Что произошло 31 марта, все и так знают.
Но для меня это особая дата, в своем роде годовщина.
Сначала сам не поверил. Пересчитал — все верно.
Итак, в минувшее воскресенье число дней, прожитых мной при СССР, сравнялось с количеством дней, прожитых после его распада, если считать от провозглашения независимости Украины. 10080.
Я родился еще при Хрущеве. Его сняли, когда мне было уже почти 8 месяцев. Затем я последовательно пережил Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева.
Можно вспомнить много всяких вещей.
Например, о субботнем проклятии моих ранних лет — когда с самого утра по требованию родителей следовало тащиться в продмаг стоять в очереди, потому что там именно по субботам «выбрасывали» (это так называлось) молоко в бутылках.
О сверхдефицитных конфетах в коробках, которые нельзя было есть, потому что их держали для мелких взяток, ведь без тех или иных подношений ни один важный вопрос не решался.
О том, как родители, оказавшись в Москве, шли в Елисеевский гастроном, чтобы купить подпорченных апельсинов и были счастливы, потому что их нигде больше не продавали.
О том, сколь счастлив был я, когда привозил домой несколько бутылок «Пепси-колы» аж из Ленинграда — ибо вне столиц ей и не пахло, и казалась она на вкус божественным нектаром.
О тупой казарме с табличкой «23 образцово-показательная средняя школа» на фасаде.
О милиционерах, которые брутально, с руганью и рукоприкладством, без предъявления документов арестовали моего отца среди бела дня на улице, с кем-то его перепутав.
О совокупности издевательств, побоев, унижений и изнасилований, которая называлась Советской Армией.
О нескрываемой враждебности по отношению к новым поколениям, которая на самом деле (а не по риторике) составляла суть молодежной политики в СССР.
И так далее, и тому подобное.
Я считаю, что у меня ни детства, ни юности не было. Только сотни оттенков серого; ежедневный, привычный, как те очереди за молоком, тупик. Который немного подсветился в последние годы существования диктатуры. Но все равно оставался таким же свинцово-абсурдным.
Не верю утверждениям о внутренней эмиграции. Неволя просачивается в душу, как отрава или вирус, делает тебя похожим на твоих тюремщиков. Все, что то государство делало со мной, я воспринимал как должное; мысль, что в отношении меня и других поступают несправедливо, даже не приходила. И все предрассудки советского обывателя — расизм, антисемитизм, гомофобию, пренебрежение к женщинам, имперское высокомерие — я разделял.
Эту дикую смесь угнетения с одной стороны и невежества с другой пришлось выхаркивать — именно такое слово — еще долгие годы после того, как СССР наконец развалился.
Мое время на свободе уже на три дня превзошло срок не мной избранного заключения. Да, все то рабство остается в памяти, в биографии. Но я пережил чудовищ, имевших власть надо мной.
Остальное нестрашно.
