Рад тому, что моя статья «Украинский язык в классических операх — возможно ли возвращение?» не осталась незамеченной читателями газеты. В целом, ожидаемой для меня была и тональность отзывов. Известный художник профессор Тимофей Лящук (представитель меломанов) решительно высказался за звучание опер на родном языке. А генеральный директор Национальной оперы Петр Чуприна (напрямую с моей статьей не полемизируя, но фактически отвечая на нее) еще раз подтвердил: театр, получив грант Евросоюза на 700 тысяч евро, и дальше будет ставить все «на языке оригиналов».
Правда, почему театр будет ставить «Дона Карлоса» Верди, используя не оригинальный французский текст, а довольно несовершенный итальянский перевод (и почему в то же время в Киеве никак не получается поставить эту оперу в переводе на украинский), Петр Чуприна предпочел не объяснять. Не останавливался он и на том, как наши солисты будут воплощать на немецком языке многочисленные диалоги из «Волшебной флейты» Моцарта. А главное, ни слова не сказал, почему исполнение в течение нескольких последних сезонов этой же «Волшебной флейты» в английском переводе во всемирно известной нью-йоркской Метрополитен опера «мировой практикой» считаться не может.
Главный тезис моей статьи заключался как раз в том, что мировая практика достаточно многообразна и гибка, и равняться можно было бы на разные ее проявления (а не только на одно, олицетворяющее своеобразный «фастфуд» унифицированного европейского провинциального гастрольного конвейера, в который наша Национальная опера действительно успешно интегрировалась на протяжении двух прошлых десятилетий. Провинциального — потому что в оперных столицах континента театр, к сожалению, почти не выступал).
Наконец, последовательно аргументы сторонников «пения на языке оригинала» изложены в подробной статье уважаемого мной профессора Анатолия Мокренко «Опера: языковой аспект» («День» №203 от 9 ноября).
Оппонируя мне, Анатолий Юрьевич пишет: «Пана Стриху, как видно из его размышлений, не волнует, что полвека тому назад великий Герберт фон Караян перевел на язык оригинала весь репертуар Венской оперы!». Почему же, весьма волнует, ведь именно это (предопределено не художественными, а экономическими причинами) решение знаменитого президента повлекло проблему, о которой идет речь в моей статье. Но еще в большей степени меня волнует то, что решение фон Караяна перечеркнуло позицию никоим образом не менее славных Вагнера и Верди, которые еще полтора века тому назад отмечали: опера (по природе своей — музыкальная драма!) должна звучать на языке, понятном для слушателя.
Анатолий Юрьевич еще раз говорит об опере как «сплаве слова и мелодии, слова и музыки», который любой перевод неизбежно разрушает. Согласен: любой перевод (не только вокальный) является «искусством размена», и определенные потери в нем неизбежны. Но перевод (даже небезупречный) все же доносит до слушателя содержание того, о чем идет речь. А сплав «музыки и непонятных слов» сразу превращает оперу из музыкальной драмы в костюмированный концерт, где весомы только вокализы.
Для иллюстрации хочу вспомнить баритона Анатолия Мокренко — блестящего барона Скарпиа в постановке «Тоски» Пуччини на рубеже 1970 — 1980 годов. Знаменитая сцена Скарпиа и Тоски во втором действии построена именно на дуэли реплик, на нюансах слов. Ни одно табло проследить за этим «в режиме реального времени» не позволит. И мне искренне жаль последователей Анатолия Юрьевича, которые, исполняя сегодня эту партию на итальянском, не имеют никаких шансов произвести такое же глубокое впечатление на киевский зал. Жаль и себя, потому что я искренне хотел бы еще раз пережить на «Тоске» тот восторг, который даровал мне когда-то своим пением и тонкой игрой Анатолий Юрьевич Мокренко.
Итак, мой уважаемый оппонент вынужден признать и сам: на протяжении прошлых десятилетий демократизм оперного искусства в значительной мере утерян. Он (повсюду в мире) все больше превращается в игрушку засекреченных элитистов. Этим и предопределены все более горячие дискуссии в западных медиа относительно необходимости более широкого использования переводов (ради интереса рекомендую «прогуглить» Интернет на ключевые слова «opera» и «language». И решение «Мет» (где традиция исполнения на языке оригинала существовала очень давно) ставить «Волшебную флейту» таки в переводе была предопределена, очевидно, борьбой за незаангажированного молодого слушателя.
