От редакции «Дня». То, что газета публикует на своих страницах материал российского политолога, историка и философа Андрея Окары, — не является доказательством того, что редакция полностью согласна с взглядами автора и полностью разделяет их. Так, не является бесспорным утверждение господина Окары о том, что в нынешней сложной, противоречивой ситуации, в которой находится украинское общественное сознание, якобы «никто — ни власть, ни интеллектуальное сообщество, ни журналисты, ни гражданские активисты, ни лидеры общественного мнения, не может дать однозначные и понятные ответы на вопросы, связанные с памятью о войне, которые волнуют все украинское общество». Заметим: во-первых, однозначных ответов здесь вообще быть не может — такие ответы скорее для демагогов и невежд; а во-вторых, есть достаточно большие интеллектуальные наработки, игнорировать их было бы несправедливо. Есть и другие моменты несогласия.
Однако мы решили ознакомить читателей «Дня» с рассуждениями Андрея Окары, потому что в этом случае речь идет о вещах ценностного, мировоззренческого характера, а тем более — об истории Второй мировой войны, которая подвергается и будет подвергаться злостным имперским манипуляциям Кремля. Как кажется, материал господина Окары будет способствовать более трезвому пониманию того, кто, зачем и каким образом это делает — и как этому противостоять.
За последние пять лет в Украине вынужденно стали хорошо разбираться в гибридной войне и в информационно-психологической войне как ее составляющей — появилось некоторое количество экспертов, публицистических и даже научных книг на эту тему, немало аналитических статей. Но еще одна важнейшая составляющая гибридной войны прошла мимо внимания украинского интеллектуального и экспертного сообщества: речь о когнитивной (смысловой) войне.
Когнитивная война — это война смыслов, мировоззрений, интерпретаций, картин мира, фундаментальных оснований бытия, идентичностей, концепций прошлого, настоящего и будущего, которые заложены в произведения культуры, в политическую пропаганду, в модели образования, в научные доктрины и методологии анализа.
Когнитивная же война оказалась не идентифицированной украинским интеллектуальным сообществом как специфический тип противостояния. Поэтому украинский ответ на внешнюю когнитивную агрессию на протяжении последних лет выглядел чаще всего несистемным, неконцептуальным, спорадическим, интуитивно сгенерированным.
Одна из важнейших тем, в пространстве которой ведется когнитивная война между Россией и Украиной, — тема победы над гитлеровской Германией в 1945 году и всего, что прямо или косвенно связано с Великой Отечественной и Второй Мировой войнами. (Следует заметить, что сам термин «Великая Отечественная война» имеет эмоционально, этически и пропагандистски окрашенный заряд; этически нейтральный синоним: «Советско-немецкая война».) При этом логика, выстраиваемая большинством украинских идеолог-мейкеров, историософов, интерпретаторов исторического прошлого и пропагандистов в подобной «войне памяти» уязвима, низкоконцептуальна и болезненна для значительной части жителей Украины. Когнитивная война предполагает работу с многомерными онтологическими конструкциями и ответы на сложнейшие фундаментальные вопросы бытия. Украинская интеллектуальная элита оказалась в целом не готова к сложной борьбе с российскими когнитивными атаками.
В путинской России за последние два десятилетия память о ВОВ и культ Победы превратился в «гражданскую религию». Российская власть исходит из того, что это — единственный беспрекословный символ, объединяющий всю Россию и всех россиян, абсолютная опора российской идентичности. Путинский политический режим с первых лет своего становления «приватизировал» символический капитал Победы и использует его как для укрепления собственной легитимности внутри страны, так и для решения задач за пределами России — прежде всего, в странах СНГ.
В Украине интерпретация Победы-1945 всегда была сложной и неоднозначной проблемой, поскольку на украинской территории применительно к 1939-1945 годам можно говорить о четырех параллельных процессах: Вторая Мировая, Великая Отечественная (Советско-немецкая), гражданская и национально-освободительная войны. Многие жители Украины оказались в различных военных соединениях и имели различный боевой опыт. Сам территориальный состав послевоенной УССР и нынешней Украины стал в некотором смысле одним из результатов Второй Мировой войны. С начала 2000-х годов многие представители «проукраинской интеллигенции» стали воспринимать тему ВОВ и Победы как когнитивный инструмент российской пропаганды, как одну из базовых составляющих концепта «Русского Мира».
