Андрей Курков, по его собственному мнению, на сегодняшний момент — самый высокооплачиваемый писатель на постсоветском пространстве. Но только за счет зарубежных изданий. «Если бы я жил на местные писательские гонорары, — признается он, — то мне бы пришлось писать еще и для газеты «День». Почему? Об этом и многом другом известный писатель рассказал в интервью нашей газете.
«ЧЕМ СИЛЬНЕЕ У НАС БУДЕТ РАЗВИВАТЬСЯ АБСУРД, ТЕМ СКОРЕЕ ОН ДОСТИГНЕТ СВОЕГО АПОГЕЯ И «ОТВАЛИТСЯ»
— Ваш новый роман «Последняя любовь президента» накануне президентских выборов воспринимался как «очень своевременная книга». Сложилось впечатление, что главный действующий персонаж там — власть как таковая. С другой стороны — очень много узнаваемых или, во всяком случае, правдоподобных реалий нашего отечественного политикума. И сразу возникает вопрос: или вы так хорошо знаете нашу власть, наших политиков, или это все-таки — авторская фантазия на тему?
— И то, и другое. Я думаю, что вы хорошо знаете нашу власть и наших политиков: к высшим подступиться нельзя. В отличие от западных стран, где можно. То есть я знаю премьер-министра Исландии, например. А премьер-министр Швейцарии по швейцарскому телевидению рекламировал мою книжку «Пикник на льду» как его любимую книгу. Добровольно. Чтобы представить себе такую ситуацию у нас, нужно или сойти с ума, или перенестись в далекое будущее.
А информация из кулуаров власти часто, я бы сказал, не выкатывается крупицами и пылью, а выливается холодной водой, как из ведра. И я обо многом не писал, потому что много знаю реальных эпизодов, которые характеризуют нашу власть, но которые просто опасно или аморально вытягивать на страницы книги. Впрочем, само понятие художественной литературы (если это не документальная проза) не обязывает, в отличие от журналистики, к правдивому отражению реальности. Тем более, что я не пишу реалистическую прозу.
— Но почему именно политика как таковая стала поводом для написания этого романа?
— В принципе, почти все мои романы я написал под воздействием той или иной провокации. То есть: меня провоцировали — я писал. Например, в 1996 году меня пытались убедить, что я должен писать на украинском языке. Я написал роман «Добрый ангел смерти», где два героя, похожие на Дмитрия Корчинского и его жену Оксану, и еще пара человек говорят на украинском языке — при том, что книга в общем написана на русском. И в случае с новым романом меня спровоцировала ситуация, потому что наша политика уже дошла до абсурда. В любой нормальной стране представитель среднего класса, например, не думает о политике, потому что жизнь стабильна, организованна. Если он — не политический активист, ему все равно, придут к власти консерваторы или либералы, потому что жизнь от этого не меняется. У нас же власть постоянно пытается доказать свою незаменимость. И так перестаралась в этом... Один из перлов, например, — высказывание, которое вырвалось у Виктора Януковича во время теледебатов с Виктором Ющенко, о том, что власть не выдавить. То есть у нас власть — физическая, а не моральная. Она укоренилась, и ее нужно выдавливать, как угорь или прыщ, для того, чтобы поставить на ее место другую. Это — абсурдная ситуация.
Кроме того, я постоянно думал над тем, почему у нас такие несчастные политики. Начнем с того, что у нас нет профессиональных политиков. А те, кто пытаются ими стать, сразу становятся еще более несчастными, чем были. И не улыбаются... Я стал на место президента Украины... Я половину романов пишу по системе Станиславского, от первого лица. Я передаю какие- то черты своего характера (очень часто и негативные), кусочки своей биографии главному герою, вхожу в его образ. И потом очень трудно выходить. После романа «Последняя любовь президента», который я написал в марте, я только недавно перестал быть «президентом». Это было очень неприятное ощущение: я не мог на протяжении пяти месяцев работать, мне ничего не хотелось делать — просто как президенту Украины...
— А будет ли продолжение? В романе читателям дается некий аванс...
— Уже поступили первые просьбы (пока только устные) о продолжении — например, во время ярмарки «Книжковий світ» или моего эфира на радио «Киев». Но я не думаю, что начну писать его завтра. Я буду отдыхать от политики. И читатели. Следующий роман — это любовный триллер о Киеве.
— Кстати, Киев — это отдельная тема. В последнем романе немало узнаваемых деталей, среди них, например, — упоминания кафе, парикмахерских, которых уже ныне нет, и т.п. То есть Киев выступает как персонаж, который во многом определяет поведение героев (что, кстати, очень удачно воплотилось в фильме «Приятель покойника» по одному из ваших романов). Так что же будет представлять из себя ваш следующий роман?