Вынесенные в заголовок этой статьи слова «Нужен второй театр оперы на родном языке» принадлежат именно Анатолию Мокренко. Полностью с этим утверждением согласен (только «если бы директором был я», то двадцать лет тому назад ставил бы вопрос по-иному: «нужен второй театр с исполнением на языке оригинала», потому что театр с исполнением на родном языке у нас тогда еще был, и его следовало сохранить. Но, как говорят, не вышло).
Не согласен с другим: Анатолий Юрьевич считает, что сегодня создать такой театр нет возможности (ссылаясь при этом на так и не воплощенную в жизнь мечту Евгении Мирошниченко о Малой опере). Но смею напомнить: и без Малой оперы в Киеве сегодня действуют три полноформатных оперных театра: кроме Национальной оперы, это еще Молодая опера в Национальной музыкальной академии на Майдане и Муниципальная опера на Подоле. Не всякая европейская столица может похвастаться большим. Комические оперы регулярно ставит Театр оперетты (и это следует лишь приветствовать). А еще есть общественное Общество камерной оперы во главе с большой энтузиасткой старинной музыки Наталией Свириденко, которая на протяжении прошлых лет сделала (без какой-либо государственной поддержки) постановки «Сокола» и «Алкида» Бортнянского и «Служанки-госпожи» Перголези.
Следует также отметить, что и Молодая опера, и (особенно) Оперетта при этом достаточно часто прибегают к переводам (и при этом нередко выигрывают борьбу за публику у «застывшей в собственном величии» Национальной оперы). Принципиально только в переводах представляет свои постановки Общество камерной оперы.
В то же время все три киевских стационарных оперных театра имеют в репертуаре «Травиату». Ничего не имею против этого бессмертного шедевра Верди, на котором сам десятки раз сдерживал слезы, когда звучали тромбоны в четвертом действии. Но, во-первых, изысканные и органично европейские оперы Бортнянского и Березовского (весомое национальное культурное достояние!) почему-то интересуют сегодня не государственные театры, а исключительно общественную структуру Наталии Свириденко. А, во-вторых, все три киевские «Травиаты» исполняют на итальянском. Хотя слезы на глазах у зрителя появятся только тогда, когда слушатель будет понимать текст (и будет чувствовать его поэзию). Объяснить такую репертуарную политику какой-то художественной позицией невозможно. Очевидно, играет роль только желание (за бюджетные деньги) облегчить путь певцам к тому же провинциальному европейскому гастрольному «фастфуду».
Анатолий Мокренко в своей статье обвинил меня в радикализме — и здесь я не могу согласиться со своим уважаемым оппонентом. Действительно, я пытался найди модель приемлемого компромисса в сложившейся ситуации. Такая модель, как я уже писал, должна была бы предусматривать исполнение в переводе, по крайней мере, комических опер, опер малоизвестных и опер на украинскую тематику (аналогичным образом выстраивают свою языковую политику большинство ведущих театров в англоязычном мире). Хотя соглашаюсь: превращение хотя бы одного из трех стационарных киевских оперных театров на сугубо украиноязычный (по примеру англоязычной Английской национальной оперы в Лондоне) стало бы оптимальным решением проблемы.
В конце своей статьи Анатолий Мокренко апеллирует к патриотизму, к тому, чтобы «оставаться украинцами», но в то же время принимать «общие правила игры». В ответ хочу провести параллель из собственной профессиональной сферы деятельности. Современная физика предельно интернационализирована, и каждый стоящий научный результат, который претендует на внимание мирового сообщества, должен быть напечатан на английском. Но в то же время украинские физики, остро чувствуя, что статус их языка в Украине далеко не тот, как у польского в Польше, таки добились, что «Украинский физический журнал» выходит сегодня двумя параллельными выпусками — на английском и украинском языках. Первый читают везде в мире. Второй нужен для того, чтобы своевременно происходило формирование научной терминологии, чтобы украинский язык органично звучал в институтских лабораториях и университетских аудиториях.
Конечно, это нуждается в определенных дополнительных усилиях и средствах (хотя и не таких уж и больших). Но украинские физики оказались на такое способны. Так почему же на что-то подобное не способны люди, причастные к определению стратегических направлений развития нашей оперы?