В Украине, в свою очередь, с конца 1980-х открывались многие до того закрытые страницы истории ОУН, УПА и иных организаций и подразделений, участвовавших во Второй Мировой войне и объявленных в Советском Союзе коллаборантами — «пособниками Гитлера», врагами советской власти и т.п. Это проблематизировало советский нарратив (повествовательный вектор) о ВОВ, подвергло его критическому анализу и переосмыслению.
В ответ на украинскую Оранжевую революцию в России началась политика мобилизации, в контексте которой был задействован символический капитал Победы-1945: так, в мае 2005 года впервые прошла акция «георгиевская ленточка», которая, по замыслу ее организаторов, должна была психологически объединить российских граждан с властью в контексте памяти о ВОВ. Уже в следующем году при помощи пророссийских организаций акцию стали продвигать и в самой Украине. При этом у наблюдателей складывалось впечатление, что речь идет вовсе не о событиях из исторического прошлого, а о современной политике, в которой «правильная история» и «образ прошлого» является одним из инструментов решения сегодняшних политических и геополитических задач.
Травматичным для украинского общественного сознания стало высказывание на тот момент премьер-министра РФ Владимира Путина от 16 декабря 2010 года о том, что Великая Отечественная война была бы выиграна и без Украины (примечательно, что в России оно оказалось практически незамеченным). У многих украинских наблюдателей постепенно укреплялось мнение, что через темы ВОВ и Победы Кремль пытается смыслово и информационно подчинить Украину российскому влиянию.
Аннексия Крыма и начало войны на Донбассе весной-летом 2014 года еще более обострили восприятие этих тем украинским обществом, поскольку российская пропаганда и украинские сепаратисты сознательно использовали именно символику, атрибуты и идеологемы ВОВ в качестве когнитивного и информационно-психологического оружия против защитников Украинского государства. Российская пропаганда не без успеха убеждала жителей Юго-Востока Украины (а также российских телезрителей), что война на Донбассе — это война между «Добром» и «Злом», между «наследниками Победы-1945» и «нацистско-фашистской хунтой», «наследниками Гитлера и Бандеры». «Георгиевская» ленточка из символа ВОВ и Победы-1945 превратилась в символ российской агрессии и была запрещена украинским законодательством.
Еще одной достаточно эффективно сконструированной когнитивной ловушкой стала акция «Бессмертный полк». С одной стороны, для рационального сознания нет ничего плохого в публичном проходе по центру города 9 мая с фотографиями воевавших предков и в установлении эмоциональной солидарности с поколением дедов и прадедов. (Для нерационального и магического сознания «Бессмертный полк» — это обряд взывания к духам «заложных покойников».) Но в самой России семейное прошлое простых людей попало в жесткую зависимость от политического подтекста и лояльности к действиям власти — например, отношение к этой акции стало тождественным отношению к аннексии Крыма: если ты ходишь на «Бессмертный полк», значит, ты лоялен кремлевской политике и, в частности, ты за «Крымнаш». И наоборот. Эта схема была перенесена и в Украину: если ты за «Бессмертный полк», значит, ты считаешь войну на Донбассе «гражданской», а не «российско-украинской», Майдан-2014 — госпереворотом, а Крым «Путин не мог не забрать». Ну а если ты критически относишься к «Бессмертному полку» — значит, ты против своего (пра)деда, который «проливал за тебя кровь», «дошел до Берлина», «удавил фашистскую гадину» и т.п.
В результате в украинском общественном сознании сложилась сложная и противоречивая ситуация, в которой никто — ни власть, ни интеллектуальное сообщество, ни журналисты, ни общественные активисты и лидеры общественного мнения, ни представители научной и университетской общественности — не могли дать однозначные и внятные ответы на вопросы, связанные с памятью о войне и волновавшие все украинское общество. А именно:
• Что такое ВОВ и Победа-1945 для современного украинского общества?
• Украина — победитель во Второй Мировой и ВОВ или вечная жертва коварных соседей и сложных обстоятельств? Субъект или объект?
• Нужен ли и возможен ли аналог «Нюрнбергского» процесса над советским коммунизмом, Сталиным и его окружением?
• Сталин и коммунизм — такое же зло, как Гитлер и национал-социализм? Или даже большее зло? Или зло несопоставимо меньшее, поскольку коммунизм был устремлен в будущее, а нацизм — в Средневековье?
• Если Кремль и Путин называют Россию «наследницей великой Победы», то как Украине в условиях конфликта с Россией относиться к проблематике ВОВ?
• Если Сталин — виновник Голодомора и многих иных геноцидов в СССР, то как относиться к Сталину как главнокомандующему армии-победительницы?
