Материалы Сергея Васильевича всегда интересны, у него легкое «перо», хотя он давно освоил компьютер. Тексты Трымбача — лидеры в соцсетях и вызывают активное обсуждение! Он является председателем жюри Премии Мейса и активно помогает Благотворительному фонду «Дня». Мы гордимся тем, что имеем такого высококлассного автора! Накануне дня рождения юбиляр рассказал о своих семейных тайнах, как начал писать рецензии, книги, киносценарии, вести телепередачи о кинематографе и стал кинокритиком №1...
«День»: — Сергей Васильевич, семьдесят лет — это как, это что, если говорить о внутреннем ощущении?
С.Т.: — Точно так, как было в пятьдесят или шестьдесят. И в тридцать даже. Количество прожитых лет мало что меняет. Человек формируется в первые два-три десятилетия, дальше ты остаешься таким, каким и был. Добавляется опыт, еще какие-то нюансы — но не принципиальные. Внешние изменения отнюдь не тождественны внутренним...
ДЛЯ ЧЕГО ПИШУТСЯ СТИХИ?
С.Т.: — Вот был я на днях в Закарпатье на фестивале «Чендей-фест», который посвящен выдающемуся писателю Ивану Чендею. Поехали в горы, и там на меня смотрели, как на человека уже дедовского возраста: сочувственно спрашивали о самочувствии... Да нормальное у меня самочувствие. Было бы здоровье, с самочувствием мы справимся.
— А в детстве день рождения как отмечали?
— Да практически никак. Утром встал, умылся, тебя немного потаскали за уши — чтобы рос лучше. Вечером за чаем еще пожелают чего-то хорошего. Тогда не принято было отмечать дни рождения так, как делают это сегодня.
— Вы как относились к школе, к институту, обучению в целом?
— Я любил школу, просто любил. Первое сентября действительно было праздником ...У нас был хороший класс, учителя чудесные. Учился я хорошо — до восьмого класса. Затем немного хуже, поскольку меня перестали интересовать точные науки — математика прежде всего. Я решил, уже в конце седьмого класса, стать журналистом. Стихи начал писать. Оказалось, что это лучший и самый простой способ флирта с девушками. Напишешь стихотворение, перекинешь ей через парту — и видишь, как поехали чувства. Удивляюсь тому, что девушки, женщины теперь чаще, так кажется, пишут стихи. Мужчину сложно пробить словесными образами...
— Вы так думаете?
— Так оно и есть.
— Ну, стихи пишутся ведь не только для обольщения.
— Безусловно. Но в юности преимущественно для этого. Свою будущую жену, Татьяну (мы поженились еще студентами и живем до сих пор вместе, слава Богу, и потому, что мы сумели так гармонизироваться), я так же окружал поэтическими волнами. А когда поженились — уже через месяц из меня потекла проза.
— В вашей семье кто-то писал стихи?
— Да, мама, Вера Гавриловна. Она закончила Александрийское культпросветучилище, стихи писала... К сожалению, ничего из этого не осталось.
ФОТО РУСЛАНА КАНЮКИ / «День»
— Так, может, она именно стихами и пленила вашего будущего отца? Он стихов не писал...
— Вот этого я не знаю. Даже этого! Отец, Василий Павлович, умер за четыре дня до моего 11-летия. Это самая большая травма моей жизни — без отца я много потерял, чего-то очень важного просто не узнал. Мама, бабушка Мария Семеновна сделали все, чтобы смягчить этот страшный удар. И дед, Павел Макарович Трымбач с бабушкой Марией Евдокимовной. Тети, Галина Павловна с мужем Иваном Андреевичем и Анна Федоровна Гарбуз... Во времена моего детства и юности род играл в жизни человека значительно более заметную роль, чем сейчас. Скажем, каждую неделю, в выходные, ходили друг к другу в гости. Все ходили, и нас, детей, брали с собой. А сейчас дети и внуки мои и брата почти не общаются. Раньше представить себе подобное было невозможно.
ТАЙНЫ И ЗАГАДКИ РОЖДЕНИЯ
— Насколько активно общаетесь с родственниками сейчас?
