Не знаю, думал ли автор, что вскоре действительно так случится. Ему было отведено еще почти три года, но он как будто предчувствовал приближение далекого Дома, с появлением которого с руки выпадет ключ. Поэта наполняет тревога:
Хто ж відімкне
Далекий дім,
Визволить Музу з неволі?
Кажуть, для цього є
Ключові слова...
А в мене —
Ані ключа,
Ні слова...
Я процитировал окончание стихотворения «Муза», чтобы эту тревогу читатель почувствовал с первых уст, почувствовал и отрицал ее пять лет после того, когда автор этих слов действительно очутился в «точке невозвращения». Впрочем, он сам в стихотворениях Ars poetica и Curriculum vitae указал направление, где их искать. В первом из названных стихотворений очерченные истоки, которые определили судьбу поэта: это было Слово. Оно запахло, как в детстве пахнет горбушка маминого хлеба, засияло жемчугами, как росы на рассвете, заиграло, как звуки свистульки из глиняных коньков, искало его и нашло, став наибольшим достижением судьбы. И не верьте, что оно у него ссохлось и раскрошилось, как корка хлеба, высохло, как роса от луча солнца, распалось, как глиняная игрушка. Настоящий поэт немеет перед Словом потому, что всегда ищет Слова нового, и когда такой поиск прекращается, он перестает быть поэтом.
Но поэт должен уметь оглянуться назад, оценить тот путь, который уже прошел, даже, когда многим недоволен. Здесь не излишне привести первую половину названного уже стихотворения Curriculum vitae, что на украинском означает «жизнеописание»:
Був я наївним колись безмежно,
Щедрим на почуття і слова.
Наліво, направо необережно
Казав, мов сипав із рукава:
«Чуєте, люди? Люблю вас, люди!
Квіти»! Я з вами! Вітри, я ваш!»
Не думав, що на сніданок буде —
Корж чи калач, малай чи лаваш.
Було потроху всякого хліба:
Із остюками. Без остюків...
А від трипільця та від дуліба
Я взяв у серце гомін віків.
Красиво мовлено, —
чи не правда, —
В добу «продвинутого» совка,
Щось там торочив
про космонавта,
Не про колгоспного кріпака!
Був я безладним
та поетичним,
Був я баладним
та патетичним,
Ще й романтичним —
усяким був:
Одне забув, інше — набув...
Хорошо, что есть здесь три точки, потому что никак не мог оборвать самокритику поэта, насколько все здесь точное, важное и справедливое. Поэт упрекает себя за то, что когда не раз «измученная история» нашептывала ему подставить рамена, он как будто не слышал ее голоса, воспринимая бутафорию за реальность («межевой знак»); упрекает за то, что откладывал на потом золотое перо, которое сбросила ему жар-птица, пролетая через его родной Островок. Можно было бы навести и другие сюжеты его «невинной вины» (это высказывание не раз встречается в поэзиях Ивана Драча, Николая Винграновского), но сколько людей — поэтов и непоэтов, — которые имеют настоящие вины, считают себя патриотами и борцами.
Для нас сегодня важно то, что поэт «приобрел», потому что опыт — этими словами заканчивается цитируемое стихотворение — «чему-то и учит!» Жизненный путь Романа Лубкивского свидетельствует, что ему дано было много, и нет оснований отказываться от себя прежнего. Как поэт он начинался в 1960-е годы и принадлежат ко второй волне поколения шестидесятников, в которую входят Павел Мовчан, Петр Скунць, Борис Нечерда, Роман Кудлык, Ирина Жиленко. Лирика его впитывала в себя и мелодику подольской маминой песни, и музыкальность молодого Тычины, и строгий контур украинского сонета от Ивана Франко, Максима Рыльского, Дмитрия Павлычка. Она щедро напоена фольклорной символикой. В лирическом герое его стихотворений есть что-то от «звіздаря» наших колядок и щедривок, что призваны светом зари вскрыть темень ночи. И хоть какой темной была эта ночь, и колядовать было запрещено, все же тот лучик зари тоталитарному безбожному режиму не удавалось погасить. В духоте того времени, когда закрывались и разрушались церкви, Лубкивский строил свою церковь — строил ее из «кленового звона», «яворового шума», и этот «зеленый звон», как и «зеленый луч зари», не давал заснуть совести. Художественное слово в украинской литературе традиционно обретало признаков государственного значения, и многие писатели, в том числе и Роман Лубкивский, во время создания государства активно приобщились к общественно-политической деятельности.
Какие же слова тогда стали ключевыми в его поэтическом языке? Он формулирует их, опираясь на Ивана Франко, как желание делать «лад у власнім домі».
Так, ці слова сьогодні —
ключові!
З них — дзвони ллють небесні.
Вічові!