• Если в Украине реабилитированы воины УПА, то означает ли это, что советские воины должны быть забыты либо помянуты позором?
• Советская армия и УПА — непримиримые антагонисты? Ситуативные тактические союзники? Кто из них более «проукраинский»? Кто из них достоин большего почитания?
• В какой день уместнее вспоминать о ВОВ и Победе-1945: 8 мая или 9 мая? Это должен быть День Победы и героизма или День Скорби и поминовения?
• Если в Украине отмечают День Победы 9 мая, означает ли это духовную капитуляцию перед путинской Россией?
• Если Победа-1945 — это победа одного Зла над другим Злом, то причем тут Украина?
Отсутствие ответов на эти и иные непростые вопросы обострили в украинском обществе в последние годы дуализм, когнитивный диссонанс и смысловой вакуум. С одной стороны, укрепилась точка зрения, сгенерированная в Украинском институте национальной памяти, согласно которой Украина — это прежде всего жертва войны между двумя тоталитарными политическими режимами — Гитлера и Сталина, главные украинские герои — это воины УПА, а знаменитые советские воины-украинцы (Кожедуб, Берест (знамя над Рейхстагом), Березняк («майор Вихрь») и др.) стерильно обозначены как участники «Украинской Второй Мировой войны», как будто они воевали сами по себе, а не в рядах Советской армии.
С другой стороны, звучит альтернативная точка зрения, воспроизводящая основные положения российской «гражданской религии» и выражаемая откровенно прокремлевскими политическими силами, публичными интеллектуалами и журналистами, что Победа — это «советская Пасха», главное событие всей истории человечества, которое навсегда связало Россию и Украину в единое целое, но коварные «наследники Бандеры» и «прочие неонацисты» хотят его разорвать, запретить не только «георгиевские» ленточки, но и шествие «Бессмертного полка».
И достаточно слабо представлены попытки провести смысловую параллель между советскими воинами — победителями Гитлера — и украинскими воинами, отстоявшими независимость своей страны в 2014—2019 годах. Хотя со стороны «вооруженных сил» «ДНР» и «ЛНР» сопоставление себя с советскими воинами, а ВСУ — с армией нацистской Германии началось с самого начала войны на Донбассе.
Можно с определенностью утверждать, что предки подавляющего числа современных украинцев во Второй Мировой войне участвовали на стороне СССР, а не на стороне коллаборантов и не на стороне УПА. Можно также утверждать, что для подавляющего большинства современных украинцев тема Победы-1945 не связана напрямую ни с советским коммунистическим наследием, ни с личностью Сталина, ни с кремлевскими интерпретациями последних лет, в которых почитание Победы-1945 напрямую связано с лояльностью российской политике.
Но в украинской официальной точке зрения на Вторую Мировую войну нет определенности по сложным вопросам. Оказывается, что украинское интеллектуальное и экспертное сообщество, а также пропагандистская машина и государство в целом выявили недостаточно высокий уровень выживаемости в условиях внешней многоуровневой агрессии.
Все дело в том, что нет никакого единого мифа ВОВ и Победы-1945. Есть два нарратива, два типа концептов, которые находятся в очень сложных конфликтных взаимоотношениях и очень часто даже взаимоисключают друг друга.
С одной стороны, речь об официальном мифе, концепте и нарративе, который сейчас уместно называть «имперским» или «сталинско-брежневско-путинским». Понятно, что при Сталине 9 мая не было даже выходным днем, отменили доплаты за военные награды, от ветеранов пытались дистанцироваться и всячески мешали их самоорганизации — боялись (надо сказать, справедливо), что энергия победителей может быть направлена против советского тоталитарного режима. При Брежневе напротив — власть решила опереться на ветеранов как на важную социальную страту: их задобряли всевозможными льготами, почетом, юбилейными медалями, тема ВОВ стала центральной в советской культуре и т.д. В путинские времена ветеранов остается все меньше и меньше, культ ВОВ приобрел формат «гражданской религии», иронично названный «победобесием», — с шествием «Бессмертного полка», с карнавальным переодеванием в пилотки, гимнастерки и кирзовые сапоги. Но все эти три периода культа ВОВ, сталинский, брежневский и путинский, объединяет ложноэпический пафосный героизм, представление об исключительной и позитивной роли государства и коммунистической партии, представление о «единении» во время войны государства и народа, о солидарности солдат, офицеров и генералов, а также пантеон официальных героев, открытый или скрытый культ личности Сталина, отказ от критического восприятия истории, избирательное использование «удобных» фрагментов «коллективного прошлого» и др. Можно заключить, что все это «победобесие» уже привело российское общество к гуманитарной катастрофе: так, по подсчетам «Левада-центра», в марте 2019 года 70% россиян позитивно оценивали роль Сталина в истории России.