— Активно с братом Владимиром, конечно. С двоюродной сестрой Верой, которая проработала всю жизнь сельской учительницей, неподалеку моей Александрии. Вера — дочь моей любимой тети Галины Павловны, так же учительницы, которая любила призывать нас «Дітки, родайтеся!» Очень любил я другую тетю, Марию Павловну Ильяш — удивительно преданную своему роду.
— А есть какие-то семейные тайны, загадки неразгаданные?
— Не сказал бы. Хотя... У мамы было две сестры, аж троюродные. Обе очень красивые, эффектные такие, обе выучились на врачей. Уже через три года после смерти моего отца одна из этих сестер маминых призналась, что у них с моим будущим отцом был роман. Оборвался он неожиданно. Она (звали ее Лидией) куда-то шла, вышла на пригорок и неожиданно увидела в кукурузе своего любимого Василия, что присел там по нужде. Вот эта картина, по признанию той Лидии, мгновенно выветрила из ее души все романтические чувства. Так что Василий Павлович переключился на мою будущую матушку... Такие нежные душой девушки были в те послевоенные времена! Однако представьте себе, если бы желудок моего отца не призвал его в тот момент к известным всем действиям. Женился бы он на той Лидии, и я просто не появился на поле этой жизни.
— Наверное, та Лидия стихи писала...
— Не знаю, не говорили об этом. А недавно еще одна загадка моего рождения проклюнулась. Год назад мне сделали рентгеновский снимок легких. И выдали справку: с легкими все хорошо. А в придачу год рождения указали: 17.09.1895. Ну, вроде обычная ошибка компьютера, если бы не вот этот год, 1895-й. Ведь, как известно, это год рождения кинематографа, первого киносеанса братьев Люмьер...
«СТРАШНО СКАЗАТЬ — ПИШУ УЖЕ ШЕСТЬ ДЕСЯТКОВ ЛЕТ...»
— А как родился Сергей Трымбач — литератор, критик, сценарист?
— Я пишу, страшно сказать, уже шесть десятков лет. Первоклассником, в 59-м, вернувшись из пионерского лагеря, сел за стол и написал рассказ. Он назывался «Пожар» и было зарисовкой с натуры — я действительно видел, как посреди поля сгорела огромная скирда соломы. Придумал сюжет вокруг и... И решил: буду писателем. Уже где-то в пятом-шестом классах работал более солидно. Брал толстую общую тетрадь, писал на титульном листе какое-то эпическое слово вроде «Буря», далее исписывал пару страниц и откладывал. Я где-то вычитал, что так пишут романы: не спеша, а откладывая на потом — пусть полежит, созреет. Таких «романов» я настрочил пару десятков.
— Что-то осталось из того?
— Да нет, утекло по водам времени. В старших классах начал писать стихи, о чем уже упоминалось. Писал их и в университете, куда я поступил на филологический факультет. На старших курсах потянуло в эстетику — под влиянием блестящего педагога Ларисы Левчук. И — кино, тоже не без ее влияния. Так случилось, что на пятом курсе написал свой первый сценарий для «Киевнаучфильма» — лучшей тогда в мире (без малейшего преувеличения!) Студии научного кино. Однако «лучше выдумать не мог», чем сделать текст о вреде, причиняемом наукой. Не прошел — науку тогда почитали, обижать ее не разрешалось. Однако позже сложилось и со сценариями — в основном на материале истории кино. Лучшими считаю фильмы «Любовь небесная» и «Вечный крест» Юрия Терещенко, «Опасно свободный человек» Романа Ширмана, «Живые» (здесь я в соавторстве) Сергея Буковского... Сейчас речь идет и о сценариях игровых фильмов. Скажу по секрету: в прошлом году написал сценарий 12-серийного фильма, надеюсь, и до съемок дойдет. Есть в загашнике почти завершенный сценарий 16-серийного фильма «Довженко» (это пока мечта). Остаются и документальные, неигровые. Надеюсь на реализацию проекта «Олесь Гончар. Записки из плена», где образ хорошо известного писателя получит новую и, думаю, неожиданную для многих трактовку.
СРАЗУ ЖЕ ТИТУЛ «ПЕРВОГО КРИТИКА»
— Но начинали вы как критик, кинокритик. Каким образом из филолога, литератора образовался кинематографист?