Ими завершается стихотворение «Про громаду» при осознании того, что понятие общества неоднозначно, усилено эпиграфами из великих наших классиков — Т. Шевченко («А на громаду хоч наплюй, вона капуста головата»), И. Франко («Отак ми всі йдемо, в одну громаду скуті) — и народным выражением, что «громада — великий чоловік»... Поэтому и нужны такие слова, чтобы из них, как из звонкой меди, можно было выковать для общества вечевые колокола.
Роман Лубкивский ищет такие слова и часто обращается за помощью и поддержкой к своим предшественникам и современникам. В его поэтических текстах, особенно последних лет, встречаем разные формы интертекстуальности (цитата, эпиграф, аллюзия, парафраз, реминисценция), благодаря которым размыкается смысловое и формообразовательное пространство произведения, расширяется историческая проекция определенного исторического события. Так, в стихотворении «Невідвідані Фермопіли» идет речь о путешествии в греческий город Метеор и впечатление от указания «Фермопіли», места, которое экскурсантам не пришлось тогда посетить. Эпизод далекой истории Эллады, когда триста юношей не сдались целому персидскому войску, и хотя погибли, задержали его до прихода своих сил, вызывали ассоциации ситуаций из истории Украины, переданные словами Тараса Шевченко о Берестечко («Нас тут триста, як скло, товариства лягло»), и Павла Тичини о Крутах (На Аскольдовій могилі... — Поховали їх, / Триста мучнів українських)...
Не чаще ли всего встречаем у Лубкивского парафразы из Павла Тычины. Современный поэт «отсылает» читателя к образам своего великого предшественника, видоизменяя их в соответствии с новыми историческими реалиями: «Загарбницький вечір? Окупаційна ніч?»
Приемы интертекстуальности обогащают палитру «Ключевых слов». Поэт преимущественно подает читателю намек на источник отзвука в своем стихотворении, и порой все же не дает ему ключа, а предлагает разгадывать загадку самому, очевидно, имея в виду, что таких разгадок может быть не одна, и каждая будет по-своему правильна.
Что может противопоставить поэт тому, что вызывает у него возмущение и протест? Он ставит «камень межевой» между тем, что было окутано «всесоюзным гетто», и тем, что воскресло на Майдане. Одним из основных мотивов поэзии Р.Лубкивского выступает культура как государственно- созидательный фактор, к которому Украина направляется «по довгім тяжкім отупінню» (эти слова Франко процитированы в стихотворении «Невідіслані листи»). Р.Лубкивский поэтическим воображением осуществляет странствия по Украине, в частности по родовым местам, бережно собирая те зерна духовности, которые потом всходили, становились зрелыми плодами и творили национальную культуру как целостность (формула И. Дзюбы). В Бережанах — это «колыбель творческая Маркияна», где будущий поэт учился в гимназии, в Кременце — «следы Тараса», Теребовлянщина — место, откуда вырастает могучая фигура Йосипа Слепого — митрополита Галицкого и кардинала, выдающегося церковного и научного деятеля.
Составление таких культурных карт на поприщах Украины становится знамением нашего времени, что удостоверяет книга писательницы Галины Пагутяк «Сентиментальні мандрівки Галичиною та інші історії». В «Ключевых словах» шутливая по форме и серьезная по содержанию «Есемеска Галині Пагутяк», которую стоит процитировать:
Галино Пагутяк!
Малі містечка
Тобі засмакували,
як тістечка!
Не схрумай їх,
прохромлюючи всіх,
Котрі в твоїх діяннях
бачать гріх.
У мандрах провінційними
шляхами —
Зоставиш слід...
Сліди не суть гріхами!
Не говорю уже о блестящей книге «Солнечные часы» преждевременного умершего выдающегося литературоведа, ученого-»пилигрима» Владимира Панченко с широким охватыванием украинского культурного времяпространства.
Напрашивается чуть ли не каждое стихотворение «Ключевых слов» Романа Лубкивского на новые параллели, которые свидетельствуют, что поэт много передумал и хотел многого сказать: хотел исповедоваться. Поэтому возвращаюсь к теме, с которой почал размышления над книжкой «Ключевые слова». Она наметилась уже раньше, в предыдущих сборниках поэта, но, так сказать, не прямо, а окольной дорогой. Меня в свое время взволновало и часто вспоминалось стихотворение «Задзеркалля» из книжки «Нічна варта», изданной в 2011 году. Это стихотворение о зиме, за образом которой угадывается лицо из другого мира — из Зазеркалья:
Добродійко, я вже вступаю
в Задзеркалля,
Скажіть, кудою йти —
де верх, а де провалля,
Скажіть, бо кличе хтось —
звідтіль, де край сувою...
Я навіть чую сміх! Т
ак тішилась Наталя,
Коли я біг навстріч —
і в сніг сторч головою!
Наталья — жена Романа Лубкивского, которая отошла в Вечность раньше него: она отзывалась уже из Зазеркалья.
Поэт попрощался с нами, вступив под опеку Ночной Стражи. Он все же оставил нам Ключевые Слова. А нам уже искать к ним ключ. Каждый будет находить — свой.
