарский каким-то образом был возмущен общей практикой создания таких «спецгрупп». Из самого текста документа становится понятно, что прокурор поддерживал любые мероприятия МГБ в этом направлении, отмечая, что в борьбе с украинским национализмом «хороши все средства и нужны хитрость и изворотливость». Среди таких средств «спецгруппы» заняли свое место, были достаточно распространенными в послевоенные годы. Так, по данным наркома внутренних дел УССР В. Рясного, летом 1945 г. на Западной Украине действовало 156 псевдобандеровских групп с личным составом 1783 человека. Более того, значительное количество оуновцев, которые согласились на советскую амнистию, потом использовалось (после «проверки на выполнение задач по ликвидации бандитизма», то есть «увязка кровью») в таких группах. Их роль в «ликвидации оуновского бандитизма» неоднократно отмечалась партийно-государственным руководством УССР и СССР — вплоть до вручения государственных наград организаторам и даже рядовым участникам. Задачей таких групп обычно было: «... действуя под видом банд УПА, выявить места нахождения руководства и главарей ОУН и УПА, захватывать их или физически уничтожать». Поэтому описанные Кошарским преступления псевдобандеровцев были повседневностью их деятельности: провокация, грабежи, насилие, принуждение к фальшивым признаниям в сотрудничестве с подпольем, издевательства над мирными гражданами и их казнь.
♦ Ради справедливости следует отметить, что СБ ОУН тоже имела на вооружении тактику создания фальшивых отрядов. Действовали они, разумеется, уже под именем представителей советской репрессивно-карательной системы — подразделений НКВД/НКГБ, внутренних войск, истребительных батальонов (под «маской советов»). Для осуществления подобного «камуфляжа» проводился широкий сбор советской военной униформы, наград, личных документов и т. п. Многочисленные информации районных и областных парткомитетов фиксировали, что большинство членов групп СБ, отрядов УПА 1945—1947 и следующих лет были одеты в обмундирование Красной Армии и войск НКВД, носили советские отличия, награды и оружие. Таким образом выявлялись предатели, секретная агентура НКВД, проводились расправы над явными и мнимыми коллаборантами, коммунистами, представителями советских репрессивно-карательных органов, сельскими активистами.
На наш взгляд, не стоит объяснять рождение указного документа только конкурентными соревнованиями МВД, МГБ, карательных и прокурорских органов, как это сделал первый публикатор докладной записки И. Билас. На протяжении 1945—1947 гг. дело руководства спецгруппами из числа прежних повстанцев действительно выскользнуло из рук НКВД/МВД. С февраля 1947 г. задача окончательного подавления национального движения на Западной Украине была полностью возложена на МГБ УССР. Руководство МВД УССР на протяжении следующих лет несколько раз пыталось аргументировать необходимость возвращения ему основных функций борьбы с УПА, однако это не имело успеха. Но, по нашему мнению, в 1949 г. эта конкуренция не могла так открыто вылиться в документ, который фактически раскрывал самые грязные методы советских репрессивно-карательных органов в борьбе с украинским повстанческим движением. К тому же следует учесть, что вскоре подчиненность войск МВД изменилась и они перешли под опеку МГБ.
♦ Еще менее реальной причиной могла бы быть заинтересованность высшего партийного руководителя УССР в наведении «законности» в этой сфере. Первый секретарь ЦК КП(б)У Н. Хрущев выступал убежденным сторонником деятельности «спецгрупп», о чем он открыто заявил еще в 1945 г. на совещании секретарей обкомов, начальников облуправлений НКВД и НКГБ во Львове; его тревожила только проблема: «Нельзя же до бесконечности посылать спецгруппу с заданиями, ведь это бандиты и они могут манкировать, подводить нас. Нужно дать одно конкретное задание, и когда они его выполнят, можно сказать, что они свою вину искупили, и отпустить их». Достаточно вспомнить поддержанную им инициативу ровенского прокурора Комолова, датированную ноябрем 1944 г., относительно внедрения публичных казней бандеровцев «с целью устрашения бандитов», упрощения процедуры вынесения смертных приговоров повстанцам в западных областях с помощью «троек» (партсекретарь, начальник управления НКВД и облпрокурор), создание военно-полевых судов при внутренних войсках НКВД, изложенную наивысшим партийным руководителем УССР уже от своего имени в письме на имя И. Сталина. Из определенных соображений эти предложения не нашли поддержки в союзном центре, даже у Л. Берии. Человек, который поддерживал такие внеправовые методы борьбы с народным движением, вряд ли считал описанные мероприятия МГБ незаконными.
