Тема права человека на добровольную смерть, которую суицидно настроенным личностям должна была бы гарантировать медицина, у нас не приобрела общественной актуальности, как это произошло на Западе. Запад, как известно, уже несколько веков находится «впереди планеты всей» не только в сфере научно-технического прогресса, но и в вопросах снятия табу с тысячелетних моральных и духовных принципов и предубеждений. Поэтому вопрос эвтаназии если и возникает на постсоветском пространстве, то, в основном, в контексте религиозных доктрин — именно религиозные деятели из последних сил пытаются удержать человечество от полной потери «страха Божьего» и окончательной дезориентации в вопросах этики. Другое дело, насколько их ортодоксальные аргументы убедительны для атеистов эпохи релятивизма.
Слабые и, соответственно, неубедительные религиозные аргументы против «цивилизованного» самоубийства можно услышать и в пьесе швейцарского литератора Лукаса Барфуса «Путешествие Алисы в Швейцарию», которая уже больше пяти лет ставится даже в театрах нашего недоброжелательного северного соседа. Наконец, дошла она и до нас благодаря художественному руководителю Театра им. И.Франко Станиславу Моисееву, который поставил опус Барфуса на Камерной сцене. Что естественно, потому что депрессивная история швейцарского врача Густава Штрома, который помогает страдающим уйти из этого мира, вряд ли привлечет массового украинского зрителя, потому что он занят вопросами выживания, а не добровольного умирания. Ассоциируясь с Алисой Льюиса Кэррола, имя героини с самого начала должно настроить нас на размышления о путешествии не просто в Швейцарию, где эвтаназия не преследуется законом, а в Зазеркалье посмертного бытия. Правда, в пьесе рассматривается не столько сама возможность существования по ту сторону смерти, сколько вопрос морального оправдания убийства врачом пациента.
Прежде чем коснуться содержания спектакля, хотелось бы сделать акцент на его высоком профессиональном качестве. По-немецки строгая и функциональная сценография Екатерины Маркуш, которая создает пространство смерти даже там, где должна была бы бурлить жизнь; владение не только формальными режиссерскими приемами, но и умение вывести актеров на точное, глубокое существование в роли, которое в очередной раз доказал Станислав Моисеев; в конечном итоге, редкое на отечественной сцене высокое качество актерских работ — все это прибавляет франковцам значимости. Итак, театралам стоит увидеть, как Сергей Калантай в роли Штрома играет тему человека, обреченного на одиночество и презрение мира из-за своих «благих намерений» избавлять людей от страданий. Как Татьяна Михина в роли Алисы с первого же появления на сцене заставляет почувствовать ужас человека, у которого уже нет сил жить, но еще не накоплено мужество умереть. Решение Алисы по причине неизлечимой болезни уйти из жизни делает как никогда близкими ее отношения с Лотте, матерью, в роли которой Людмила Смородина демонстрирует способность не просто глубоко проживать роль, но и умение сыграть сквозную тему — необходимость смириться со смертностью человека не как с научным постулатом, а как с фактом собственной биографии. Страх небытия здесь гротескно передает Александр Логинов в роли пациента Джона, который не может трансформировать свой гедонизм в аскетическую готовность попрощаться с миром мелких радостей и утех. Самая молодая исполнительница Светлана Косолапова в роли Евы, ассистентки Штрома, делает обратную эволюцию — от служения смерти она приходит в финале к служению жизни. Наконец, Александр Печерица в роли домовладельца Вальтера демонстрирует редкое актерское мастерство в таком гротескном (при этом органичном) перевоплощении, за которым не сразу узнаешь самого актера...
Другое дело, что мастерство создателей спектакля могло бы быть задействовано в более достойной драматургии. Барфус, хоть и испытал славу одного из лучших немецкоязычных беллетристов современности, грешит псевдоинтеллектуализмом. Касаясь философских вопросов и вкладывая в уста Штрома демагогичные сентенции на тему не только жизни и смерти, но и вечного бытия и Бога, он избегает честной, откровенной дискуссии. У «Доктора Смерть», который, в сущности, является антигероем, здесь нет достойного оппонента. В пьесе отсутствует герой, который противостоял бы антигерою, поэтому, соответственно, зрителя лишают альтернативы. Лишают возможности наблюдать за извечной борьбой Добра и Зла, которая составляет основную коллизию не только драматургии, но и земного бытия. Примитивность и лицемерие автора передается и тем, кто дает сценическую жизнь его «Алисе...». Чего стоят только рекламные пассажи, которые анонсируют спектакль франковцев: «Ни автор, ни создатели спектакля не вправе делать окончательный вывод в таком сложном выборе, мы имеем право только рассуждать, что являет собой истинная гуманность и какова настоящая цена человеческой жизни». Лишая себя права делать «окончательный вывод», то есть знать, создатели спектакля культивируют невежество и безответственность. Потому что тот, кто не имеет ответов, по определению не может быть ответственным.
Самое печальное во всей этой истории то, что наши доморощенные либералы жуют давно пережеванное в самой Европе, из которой импортируют, главным образом, всякого рода ментальный хлам, псевдоинтеллектуальный секонд-хенд. Высокомерие панъевропейского «гуманистического» сознания, которое поставило себя в центр Вселенной, но при этом не способно к серьезному плодотворному диалогу с другими культурами, привело мир к глобальной катастрофе. Прежде всего, западные «гуманисты» поставили на грань уничтожения собственную культуру и идентичность, данный факт констатируют те культурные политические деятели Запада, которые способны смотреть правде в глаза и принимать вызовы времени. «Мне стало тошно от самого слова «гуманизм» — признается французский интеллектуал из романа «Повиновение» Мишеля Уэльбека, который не без основания фантазирует на тему прихода к власти во Франции исламского кандидата в Президенты, в результате чего там начинает господствовать шариат. И происходит это, по мнению писателя, из-за тотального кризиса «гуманистического» мировоззрения, которое попробовало поставить человека на место Бога. «Ну не смешно ли смотреть, как это жалкое существо, которое живет на мизерной планете какой-то дальней ветки заштатной галактики, встает на задние лапы и заявляет: Бога нет»? — один этот вопрос героя «Повиновения» обесценивает все атеистические рассуждения врача Штрома, который на протяжении двух часов пытается доказать нам, что у нас есть право на самоубийство. Никогда поиск аргументов в защите суицида не был для нас таким неуместным, как в настоящий момент, когда Украина борется за то, чтобы жить, чтобы быть, а не умереть.
