Сейчас аэробус, в котором я лечу, поднялся над Апеннинами и развернул свой острый нос в сторону Парижа. Мирно засопел американец, усевшийся рядом. Мог бы и пересесть — вокруг много свободных мест! Но он законопослушный до омерзения — написано в билете, что его место рядом со мной, вот и будет упираться два часа мне в бок своим толстым локтем, поскольку имеет право! Но, в конце концов, это не должно меня раздражать: разве не об этом тешишь себя ежедневно надеждой — чтоб никакая зараза не влезла в твой мир и не запретила тебе иметь свое право? Пусть себе сопит и упирается, щекастое дитя демократии. Сегодня и вчера весь день его страна крутила у меня по гостиничному телевизору на CNN одно и то же — охоту на Каддафи. И на Би-Би-Си. Наверное, этот Каддафи заслужил такую нелюбовь. Но, помня кадры с повешенным посиневшим Саддамом, вспоминая кадры безумных ночных танцев у Белого дома тех, кто, получается, не спал и ждал, чтобы станцевать, когда пристрелят бен Ладена... Вспоминая, как Африка, о которой мы долгое время знали лишь то, что «не ходите, дети, в Африку гулять», вдруг ворвалась в инфопространство со своими опухлыми от голода детьми, которые опухли, конечно, не прямо сегодня — просто раньше для нас это не было важно, потому и не показывали... Я почему-то всматривалась в лица презентеров и репортеров, которые, казалось бы, озабоченно спрашивали у нас, зрителей: вам же интересно каждый день думать, где его поймают и снимут шкуру на ваших глазах? Вы видите, как мы стараемся вам это показать? Вы уже осознали, какой это стратегически и геополитически важный калавур и проби? Вам же это важно? Ни слова о нефти. Только о демократии. Я смотрела на них живых, а видела убитого в Ираке самого веселого в мире нашего парня, оператора Тараса Процюка — его портрет на его же надгробье на Байковом. И надпись, которую сама же и написала тогда: «У Украины есть сердце. Оно лежит здесь»...
При чем аэробус, Апеннины и Париж, пышный американский носитель прав, СNN и погоня за очередным деспотом по всем закоулкам мира, при чем все эти разрозненные во времени и пространстве айтемы и сабджекты ко мне и к Украине? При чем Украина ко всему этому? Последний вопрос как раз, и главный.
При чем Украина ко всему этому миру?
Дело в том, сказала я себе, что мир этот существует — целый, независимо от того, какую его часть сегодня политики и великий вершитель его судьбы — бизнес — приметили для прицельного телевизионного огня. И Украину в нем никто не передвигал ни на метр — все, как было со времен последнего определения границ. И, что бы ни было сегодня временно главным, ее кто-то должен любить и о ней думать во всем этом бедламе, примеряя к ней все, что происходит вокруг, наводя на нее свой GPS или допотопный компас и термометр и измеряя линейкой с украинскими сантиметрами синус, косинус и ее корень квадратный, который пустила она вглубь этой суетной планеты... Очень важно не выпускать ее из своей души, так как сегодня на первом месте те, у кого души нет, ведь иметь ее — непрагматично.
Вот, например, вчера я пешком два часа брела по Казерте в ее 40-градусную жару ко Дворцу неаполитанских королей. По пути настораживали лишь чернокожие мойщики машин, сидевшие с обеих сторон дороги, — но я, белая дура, которая могла бы ехать в свой дворец мимо них и на авто, которое можно было бы недорого помыть, настораживала их, кажется, точно так же. Казерта — столица мафиозной каморры, прочитала я в Википедии. Но местные Розарио и Джорджио, таксирующие здесь, вблизи гостиницы с иностранцами Vanvitelli, заверили меня, что в апреле здесь была проведена самая масштабная полицейская операция «Немезида» — вычистили все мафиозные деньги, ободрали всю каморру, и теперь здесь тихо... Мне, конечно, понравилось в первую очередь название — богиня возмездия Немезида была на стороне государства в этой атаке... (Возмездие и государство — что это мне напоминает?). И действительно — обессиленная мафия даже сумку у меня не выхватила силами проезжающего мотоциклиста, как это было в лучшие ее времена. А добрый Паоло из кафетерия на углу, до которого я добралась по раскаленной, как утюг, дороге и едва не упала, дождавшись стакана воды, отвел меня через дорогу к другу Пино, у которого — «бэлла пицца, синьора», и тот открамсал щедро два куска, которыми можно было накормить 12 таких синьор, и деньги взял лишь потом, когда пересидела под его вентилятором и доела... А затем отвели к подружке, тоже Паоле, в ее гостиницу «Европа», а та позвонила другу Бруно, и он на своем автобусе отвез к финальной дестинации — месту, где заседали комитеты ПАСЕ. Там дискутировали, в частности, о том, что делать со сложившейся ситуацией в Украине. Таким образом, все описанное выше имело к Украине непосредственное отношение, как вы поняли теперь. Те все хорошие люди, казертяне, позаботились об украинской синьоре просто потому, что ей нужна была простая человеческая поддержка. И разве по этой метафоре вам ничего не понятно?
