Спектакль «Холокост Кабаре» создан по уже апробированной на сценах США, Канады и Германии пьесе канадского драматурга еврейского происхождения (это важно) Джонатана Гарфинкеля. Он посвящен суду над этническим украинцем, гражданином США Иваном Демьянюком, в котором в 1970-е уцелевшие узники нацистских лагерей опознали надзирателя лагеря Собибор по прозвищу «Иван Грозный», соучастника убийства около двадцати восьми тысяч лиц, преимущественно евреев.
Собственно, судебных процессов над Демьянюком было несколько. Основные — в Израиле (1983—1993 гг.), где он был осужден к смертному наказанию, но в результате рассмотрения апелляции оправдан, и в Германии (2009—2011 гг.), которая также осудила обвиняемого, но рассмотрение апелляции не было завершено по причине смерти подсудимого в 2012 г., на 92-м году жизни.
Демьянюк вошел в историю как последний разоблаченный преступник Второй мировой войны. Впрочем, его вина и тождественность с лицом нацистского палача так и не была доказана с 100% убедительностью.
Непосредственным импульсом для создания пьесы о суде над Демьянюком драматург называет информацию о том, что в Мюнхене из-за безумного наплыва желающих присутствовать на процессе для его проведения был арендован целый театр. «Театральный спектакль», «международный заговор», «шабаш», «пиар» — эти эпитеты, неоднократно употреблявшиеся относительно процесса в мировых СМИ, воплотились в предложенном автором жанре трагигротеска, и даже трагифарса.
ПРЕДЫСТОРИЯ
Премьера спектакля «Холокост Кабаре» состоялась в Санкт-Петербурге, в стенах наибольшего в России частного музея современного искусства «Эрарта». Режиссером выступил Илья Мощицкий, композитором — Дмитрий Саратский, актеры представляли местные театры (Александринский, МДТ «Театр Европы» и другие).
Важно подчеркнуть ключевое обстоятельство, которое не приняли во внимание большинство наших СМИ, освещавших ситуацию. А именно: спектакль в Киеве — это гастроли! С Украиной связана лишь фамилия киевлянина Дмитрия Саратского и «шапка» киевского негосударственного театра «Мизантроп» (Д. Саратский и И. Мощицкий — его основатели). То есть спектакль сразу попал в несколько некорректный контекст: его рассматривали именно как отечественный продукт, которым он может считаться лишь условно, а не как культурный «десант» из России.
КИЕВСКИЙ КОНТЕКСТ
Премьера спектакля в Киеве была назначена в концертном клубе Bel’Etage. На фасаде здания появляется огромная вывеска «Холокост Кабаре», что повлекло бурное возмущение общественности, — ведь в ста метрах оттуда находится Центральная Синагога, напротив — памятник Шолом-Алейхему, а «премьера» происходила в день, являющийся Международным днем памяти жертв Холокоста. По высказыванию критика Анастасии Гайшенец, «таким образом возникает агрессивная эмблема-триггер, что выглядит провокацией чистой воды».
Против спектакля сразу выступают главный раввин Украины Моше Асман, другие главы еврейской общины — а также многочисленные киевляне, которые сразу продолжают предложенный ассоциативный ряд и спрашивают, как бы украинцы отреагировали на вывеску, например, «Голодомор Водевиль». И не важно, что спектакль еще никто не видел и с пьесой не знаком: все действуют по давнему принципу «я Пастернака не читал, но глубоко возмущен им как тем, кто порочит советскую действительность».
Скандал подхватывают одиозные пропагандистские журналы, в частности «Московский комсомолец» и «Комсомольская правда в Украине». В конце концов вывеску снимают, с еврейской общиной, по утверждению организаторов, достигнуто «перемирие». Организаторы неоднократно подчеркивают еврейское происхождение большинства создателей спектакля и собственно искреннее нежелание оскорбить кого-либо.