— О нем рано говорить. Могу только сказать, что это — странная любовная история, в которую вовлечен человек, занимающийся расследованием.
Что же касается Киева, то семь лет назад я поставил себе цель вернуть Киев как место действия на литературную карту мира или хотя бы Европы. И считаю, что — благодаря, в основном, «Пикнику на льду» и «Приятелю покойника» — мне это удалось. Было очень много забавных ситуаций, связанных с этим. Например, когда сюда приехал предыдущий посол Бельгии, мне сразу позвонили, он со мной встретился и сказал, что ему в бельгийском МИДе посоветовали перед тем, как ехать сюда, посмотреть фильм «Приятель покойника». А уже три или четыре года сюда приезжают литературные туристы из Германии или Швейцарии, которые по моим книгам ходят (иногда я их вожу) по Киеву. И следующая группа приезжает из Германии в феврале.
— Правда, Киев сейчас так быстро меняется, что скоро места, узнаваемые по романам, будет трудно найти...
— Можно будет показывать, например, на Подоле — здесь было кафе «Бахус»...
— Вернемся к роману «Последняя любовь президента». При всей иронии и юморе, картинка в целом вырисовывается достаточно мрачная — в плане политической ситуации в Украине 2016 года... Насколько велик процент в этом писательского воображения и каков процент, скажем так, прогностичности?
— В чем-то я увидел российское желание экономически и политически интегрировать Украину — во время нынешних выборов оно прочитывалось еще больше, чем в моей книге. То есть речь идет о каких-то тенденциях, которые у меня доведены до абсурда (как, например, в случае с «канонизацией» Ленина). Точнее, я просто беру уже абсурдные реальные ситуации и развиваю их дальше. Потом жизнь меня догоняет и перегоняет.
В «Законе улитки», кстати, если вы читали (это продолжение «Пикника на льду»), описана избирательная кампания, в ходе которой один бывший уголовный авторитет баллотируется в парламент, а конкурент у него — такой же, только со шрамом на лице. И там обсуждается тематика, что лицо кандидата — это главное. Неважно, что он говорит. Главное, чтобы он был симпатичным и хорошо смотрелся на плакатах...
— А вам не грустно, что жизнь догоняет какие-то идеи, развитые вами до абсурда?
— Нет, в нашей ситуации я не грущу по этому поводу, потому что чем сильнее у нас будет развиваться абсурд, тем скорее он достигнет своего апогея и «отвалится». Просто ситуация такова, что мы уже давно перешагнули ту норму, которая является нормой политической и любой другой жизни на Западе. И, раз уж мы не возвращаемся к норме естественным путем, мы должны окунуться во весь этот абсурд...
«СЛОВО «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» ПОСТЕПЕННО СТАНОВИТСЯ АНТИКВАРНЫМ»
— Многие деятели культуры, в частности, ваши коллеги-писатели, очень активно принимают участие в предвыборном противостоянии. Как вы к этому относитесь? Понятно, что выборы происходят не так уж часто, и, наверное, нужно проявлять себя по-граждански. Но все-таки — место писателя на трибунах или за письменным столом?
— Есть публичные писатели — как тот же Пауло Коэльо, например, который успевает и выступать по проблеме СПИДа, и писать свои наивные сказки. Есть писатели кабинетные — как Кость Москалец, который специально уехал в одно из сел Черкасской области, сидит там в хате, поставив возле ног какой-то «электрокозел», пишет и нигде не показывается. Есть Патрик Зюскинд, который никогда не разъезжает с выступлениями. Но что касается нашей ситуации, то славянская традиция обязывает писателя в особые моменты высказывать свое мнение. Инерция уважения к писателям еще чувствуется в провинции (в Киеве — нет). Сейчас мы с коллегами ездим по Украине, и в райцентрах уровень вопросов и уровень ожидаемого от писателя гораздо больше, чем в Киеве. То есть в Киеве на тебя уже смотрят, как на человека, который должен развлекать. В провинции писатель еще воспринимается как человек, который может сказать правду или какую-то умную вещь, или ответить на какой-то вопрос.
— А вы сами ощущаете в себе потребность подписывать коллективные письма?