С другой стороны, речь идет о критическом нарративе ВОВ, восходящем к переоценке многих страниц войны во времена горбачевской Перестройки и развивавшемся в России в 1990-х в эпоху Ельцина. И оказывается, что это совсем иная война, в которой Сталин — не «гениальный полководец», а истребитель собственного народа, в которой Жуков — не «маршал Победы», а «кровавый мясник», сказавший легендарную фразу — мол, «бабы новых нарожают». В этой войне нет казенного патриотизма, но есть некая «подлинная правда», о которой сами участники войны предпочитали молчать, а когда что-то прорывалось — то это становилось диссонансом по отношению к официальному советскому или постсоветскому путинскому нарративу. (В качестве примера подобного переосмысления в последние годы можно вспомнить книги участников войны «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева, «Воспоминания» Николая Никулина, «Сталінсько-гітлерівський геноцид українського народу» Федора Моргуна, а также работы современных историков-»ревизионистов» Владимира Резуна (Виктора Суворова) и Марка Солонина.) Именно подобный тип описания войны, в котором основным субъектом борьбы с нацистской Германией выступает не Советское государство, не коммунистическая партия, не Сталин и сталинские военачальники, а народ — внеэлитные слои населения СССР — при наличии жесткого антагонизма народа с государством, партией и сталинским командованием, может определяться как концепт «народной войны». «Народной» — вовсе не потому, что народ воспринял ее с каким-то воодушевлением — как свою собственную войну, а потому, что именно такая модель описания реальности может рассматриваться как наиболее точная и морально оправданная.
В подобной системе ценностей и оценок война выиграна не благодаря Сталину, а вопреки ему. Сталин и сталинские методы ведения войны, когда «расход» человеческого ресурса планируется на уровне 100%, когда потери под Ельней, Ржевом, в Лубенском котле, при форсировании Днепра и освобождении Киева, при взятии Берлина и т.д., и т.п. исчисляются сотнями тысяч и даже миллионами, рассматриваются как античеловеческие, людоедские, не совместимые с христианством и гуманизмом, в некоторых моментах — даже как истребление (по халатности) собственного народа.
Если в первом нарративе, официальном, осуждаются «культ личности» и «перегибы» в управлении армией, то в концепции «народной войны» осуждается вся репрессивно-тоталитарная сталинская коммунистическая система, приведшая к самым огромным за всю человеческую историю потерям.
Официальный нарратив имеет ярко выраженный имперско-деспотический, государствоцентричный и прокоммунистический характер — хоть при Сталине, хоть при Брежневе, хоть при Путине. Концепция «народной войны» напротив — старается отойти от абсолютизации империи. Перед украинскими историками тут открывается поле не только для выкраивания украинского нарратива о Второй Мировой и ВОВ из общего имперского советского контекста, но и для того, чтобы показать истинную роль Украины в тех событиях — грандиозную, величественную и трагичную.
Концепт «народной войны» снимает или значительно снижает антагонизм между приверженцами УПА и теми, кто гордится, что их предки воевали в Советской армии. Он нейтрализует кремлевский концепт Победы-1945, который не без успеха использовался как когнитивное оружие против Украины на протяжении последних лет. Он концептуализирует ментальный и ценностный разрыв между сторонниками «сталинско-брежневско-путинского» нарратива о ВОВ и сторонниками человекоцентричного концепта — причем, не только в Украине, но и в самой России.
Если учесть, что в современной России безраздельно господствует «сталинско-брежневско-путинский» нарратив, в котором на смену брежневскому соцреалистическому «глянцу» пришел путинский постмодернистский «гламур», а попытки осмыслить «неприятные» страницы войны нередко приравниваются чуть ли не к измене родины, у Украины появляется возможность — не прятаться от сложных вопросов о ВОВ, а занять проактивную позицию — стать оплотом (даже в контексте всего постсоветского пространства!) концепции ВОВ как «народной войны». Это, кстати, может существенно снизить эффективность российских инструментов когнитивного воздействия, связанных с «войной историй», а также уменьшить антагонизм внутри украинского общества между сторонниками разных интерпретаций Второй Мировой.
Все это вместе взятое способно повысить субъектность страны — как генератора оригинальных гуманитарных смыслов.