В. Сергийчук, автор-составитель сборника архивных документов о провокаторских отрядах НКВД/НКГБ, предположил, что докладные Кошарского повлекли широкий размах «нарушений социалистической законности» и расшифровывание населением «маневров с переодеванием энкаведистов в обмундирование УПА, что наносит ощутимый удар по авторитету советской власти». При всей правильности такого замечания должны отметить его неполноту.
♦ Одна из настоящих причин появления такого документа, на наш взгляд, заключалась в реальном факте выхода «легендованих боївок», «легендованих проводов» из-под контроля советской репрессивно-карательной системы, которая их породила, но оказалась не в состоянии сдержать. Кошарский по этому поводу справедливо отмечал: «...кто может поручиться, что «обработанные» таким провокационным путем лица не уйдут из-под контроля органов МГБ и не совершат террористический акт, диверсию или иное злодеяние». Создавалась достаточно парадоксальная ситуация: «Выступая в роли украинских националистов, участники спецбоевок идут дальше по линии искусственного, провокационного создания антисоветского националистического подполья». Представитель советского репрессивно-карательного аппарата проникался реалиями политического террора, который раздувало «легендованое движение», а еще больше — последствиями, которые оно могло иметь. Ведь «спецбоевки» МГБ были достаточно многочисленными, их участники — абсолютно лишенными каких-либо моральных тормозов, а руководство — способным ради карьеры на самые громкие авантюры. Кроме того, обеспокоенность советских чиновников вызывал и факт раскрытия местным населением настоящего лица участников «спецгрупп» — ведь распространялась информация о том, что насилием, издевательствами, грабежами, провокациями и даже убийствами под маской УПА занимаются в действительности сотрудники репрессивно-карательных органов. Поэтому военный прокурор увидел удобный случай, в традициях большевистской партии, объявить такие действия перегибами на местах, наказать низовых исполнителей, ликвидировать всю систему «спецбоевок» МГБ, а одновременно — еще раз обратить внимание на необходимость вернуть МВД функции борьбы с УПА.
♦ Приведенными причинами, на наш взгляд, объясняется и время написания докладной — ведь в 1948—1949 г., в условиях очевидного уменьшения численности и спада активности украинского национального движения, когда повстанцы стремились перейти в глубокое подполье, разбиться на мелкие группы по 2—3 человека, избегать встреч с подразделениями внутренних войск, уже не было такой неотложной потребности в деятельности целых спецотрядов. Напротив, они могли только подпитывать антисоветские настроения, опосредствовано подтверждая активность национально-освободительного движения, неэффективность мероприятий репрессивно-карательных органов по его окончательной ликвидации.
♦ Характерно, что рассмотрение этого вопроса на Политбюро КП(б)У 22 февраля 1949 г. не привело к полной ликвидации «спецотрядов». Кроме сугубо формального осуждения «нарушений социалистической законности» высшим партийно-государственным органом республики, результатом обсуждения стала общая проверка МГБ УССР и военной прокуратуры МВД Украинского округа деятельности «спецгрупп», ликвидация ненадежных, сокращение числа их участников с 733 до 150 более управляемых и послушных, а общего количества групп — до 25 (4—5 на каждую западную область). Расшифрованные и скомпрометированные агенты были осуждены. Только в марте 1949 г. МГБ УССР расформировало такие «агентурно-боевые» группы при городских и районных отделах МГБ. Очевидно, что группы высшего уровня подчинения продолжали свою провокационную деятельность. По крайней мере есть упоминание о деятельности одной из них (агентурной группы МВД «Закат») в 1952—1953 гг.
♦ Несколько слов о бытовании документа. Он был создан как «совершенно секретный», то есть такой, который существовал только в нескольких считанных экземплярах (на оригинале указано два: адресату и в архив — очевидно, этот экземпляр сейчас хранится в архиве Внутренних войск МВД СССР; но известно и о третьем, что находится в ОГА СБУ) и не должен был распространяться при таком ограниченном числе адресатов. Это свидетельствует, что факты криминальных и провокационных действий спецгрупп МГБ вовсе не собирались придавать широкой огласке, а наоборот, стремились скрыть как само существование таких групп, так и ужасные последствия их действий. Лучший способ такого укрывательства автор документа видел в ликвидации ненадежных групп и боевиков, но, очевидно, отмеченное мероприятие должно было быть осуществлено без всякого предания огласке сведений, компрометирующих советскую власть и партийное руководство.
