Это произошло не в кино, а на самом деле. Всесокрушающий инстинкт ненависти, что миллионы лет копился в их мозгах, за разящими наотмашь клювами и острыми глазами, прорвался наружу и заставил птиц истреблять человеческий род.
Восстав со всей возможной яростью и безошибочным автоматизмом умных машин, не боясь ни собственной, ни чужой смерти, они атаковали нашу цивилизацию.
Сознание защищает меня пеленой выборочной амнезии, стирая недели воспоминаний, оставляя отдельные, короткие, но от того еще более яркие сцены. Ужас превращает меня в зрителя, отодвигает вглубь воображаемого зала.
Мы, горстка предусмотрительных гуманоидов — на первом этаже небольшого дома. Нам повезло: окна уже были забраны плотными широкими решетками, и, хотя ни одного целого стекла не осталось, птицы не могут пробиться. Свет пробивается сквозь щели. Вдруг в одну из них просовываются пальцы.
— Пустите! — кричит неизвестный, пугая нас еще больше. Мы молчим. Мы знаем, что бессильны: едва откроем двери — огромная стая ворвется внутрь и перебьет всех за считанные минуты.
— Пожалуйста-а-а! — но эту мольбу заглушают удары особенно мощных крыльев, а затем огромный лебедь — я таких не видел в своей жизни, таких просто не бывает — изо всех сил бьет жертву клювом в висок. Ветер от крыльев веет нам в лицо и шевелит волосы на головах, клювы кромсают человеческую плоть, кровь брызжет на засыпанные осколками стекла подоконники, крики с той стороны становятся невыносимыми, а затем стихают.
***
Мы на улице? Почему мы на улице? Ясное солнечное утро. В высокий опустевший флагшток вцепилась куча людей, мужчин и женщин. Они стоят на плечах друг у друга. И они... поют! Они совсем с ума сошли! Нас же сейчас разорвут! Почему я с ними? Что мы делаем?
Поют они, впрочем, не чепуху, а гимн США. Вот:
О, скажи, видишь ты в первых солнца лучах
Что средь битвы мы чли на вечерней зарнице?
Ну конечно. На гербе США — белоголовый орлан. У нас уже нет надежды. Остаются только ритуалы. Камлания. Молитвы. Припарки культуры на руинах мира.
Я поднимаю взгляд и там вижу его. С раскинутыми крыльями, с белой головой. Неторопливо, с царским величием он кружит среди первых солнца лучей. Кажется, настроен благосклонно. Возможно, мы своим нестройным, испуганным, но искренним хором заслужили его милость.
***
Я иду по длинному узкому проходу. Моя одежда превратилась в лохмотья. С обеих сторон, до самого потолка — полки, или, скорее, насесты, разбитые на ячейки. В каждой — птица. Всех возможных видов, от множества воробьев и синиц до редких ястребов и воронов. Похоже на магазин, но решеток или дверей нет.
Они не галдят, иногда что-то покрикивают друг другу, внимательно рассматривая меня круглыми, абсолютно нечеловеческими глазами. Оглядываюсь назад — в нескольких шагах за мной следует женщина средних лет в таких же обносках. В сей момент я понимаю, что это все-таки магазин. Только покупатели — они. А мы, немногие, кому удалось выжить — товар.
Теперь меня купит кто-то из тех, на насестах. И я отправлюсь в свою клетку. Буду развлекать его безголосым пением и неуклюжими ужимками. Убирать дерьмо. Ухаживать за полем с посевами нужных злаков. Он позаботится обо мне. Он будет щедрым, добрым хозяином. Я выживу в этом дивном новом мире, в тени огромных крыльев, накрывших землю.
***
Досмотрев этот сон, я встал, оделся, пошел к ближайшей кормушке и насыпал туда проса — его любят воробьи, чижи, щеглы, чечеты. А еще повесил на нитях кусочки несоленого сала — для синиц, дятлов и поползней. Хлеб и пшено нельзя.
В ближайшие дни соображу неподалеку еще одну кормушку.
Сделайте и вы это.
Пока не поздно.
В текст использован отрывок из рассказа Дафны дю Морье «Птицы»
