Окончание. Начало читайте в «Дне» № 3-4
Идеалом «хорошей» жены — хозяйки дома для старокиевского книжника начала ХІІ ст. был образ женщины, выписанный им по библейским образцам книги Псалмов и Притчей Соломоновых: «дороже она камня драгоценного, радуется ею муж ее, потому что делает она мужу своему хорошей всю жизнь. Добыв шерсть и лен, сделает она все необходимое руками своими. Будучи, словно корабль, она производит торг, издалека собирает себе богатство; и встает она еще ночью, и дает еду в доме и работу рабыням. Увидев ниву — покупает ее, плодами рук своих она засадит ниву. Перепоясавши крепко бедра свои, укрепит она рамена свои на дело; и чувствует она, что делает добро дело, и не гаснет очаг ее всю ночь. Руки свои простирает она на полезное, а локти свои подставляет под веретено. Руки свои она раскрывает убогим, а плод подаст нищим. Не беспокоится о доме своем муж ее, когда где-нибудь он будет. Двойную одежду сделает она мужу своему, а себе «черлене и багряне одіння». Заметным бывает в воротах муж ее, когда он сядет на собрании со старейшинами. Уста же свои открывает она рассудительно и по сути говорит языком своим. В силу и в красоту она убралась».
Ярким контрастом «хороших женщин» в произведениях древнерусской письменности выступает «злая» или «злообразная жона». Эту тему остроумно осмыслил на переломе ХІІ — ХІІІ веков Данило Заточеник. В своем знаменитом Слове он, бедолага, сознавался: «лучше мне быть волом, хозяином в доме своем, чем под пятой у злой женщины; потому что вол не разговаривает, ни мыслит зла, а злая жона, хоть бей ее, все равно бесится». Конечно, правда жизни, наполненная человеческими страстями, семейными радостями и бедами была более многокрасочной и колоритной.
Измеряемый повседневными хлопотами ритм городской жизни горожан проходил в тревожном беспокойстве. Достаточно было кому-то неосторожно повести себя около печи и мгновенно вздымался огонь, который, опрокидываясь со здания на здание, мог уничтожить за считанные часы достаточно большую часть городской деревянной застройки. Большой пожар вспыхнул в Киеве в знойном 1124 году. Как извещает летописец, «у се же літо було бездощів’я. Тоді ж погоріло Подолля все, напередодні празника святого рождення Іоанна Хрестителя і Предтечі. А на другий день погоріла Гора і монастирі всі, що їх було на Горі в Києві-граді». Недобрым словом вспоминает и волынский летописец какую-то бабу окаянную, из-за которой дотла сгорела нововыстроенный Даниилом Галицким столичный город Холм.
Усадьбы зажиточных горожан, особенно городских правительственных чиновников, иностранных купцов и еврейских процентщиков в беспокойные времена социальных беспорядков становились лакомой добычей киевского плебса. Так, во время беспорядков, вызванных смертью князя Святополка Изяславича в 1113 году, киевляне, пользуясь отсутствием твердой княжеской руки ограбили двор тысяцкого Путяты и жилища процентщиков — иноверцев-евреев: «разграбили двор Путяты Вишатича, тысяцкого, и пошли на жидов, и разграбили их». В средневековье слово «Жиды/Жидовское» не имело четко очерченного значения и тех негативных коннотаций, которые оно несет в себе в новые времена. Тогда в это слово вкладывался более широкий смысл — с его помощью отражалось «все еретическое, нечистое, несогласованное с православной верой». Однако бытовало оно и в узком значении. Следы существования еврейской громады в Киеве заметны чуть ли не с самого начала исторической жизни города. В ХІІ ст. ее местонахождение фиксируется в северо-восточной части так называемого «города Ярослава» на Копыревом конце (в районе современной Львовской площади). Главным занятием этой части городского населения было запрещенное Церковью для христиан ростовщичество. Богатые усадьбы иноверцев вызывали зависть у киевского плебса, который в период безвластия поддался искушению их безнаказанного грабежа. В критический для власти момент киевские «мужи» вынуждены были обратиться к Владимиру Мономаху, который княжил тогда в Переяславе Русском с предложением занять великокняжеский престол: «Пойди, князь, в Киев. Потому что если ты не пойдешь, то знай, что много зла поднимется, и тогда будут не Путятин двор, ни соцких, но и жидов грабить, а дальше пойдут на ятровку твою (вдову Святополка), и на бояр, и на монастыре. И будешь ты ответ иметь, княжеский, если монастыри разграбят». Только после того как Владимир Мономах прибыл в Киев, в городе возобновляется порядок и общественный покой.
Нередко страдали горожане от голода, вызванного неурожаями и стихийными бедствиями — наводнениями и землетрясениями. Последние имели место в Киеве, в частности, в 1108, 1170, 1196 и 1230 гг. Зимой в 1195/1196 году «потрусилась земля по всей области Киевской и по Киеву: церкви каменные и деревянные качались, и все люди, видя это, от страха не могли стоять — одни падали ниц, а другие трепетали». Чаще всего страдали от весенних наводнений подоляне. Так, около 1128 г. летописец вспоминает, что в том году «была вода большая и потопило людей и рожь, смыло их жилища».