Тем временем Bel’Etage в последний момент отказывает в помещении для показа спектакля. То же самое делают и Центр им. Л.Курбаса, который якобы согласился его принять, и еще с десяток площадок. Организаторы объясняют это давлением «с самого верха». Украинский Кризисный Медиа Центр также отказывается от заявленной пресс-конференции, мотивируя это так: «Проведение спектакля в Киеве запрещено и есть позиция Службы безопасности Украины относительно этого». СБУ официально никак не комментирует ситуацию, хотя ее возможный интерес к представлению можно гипотетически объяснить въездом в Украину целой «организованной группы» граждан РФ и уже имеющимся общественным резонансом. Дмитрий Саратский угрожает в случае окончательного срыва спектакля играть его по всему миру: «...И везде будем говорить о том, что моя родная Украина стала местом, где нету свободы высказывания, где современное искусство подвергается гонению радикальных религиозных организаций» и т.д.
В конечном итоге два (вместо одного — чтобы вместить всех владельцев билетов и аккредитованную прессу) показа «Холокост Кабаре» все же происходят в «Воздвиженка Арт Хаус» при присутствии автора пьесы.
Кажется, если бы не все эти события, спектакль вызвал бы заинтересованность лишь среди узкого — относительно городского общества в целом — круга приверженцев театра «Мизантроп», который успел образоваться за менее чем два года существования этого на самом деле яркого и самобытного коллектива. Поэтому тот, кому удалось попасть в небольшой зал на Подоле, смог лично убедиться в несоизмеримости шумихи — и, собственно, предмету, который ее вызвал.
ДРАЙВОВО
Благодаря, в значительно степени, мощной авторской музыке Дмитрия Саратского и живому инструментальному сопровождению спектакль полностью оправдал заявленный формат кабаре. Получилось драйвово, выразительно, на высоком техническом уровне вокала, пластики, диапазона актерских «масок» и «переключений» разных жанрово-стилевых регистров.
И вся эта мощь использована для того, чтобы задавать вопросы, но не отвечать на них — только жонглировать ими без конца: «Как такой милый человек может быть садистом и убийцей?! Убийца ли он вообще?! Правда или ложь»?!
В центре спектакля — Демьянюк (Иосиф Кошелевич), он в инвалидной коляске, с которой поднимается буквально дважды в течение действа. Остальное время в распоряжении актера — лишь мимика, интонации, руки, фуражка и черные очки.
По мнению Анастасии Гайшенец, «Демьянюк предстает в спектакле существом мизерным. Шансов на оправдание у него нет. Он виноват, но избегает ответственности. Он жалок, ему не веришь». Странно, но мне показалось с точностью до наоборот: персонаж Кошелевича — единственное живое существо среди оживленных карикатур, единственный, кто способен на рефлексию и чувства. Вокруг же — сплошной балаган, цирк, эксцентрика. Вместо людей — одни «кривые зеркала», которые лишь искажают человеческие лица до неузнаваемости. Даже бывший узник, который через 30 лет будто узнает в герое палача-надзирателя (опять — лишь «будто»), не вызывает особых симпатий из-за своей имманентной предубежденности. Противостояние же израильского прокурора (Андрей Кондратьев) и адвоката (Филипп Могильницкий) вообще подано полностью пародийно.
Здесь существует как будто два течения: объективный и безличный ужас нацизма — и личное, субъективное проживание персонажем собственной истории. Но они не могут пересечься, потому что между ними бетонной стеной предстают симулякры, пиар и провокации. Ежесекундные селфи во время экскурсии по лагерю смерти — квинтэссенция этих симулякров.
Следовательно, вопрос вины Демьянюка здесь так и остается открытым. Каждое сделанное предположение немедленно опровергается. После обращения героя к матери — с искренними слезами — он вдруг раскланивается. После заключения израильского суда относительно его оправдания — вдруг спрашивает: «А если я действительно был охранником в лагере?» В спектакле у героя есть даже персональный «черт» (Алишер Уманов), как у Ивана Карамазова — но так и непонятно, либо это его собственный оживленный внутренний голос, либо олицетворение всех его начальников-нацистов, чьи голоса все эти годы раздаются у него в голове.
