В другое время этот материал о «военно-художественном отряде» можно было бы просто посвятить 125-летию со дня рождения выдающегося художника Петра Дмитриевича Покаржевского да ещё 100-летию начала Первой мировой войны. Оба события отмечались в этом году. Впрочем, сейчас продолжается другая война, а потому наш рассказ поневоле получает отзвук настоящего. И не только потому, что к событиям на востоке сейчас тоже приобщаются люди — работники искусства.
...Жизнь украинского парня из семьи с древними казацкими корнями сложилось так, что после рождения в степном Елисаветграде (сейчас Кировоград) и окончания Киевского художественного училища он, продолжая учёбу в Петербуржской академии искусств, волей судьбы оказался в творческой мастерской известного художника-баталиста, а ещё убеждённого украинофила (чего лишь стоит его участие в 1900 году в создании известного альбома «З української старовини» вместе с Дмитром Яворницким и Сергеем Василькивским!) Мыколы Самокиша.
• И вот именно под руководством этого отважного мастера (Самокиш уже побывал не на одном театре боевых действий, в частности, русско-японской войны: «Война 1904—1905. Из дневника художника») студент-живописец прошёл невиданную до сих пор художественную практику... на фронте Первой мировой (1915) в составе специального отряда. Действительно уникальный случай в истории искусства.
«Николай Семенович пришел возбужденный и радостно сообщил, — дальше пользуемся до сих пор неопубликованными воспоминаниями Петра Покаржевского, которые хранятся в Кировоградском областном художественном музее, — что создаётся Военно-художественный отряд под командой полковника Шенка. Художественным руководителем будет он (Самокиш). И сразу же назвал фамилии студентов батальной мастерской: Котова П., Митурича П., меня (Покаржевского — авт.), Трохименко К. и Френца Г. (заметим, что впоследствии все станут известными живописцами-авт.). Цель поездки — изучение военного дела, зарисовки поля боя, после боя, трофеев, военнопленных и, понятно, наших солдат. Маршрут сначала был коротким: немецкий фронт, конкретно, Билосток, Ломжа, Кисельница, Остроленка, Осовец и Барановичи. Нас одели в военную форму, знаками различия служили наши академические значки. Случалось, увидев новую форму, как гражданские, так и военные лица спрашивали: «Какой вы части?». Мы, не задумываясь, отвечали: «Водолазы». Те, кто спрашивал, удовлетворив (таким образом) любопытство, отходили. Отряд был сформирован и оснащён всем необходимым. Нам выделили вагон (каждому отдельное купе), краски, вьючные чемоданы и тому подобное. Был собственный повар и денщики. Мы получили даже оружие: шашку, портупею с кобурой и револьвер. Но это для того, чтобы не выделяться своим штатским видом».
«Об одной этой поездке можно было написать целую книгу», — вспоминал в 1966—1968 годах (именно тогда писались воспоминания) Петр Дмитриевич.
• Настоящую войну художники увидели вблизи польского местечка Остроленка. «На передовую линию меня пошёл проводить командир полка генерал фон Мекк (он шёл с расстёгнутой шинелью, чтобы видно было красную генеральскую подкладку), — писал Петр Покаржевский.- Немецкие позиции и даже немецкие солдаты были видны невооружённым глазом. Поэтому я выразил генералу опасения, что нас могут обстрелять, на что генерал ответил: «Немцы — культурные люди, они знают по кому стрелять». (Как здесь не вспомнить, что в войсках Российской империи во время войны с Германией служило немало этнических... немцев. Вспомним, например, что отец будущего известного учёного и литературоведа Юрия Шевелёва тоже имел немецкую фамилию Шнайдер, но на фронте Первой мировой генерал-монархист сменил её на более патриотическую — Шевелёв. Впрочем, это было на Западном фронте сто лет назад. Сейчас — на Восточном — с обеих сторон, как ни досадно, звучат уже преимущественно настоящие русские и украинские фамилии!).