Не предвещало добро и стабильность горожанам и безрассудное правление киевских князей и их управителей. Например, Киево-Печерский патерик так характеризует «дни княжества» в Киеве князя Святополка Изяславича (1093 — 1113 гг.): «Много насилия людям совершил Святополк — у зажиточных домах без вины их хозяев имущество многочисленное забрал. Из-за чего ослабил Господь плохим (половцам) силу иметь над ним. И были битве исчислении с ними, а к тому же и междоусобие, голод сильный и бедность большая наступила во всей Русской земле». Коварно ослеплен им князь Василько Теребовлянский, стремясь отомсти обидчику, «не пустив купців із Галича, ні лодій від Перемишля, через що не стало солі у Києві і по всій Руській землі. Такі неуправства настали і грабунки беззаконні... І можна було видіти людей у великій печалі, знеможених від голоду та війни, і не мали вони ні пшениці, ні солі, аби чимось нестачу перебути». Когда же добродетельные печерские монахи начали раздавать людям соль из монастырских запасов, этому позавидовали перекупщики соли, которые хотели сильно заработать на этой беде. Купцы стали искать покровительства киевского князя, который стал на сторону представителей торгово-ростовщического капитала, что и привело, не в последнюю очередь, к массовым беспорядкам киевлян, вспыхнувшим в городе после смерти Святополка Изяславича весной 1113 году.
Не меньшей бедой были для горожан бесконечные межкняжеские дрязги. В упорной борьбе за право владычествовать в Киеве, враждующие между собой княжеские кланы нередко пытались отомстить за свои неудачи над мирными обитателями города и совершить надругательство над его святынями. Например, когда в марте 1169 года Киев захватили военные союзники Андрея Юриевича (Боголюбского), завоеватели, по свидетельству летописца, «грабили они два дня весь город — Подолье, и Гору, и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу. И не было помилования никому неоткуда: церкви горели, христиан убивали, а других вязали, женщин вели в плен, силой разлучая с мужами их, дети рыдали, глядя на матери своих. И был в Киеве среди всех людей стон, и тоска, и скорбь неутешная, и слезы бесконечные».
Вместе с тем, невзирая на социальное напряжение и тревожное ожидание библейских пророчеств о грядущем «конце света», горожане находили место и время для веселья. Культура смеха была составной частью мира повседневной жизни Киевской Руси. Последняя была обществом преимущественно устной коммуникации, вот почему мы безнадежно лишены возможности услышать живые голоса древнерусских улиц, городских площадей и торжищ, шутки и остроты простонародья. Древнерусские потенциалии удостоверяют преимущественно неуместные проявления смеха. В повседневном же быту комичные ситуации возникали спонтанно и непредсказуемо. Смех выхватывается врасплох. Во все времена люди смеялись над обманутыми обманщиками, обворованными грабителями, нерасторопными, хвастунами и подобными «вечными» персонажами. Высмеивались также люди, одетые неадекватно соответствующему времени года, возрасту и социальному положению. Любое переодевание/разоблачение должно было вызывать смех. Церковь, однако, пыталась положить конец шуткам, которые переходили предел дозволенного. Под запретом было, в частности, загрязнение для смеха чужой одежды. На таких озорников налагалась церковная епитимия.
Популярными в народе были разнообразные забавы и игры. Игра для средневековых сообществ имела особое значение. Особенно люди любили игру в шахматы. Искусно вырезанные фигуры этой игры перемещались чуть ли не на каждом столе в жилищах киевских аристократов. Церковные установки предостерегали верующих от этого искушения. За нарушение канонических запретов на игру в шахматы, шашки и кости представители духовенства могли избавиться от сана, а на мирян налагалась епитимия. Впрочем, подобные запреты были, как представляется, малоэффективными. Обнаруженные археологическими исследованиями в культурных слоях древнерусских городов достаточно многочисленные находки игральных косточек, шахматных фигур свидетельствуют о популярности этих игр на Руси. Они были спасением от однообразия будничной жизни.
Такой же утехой для горожан были праздничные «учти», устраиваемые по любому поводу, — либо свадьба, либо церковный, либо семейный праздник. Продуктовый набор тогдашнего потребителя определялся его финансовым состоянием и климатическими условиями. Климатические аномалии — засуха, саранча, несовершенство средневековой агротехнической техники и экономики, примитивные способы сохранения продуктов не содействовали развитию гастрономической культуры. Конечно, на обеденном столе князя, архиерея, дружинника или простолюдина набор блюд, их качественный и количественный состав был разным. Первые куховарни появились в Западной Европе в середине ХІІІ века (Дания), а в XIV — XV ст. они распространились во Франции и Италии, а затем в Германии. О развитии гастрономии в Киевской Руси можно составить представление лишь на основе попутных летописных вестей. Основу питания простонародья составляла жидкая каша, или уха из гороха дополнением к которой были овощи: лук и чеснок.
Местом для публичных зрелищ в средневековом Киеве был, построенный в Верхнем городе ипподром, являвшийся был органичным продолжением Большого Ярославого двора.
Разнообразные зрелища для киевлян устраивались и на городских торжищах и площадях, где нередко звучала музыка и смех. Здесь, обычно, устраивали свои представления скоморохи. Певцы и танцоры веселили народ под аккомпанемент музыкантов, которые умело играли на гуслях, бубнах и свирелях. Фрагменты таких инструментов — деревянных гудков и гуслей обнаружены археологическими раскопками в культурных слоях многих древнерусских городов. Уличные, нередко смешные, временами драматичные и курьезные мизансцены, которые сама жизнь разыгрывала на улицах средневекового города, будоражили воображение его обитателей и иностранных гостей. Из них выныривали и тихо угасали узоры повседневной жизни княжеского Киева.