И так — со всем и всеми. Здесь, естественно, нет и не может быть отрицания Холокоста (самая проницательная сцена — простое объявление заоблачного количества вагонов, которыми после «утилизации человеческого материала» из нацистских лагерей вывозились чемоданы... обувь... одежда... личные вещи...). Но на каждый другой «рискованный» момент всегда находится контрответ.
Там есть на что обидеться — и есть что поддержать украинцам (пафосно пародийно звучит монолог матери маленького Ивана, когда она пытается спасти его жизнь во времена Голодомора, — и это возмущает, но хорошо, что украинец не представлен монстром, хотя могло бы быть именно так). Там есть и восторг, и разочарование в Америке и ее ценностях. Там есть «бальзам на душу» и патриотам, и критикам государства Израиль («Нет бизнеса лучшего, чем Холокост», — всего одно из высказываний Адвоката).
То есть в спектакле господствует полный релятивизм. При общем «брехтивском» стиле отсутствует «брехтивская» же обязательная определенность собственной позиции: создатели спектакля принципиально отказывается его артикулировать.
Таким образом, общий «пазл» постоянно «рассыпается», не скрепленный сквозной идеей, главенствующей эмоцией, выразительным месседжем. Мы будто наблюдаем набор филигранно «прорисовывающих» и воспроизведенных картинок о чем-то бесконечно далеком от нас, сегодняшних. О войне, которая уже давно завершилась. Следовательно — не слишком способны рефлексировать относительно, по сути, чужих воспоминаний, потому что теперь их затмевает реальная война, которая за три года ее продолжения покрыла наши собственные судьбы и души совсем «нетеатральными» ранами.
Актерская профессия априори предусматривает «присвоение» чувств и мнений других людей, но и молодые питерские актеры (кроме упомянутых, играют также Анастасия Балуева и Анастасия Кипина) не кажутся безоговорочно лично включенными в проблематику пьесы. Возможно, из-за специфики жанра: кабаре требует виртуозности притворства, а не глубины переживаний. А возможно, это такое себе психологическое замещение, когда пробуешь погрузиться в давнюю историю, чтобы не задумываться над той настоящей войной (даже войнами), которую начала и в настоящий момент, в эту самую минуту, продолжает вести твоя страна...
В «сухом остатке» всей этой истории осталось следующее. Спектакль «Холокост Кабаре» состоялся. Кто видел его — может подтвердить, что тех грехов, в которых его изо всех сил попробовали обвинить, там нет, зато эстетические кондиции — высокие.
Постановочная группа и организаторы довольны, потому что чувствуют себя теми, кто отстоял свободу слова и независимость художника от общественных стереотипов. Но, как говорят, осадок остался. Как высказался в соцсети Дмитрий Саратский, «мнет одновременно и горько, и радостно думать о том, что произошло. Горько — потому что свободы в Украине становится все меньше и потому, что омерзительный отзвук советских времен — идеологическая цензура, вдруг начал проявятся в стране, пролившей кровь за свободу мысли!»
Можно, конечно, поспорить по поводу того, за что в действительности проливает кровь наша страна — либо за «свободу мысли», либо на самом деле за свободу от колониальной зависимости от «мнения» бывшого (хочется надеяться) «Большого Брата». Можно добавить еще малость конспирологии, заметив, что, по удивительному совпадению, скандал, где Киев (зря шла речь о гастролях «неместных») и «надругательство над Холокостом» предстали в единой «связке», был спровоцирован буквально накануне проведения Евровиденья и завершения процесса предоставления Украине безвизового режима со странами ЕС...
Но я просто скажу: хорошо, что все это уже в прошлом. И пусть каждый из авторов спектакля, его зрителей, причастных организаций и институций решает, какой опыт он вынес из этой ситуации. Как художественный, так и моральный.