— Во время учебы на филологическом писал стихи, потом прозу... Но у меня планка была высокая: или писать на уровне моих любимых Чехова, Коцюбинского, Бунина, или не надо этим заниматься. Начал писать критические рецензии — на тексты своих однокурсников. Мне сразу присвоили титул «первого критика»: во вселенском масштабе, конечно. Сделали это особенно охотно, поскольку остальные все еще писали стихи и прозу.
— А дальше?
— Дальше начал писать о кино. И тут решил: или я буду публиковаться в лучшем тогда в СССР московском журнале «Искусство кино», или на чем-то другом сосредоточусь. На удивление быстро я начал там публиковаться, было мне 28 лет тогда. А в 1980-м главный редактор этого журнала Евгений Сурков заказал мне большое интервью с Иваном Миколайчуком, который только что закончил тогда фильм «Вавилон ХХ», а потом и большую статью о том же «Вавилоне ХХ» и украинском поэтическом кино в целом. Том же кино, которое еще в начале 70-х уничтожалось партийными бонзами, даже специальное постановление ЦК Компартии Украины было. А тут мои два материала, которые стали поперек той запретной дурости.
— ЦК заметил ваши публикации?
— Конечно. А я как раз закончил аспирантуру в академическом Институте искусствоведения, фольклористики и этнологии имени Максима Рыльского, где работаю по сей день. Институт замечательный, это высокая академическая наука! Из ЦК пошли, очевидно, указания, чтобы меня куда-то выпихнули. Тогда сотрудники московского журнала обратились в ЦК КПСС, оттуда в Киев ушло указание не трогать меня («молодой еще, первый раз ошибся»). Меня оставили в покое. Однако с защитой кандидатской диссертации посоветовали подождать: «ты в черном списке». Так я диссертацию и не защитил — каждый раз, когда дело доходило до этой процедуры, мне становилось противно.
НЕПОСЛЕДНЯЯ ИСПОВЕДЬ
— Карьеру вы все же сделали. В кино. Вас даже избрали председателем Национального союза кинематографистов Украины.
— Да, и это целая эпопея была, те два срока моего председательства в Союзе, с 2009 по 2016-й. Интересные годы. А в нашем институте меня заведующим отделом киноведения (и.о., конечно, потому что без ученой степени) назначили. Было такое... За доверие благодарю директора Института, академика Анну Скрипник. А еще избрали членом-корреспондентом Национальной академии искусств Украины. Чем я действительно горжусь из своего научного наследия — книгой «Олександр Довженко. Загибель богів» и участием в подготовке научного издания Довженковских «Щоденникових записів».
— Вы и в архиве успели поработать. Нынешний гендиректор Довженко-центра Иван Козленко не раз называл вас среди учредителей этого архивного научного учреждения.
— Да. Это произошло на рубеже 1990-х и так называемых «нулевых». Тогда не все удалось, сейчас Довженко-центр работает удивительно эффективно. Что самое радостное — в дело вошло новое поколение киноведов, историков кино.
— А что за история с вашим призывом к Путину об освобождении Олега Сенцова?
— Это произошло в 2014-м, на Московском кинофестивале. Меня попросили получить приз за лучшую женскую роль в фильме «Братья. Последняя исповедь» Виктории Трофименко, присужденную украинской актрисе, действительно прекрасной, Наталье Половинке. Получил, а потом со сцены кинокомплекса «Россия» обратился к Владимиру Путину (хотя его в зале и не было): «Не дело арестовывать режиссеров...» Присутствующие, кстати, устроили мне овацию... Не помогло, к сожалению, то мое обращение. Хотя уже на следующий день знакомая московская журналистка сообщила: до тех пор замороженный ее материал о Сенцове дали в газетный номер, поскольку мое выступление разблокировало тему задержанного украинского режиссера. А вскоре классик кино, чудесный Марлен Мартынович Хуциев даже стихотворение мне посвятил — очень короткое, но на украинском языке «Ось бач — іде Тримбач!».
— Ну что ж, и редакция газеты «День» вам аплодирует и надеется на дальнейшее сотрудничество.
— Спасибо! Очень ценю вашу газету, весь ее коллектив во главе с Ларисой Ившиной. Пусть продолжается ваше противостояние Ночи!