«Немецкие окопы были отделены от наших какой-то водной преградой, — продолжает дальше рассказ Покаржевский, — то ли озером, или рекой, которая разлилась, мы прошли километров два или три на виду у немцев, но ни одного выстрела не было сделано в нашу сторону. Мы расстались с генералом, он пошёл осматривать блиндажи, а я примостился писать этюд: на первом плане блиндаж, который строился для нас из дерновых кусков (вглубь не позволяла копать вода), через блиндаж была видно гладь озера и другой берег, где немцы тоже что-то строили. На нашем переднем крае некоторые солдаты развешивали бельё, другие стряпали и тому подобное. Мне захотелось изобразить такую «мирную» жизнь на фронте. Моя работа подходила к концу, оставались какие-то детали на далёком плане. Как вдруг свист вблизи уха. Выстрел оттуда. Я присел, еще один выстрел. Солдат, который находился неподалёку, крикнул мне: «Отходите, ваше благородие, по вас стреляют, я видел, как пуля ударила сзади вас в бугор». Я все же не пошёл, еще несколько раз высунулся и таки дописал этюд. Возвращаясь назад, я видел картину, которая показала разное отношение к убитым. Наше военное кладбище, братскую могилу, простой крест и рядом немецкий: аккуратные персональные могилы с березовым (обязательно берёзовым) крестом, табличкой с фамилией и каской на кресте. Это я с болью в сердце отметил и никогда не забуду». (Конечно, больно в ХХІ веке смотреть на многолюдные — при участии представителей власти — траурные церемонии проводов в последний путь украинских военных, погребение на аллеях славы, но просто жутко читать о захоронении тайком российских воинов у них на родине. Менталитет не изменишь).
• Но самое ужасное будущим художникам пришлось пережить в крепости Осовец, которая находится в Беларуси. В историю Первой мировой это укрепление войдёт под названием «крепость мёртвых». Войска кайзера окружили её с трёх сторон. «Мы приехали в день относительного затишья, — напишет впоследствии Покаржевский, — очевидно немцы что-то готовили. На следующий день комендант крепости генерал Николай Бржозовский решил устроить для нас спектакль, предупредив, что днём мы можем работать, смотреть на стрельбу наших батарей, а до 5 вечера, чтобы все были в центральном форте, самом надежном. Наша стрельба началась (если мне не изменяет памяти) в 10 часов утра. Мы художники, были распределены по фортам, и делали зарисовки: как батареи стреляют, как подвозят снаряды, отдельных фигур артиллеристов. Время приближается к пяти, полковника Шенка, обязанного нас собрать, всё нет, наконец, ровно в пять, начинается соответствующая канонада немцев, и только здесь появляется Шенк, меня он посадил в автомобиль, едем далее за Матуричем и Трохименко, а там уже вся дорога под артиллерийским обстрелом, с трудом возвращаемся, едем назад, но и здесь обстрел. Решили прорваться быстрой ездой, но нас ничего бы не спасло, если бы не бугор, который прикрыл нас, мы только видели и слышали, как над головой летели осколки снарядов. Шенк был бледен, как полотно. Во-первых, тоже испугался, а во-вторых, не выполнил приказ коменданта крепости: привёз из 5 только одного. Я не буду описывать встречу с комендантом полковника, который не выполнил приказ, скажу только, что он долго не появлялся нам на глаза. Нашим начальником был назначен другой до самого отъезда из крепости. Я ещё хочу сказать несколько слов о пользе нашего приезда в Осовец: мы сильно поработали, было много зарисовок разрушений укреплений и сооружений, батарей в бою и тому подобное, но, кроме того, как мы узнали впоследствии, своей внезапной (учебной для нас) стрельбой пушки крепости повредили и подбили две «толстые Берты», которые как раз подвезли к Осовцу. «Толстыми Бертами» немцы окрестили свои 16-дюймовые пушки, которые пробивали самые прочные форты (один снаряд весил 800 кг.).
• Вспоминается ещё выезд из крепости. Чтобы немцы не заметили нашего выезда, мы выехали на простом грузовике. Не успели отъехать и двух километров, как над нами появился самолёт («Таубе»), он пролетел так низко, что мы увидели пилотов и, даже, как один смотрел в бинокль, а другой держал в руках небольшую бомбу, чтобы бросить. И что значит слепой страх: некоторые из нас полезли под брезент, ища спасения. Впрочем, «Таубе», осуществив четыре-пять заходов над нами, полетел, так и не сбросив бомбу».
После Осовца «военно-художественный отряд» прибыл в Барановичи. Там в салон-вагоне сделали выставку. Потом была возможность увековечить некоторые объекты Ставки верховного главнокомандующего русской армии, которая находилась в этом городе с начала войны до конца лета 1915 года. А дальше художникам разработали новый маршрут: Киев—Севастополь—Кавказ... В Киеве рисовали трофеи. В Севастополе — на боевых судах матросов около пушек, боевую тревогу и др. Дальше был Кавказский фронт. И несколько сотен художественных работ о тяжелом ратном труде непосредственно с передовой, созданных под пулями и осколками снарядов.
• Такой является малоизвестная страница из истории мировой живописи, к заполнению которой причастны и несколько украинских художников: Мыкола Самокиш («Великая война в образах и картинах», 1915), Петр Покаржевский, Карпо Трохименко... О них стоит помнить даже сейчас, когда правду с поля боя — о героизме и предательстве — люди получают, как говорится, оnline. И, вероятно, спецотряды такого направления вряд ли нужны.