В терминосистеме, употребляемой автором документа, привлекает внимание в первую очередь обозначение термина «бандитизм». Как известно, все украинское национально-освободительное движение, а тем более деятельность УПА, в советской идеологии и практике клеймилось именно так, и даже как «украинско-немецкий бандитизм». Первое, что бросается в глаза, — отказ от довеска «немецкий» — очевидно, что в 1949 г. об этом даже с официальной точки зрения не всегда стоило говорить, ведь ни один немец в рядах УПА или в сети ОУН так и не был обнаружен. Во-вторых, крайне важно выяснить, чем отличался в глазах военного прокурора «бандитизм» спецгрупп от «бандитизма УПА». Достаточно привести одну цитату: «Из приведенных выше примеров видно, что действия т. н. спецгрупп МГБ носят ярко выраженный бандитский антисоветский характер и, разумеется, не могут быть оправданы никакими оперативными соображениями. Не располагая достаточными материалами, т. н. спецгруппы МГБ действуют вслепую, в результате чего жертвой их произвола часто являются люди, не причастные к украинско-бандитскому националистическому подполью». Следовательно, военный прокурор МВД не видел принципиальной разницы между обоими «бандитизмами», прежде всего потому, очевидно, что в его глазах члены спецгрупп и повстанцы были одними и теми же людьми. Первые отличались от вторых только тем, что были условно амнистированы и служили «острым оружием» в руках МГБ.
На первый план в оценивании указанного документа выдвигаются вопросы моральные. Ведь те повстанцы, которые являлись «с повинной» («заявляли о своем желании»), были уже сломлены отсутствием четкой перспективы движения в условиях победы большевиков, находились под воздействием советской пропаганды, поверили ее обещаниям относительно амнистии. В действительности вместо декларируемого искреннего прощения они были поставлены перед выбором — или идти в тюрьму или в ссылку, или помогать этой власти уничтожать своих прежних проводников, товарищей, односельчан, знакомых. Разумеется, что те, кто прошел обязательное «испытание кровью», находясь одновременно под угрозой смерти от советских и националистических спецслужб, потеряли патриотический дух, совесть, веру, все моральные тормоза, не получив вместо этого новых идеологических убеждений. Они были готовы к любым действиям: убивать, насиловать, грабить, издеваться над населением и провоцировать его по приказу советского руководства. Ярким примером такого поведения членов «оперативных групп» МГБ стало одно из дел, возбужденных против И. Хомицкого, прежнего казака УПА, после «явки с повинной» зачисленного в группу при Почаевском райотделе МГБ. В 1947 г. его осудили за то, что, «пользуясь доверием начальника РО МГБ Еременко, и в некоторых случаях по его личному указанию, на протяжении 1944—1946 гг. совершил ряд грабежей в селах района, избивал граждан...». Характерно, что о вдохновителе и заказчике таких действий районного гэбиста, в обвинении прокурора не шла речь вообще. О таком разлагающем влиянии практики советских спецгрупп следует обязательно помнить при анализе докладной Кошарского.
♦ Наконец, последнее — это последующая судьба прежних уповцев, членов псевдобоевок. Известно, что определенная часть их — лица, которые попали в руки повстанцев, были без сожаления уничтожены СБ ОУН. Что произошло с другими — даже награжденными советскими медалями и орденами — нам неизвестно. Можно только спрогнозировать, что часть их была ликвидирована самими советскими репрессивно-карательными органами, ведь соответствующие статьи обвинения для них уже были сформулированы, а проанализированный выше документ вырисовал путь для наказания членов таких боевок и за «нарушение социалистической законности». Это был лучшей способ навсегда закрыть рты этим «чернорабочим» грязной борьбы с украинским национализмом, скрыть все факты самого существования и провокационной деятельности псевдобоевок, созданных НКВД/МГБ. Характерно, что в своей книге «Большая охота» генерал КГБ Санников посвятил этим «сотрудникам» репрессивно-карательных органов такие строки, которые подтверждают наше предположение: «Спустя много лет я тепло вспоминаю этих людей, смелых, простых и открытых сельских парней, сменивших в одночасье под страшным идеологическим прессом свою веру, честно и откровенно служивших своим новым командирам. Они в буквальном смысле слова кровью искупали свою вину перед советским государством, не подозревая, что их по капризу кого-либо из могущественных политиков Советского Союза могли в любое время расстрелять, не нарушая при этом принципов социалистической законности, ибо законных оснований для расстрела было предостаточно — руки у этих бывших эмиссаров, членов провода, провидныков разных рангов и положений, «эсбистов» любой категории, активных бойцов УПА и членов оуновского подполья, матерых пособников были по локоть в крови советских людей. Но эти бывшие, как тогда их официально называли в советских органах власти, бандиты, были нужны органам госбезопасности. Без них она была бессильна до конца ликвидировать остатки бандоуновского подполья, искоренить дух ультраукраинского национализма».