Почему я описываю это в таком тоне полубасни-полуколомыйки... Ну, потому что, видимо, украинские тексты по таким правилам и такими изобразительными средствами пишутся всегда. Например — «ой, чий то кінь стоїть, та й сива гривонька...» И дальше, казалось бы, без какой-либо связи — «сподобалась мені, сподобалась мені тая дівчинонька-а-а».
По-нашему, по-украински — здесь прослеживается, если не сегодня, то завтра, весьма логическая связь! А я украинка, поэтому так и пишу.
Итак — во Дворце неаполитанских королей звучало имя Украины. Здесь шло заседание политкома ПАСЕ, где думали, что делать с политическими судебными процессами в Украине. На столах лежали переданные из Украины тексты без подписи, что с ними ничего делать не нужно, ведь все путем.
В Украине, как я узнала из интернета в перерыве, заседала несуществующая фракция НУНС, где пылко исключили нескольких своих же друзей из своих несуществующих рядов, причем непонятно — почему несколько, почему именно сейчас и за что именно сейчас. Написала смс одному из патриотов и в ответ получила: «Держитесь!»... Я ничего не поняла, подумала, что это тоже в каком-то смысле о «чий то кінь стоїть», а значит — связь потом, хоть смешно, но проявится. Поэтому продолжила держаться. В перерыве заседания сходила в один из королевских покоев — рядом, через коридор — и постояла-посмотрела на средневековое монаршее кресло, которое всегда стояло здесь, под красивой стеной, пустое. Как объяснила работница этих покоев, это символ, который звучит так: король не имеет значения — имеет значение только королевство!
Сейчас, когда я дописываю строки этого дневника, мой аэробус нацелился носом на аэропорт Шарль де Голль. Мой испанский коллега из Gran Canaria весело подмигивает своими выпуклыми совиными глазами — мол, наконец, можно не бояться шмякнуть из-за высоких туч на этого Эйфеля, а достойно сойти с аэробуса и потащиться на работу уже не как пассажир-трус, а как уважаемый депутат, которым ты, в конце концов, тут и являешься. Испанец очень нежно обнимает большой пакет с фоятеллой — это, объяснил он, такой сладкий сыр, чрезвычайно вкусный десерт! Но самое главное — его любит его жена, а он, хоть это, наверное, нетрадиционно, любит ее. И покраснел. И задрал рукав рубашки, показывая мне обкусанный локоть: «Видите, вот меня москиты в бассейне погрызли, так менеджер нашей гостиницы Vanvitelli бесплатно эти два килограмма фоятеллы мне за это упаковал!».
Прошу прощения — это вообще не имеет никакого отношения к Украине. Хотя нет — он вдруг добавил: «А я был в Киеве дважды, очень доволен». Я не спросила — чем? Просто в этом месте приятно поставить точку. К тому же пакет с фоятеллой угрожающе затрещал хрустящей упаковкой, и я бросилась спасать подарок для любимой моего канарского коллеги. И считаю, что это мой украинский вклад в поддержку душевного тепла в окружающей среде.
А вечером мы опять сидели рядышком все — кто из Швеции, кто из Нидерландов, кто из Италии, Греции, Испании, Польши, Германии. Сидели, грызли парижский хрустящий багет, и они думали об Украине, а у меня спрашивали: это вам поможет?
Я вам скажу, как и им говорила: «Она будет ОК», только не переставайте думать о ней. И не спрашивайте — почему. Она будет ОК. И в этом месте пока что точка.