— Я подписал одно письмо от представителей украинской интеллигенции. Конечно, в любой стране большинство деятелей культуры аполитичны. Но, с моей точки зрения и с точки зрения моих коллег, нам предлагают бескультурную власть. А культура должна голосовать за ту власть, которая будет культурной или хотя бы образованной и будет иметь программу культурной политики страны. Культурной политики страны за 13 лет существования независимой Украины так и не разработали. Мои личные опыты общения с Министерством культуры и искусств всегда заканчивались печально. То есть сначала они меня просят что- то сделать, а потом дают отмашку, как это было, например, год назад с киносценарием по двум моим повестям. Сценарий не умрет. Я согласился его сделать как свой вклад в украинское кино. В конце концов, этот сценарий я отдам за рубеж, и там он пойдет, я на нем заработаю. Но здесь не состоится молодой режиссер...
— Раз уж, как вы говорите, нет культурной политики, наверное, каким-то образом все-таки нужно об этом заявлять. И это, опять-таки, подразумевает позицию, известную из классики: поэт — больше, чем поэт. Но можно ли говорить сегодня об особой роли нашей интеллигенции или, например, ее особой ответственности в создании гражданского общества?
— «Особой ролью интеллигенции» на территориях постсоветских государств всегда была роль жертвы. Гражданское общество создается средним классом. То есть мы должны постепенно заменить понятие «интеллигенция» понятием «средний класс». Когда у нас будет средний класс, нам не нужна будет какая-то особая славянская интеллигенция. У нас просто будет большое количество людей с высшим образованием, с какими-то базовыми моральными принципами, легко отличающих, «что такое хорошо» и «что такое плохо», отключающих телевизор, если по нему показывают порнографию, а в комнате находятся дети и т.д. И именно они будут определять уровень гражданского общества и уровень культуры в этом обществе, потому что они будут потребителями той самой мейнстримовской культуры, на которую, кстати, и работают современные украинские писатели. Они будут формировать запрос. А слово «интеллигенция» постепенно становится антикварным. Да и что такое, собственно говоря, «интеллигенция»? Это люди, которые хорошо воспитанны, работают на власть или при власти, или, наоборот, хорошо воспитанны, образованны, но являются диссидентами? Отчасти и то, и другое...
— А кто сегодня — при отсутствии сформированного среднего класса — формирует запрос на культуру вообще и на литературу в том числе?
— Да нет у нас такого фактора на самом деле. Поэтому у нас и тиражи просто «потрясающие» для страны, где живет 48 миллионов. Самый известный украиноязычный писатель Юрий Андрухович, в лучшем случае, продает, я думаю, тысячу экземпляров нового названия за год... Моя книжка вышла тиражом пять тысяч. И хотя она вышла полгода назад, еще не распродан тираж. Конечно, когда мы с коллегами проедемся где-нибудь с выступлениями, с продажами книг, тогда в тех местах на какое-то время волна интереса к нашим книгам поднимается. Но по сути... Не хочу хвалить советское время (я тогда был недоволен и, думаю, что независимо от того, кто победит, буду недоволен и следующей властью, поскольку это нормальная реакция: реальность в любом случае провоцирует писателя, а идеальной власти у нас никогда не будет), но в советское время была хотя бы система пропаганды книги, литературы. В каждом районе был человек, ответственный за это. А сейчас... Совсем недавно мы с коллегами выступали в Нежине, в городской библиотеке. И нам директор библиотеки сказала: ни одной книжки за бюджетные деньги за последние восемь лет они не купили. У них есть коммерческая полочка, беря книжки с которой, читатели платят по десять копеек в сутки, и на эти деньги покупаются новые книги. Это нормально? И читатели берут, потому что эти книги — новые, а все остальные библиотечные фонды — это фонды советского времени. В принципе, я часто в библиотеках выступаю, и ситуация везде одна и та же: библиотекари, практически нелегально, пытаются хоть как- то зарабатывать на новые книги. Например, за счет ксерокопирования. Себе к зарплате они ничего не добавляют.
А в том же Нежине, например, в Нежинском университете им. Н.В. Гоголя нам запретили выступать перед студентами. Мы, оказывается, являемся «внешними контактами»... Если украинские писатели для украинских студентов — это «внешние контакты», то, извините, о какой культурной политике вообще можно говорить? Впрочем, во многих других вузах нас охотно принимают. Ведь где бы мы ни выступали, мы рассказываем о себе, о своих книгах, об украинской литературе, ни слова пропаганды нигде не было.
— А кто ваш украинский читатель? Можно ли говорить о каком-то среднестатистическом образе?
— Сейчас я уже могу сказать об этом. Ведь если раньше, на протяжении около пяти лет, я ездил с выступлениями за рубежом (у меня было более 150 выступлений на немецком языке в Германии, Австрии, Швейцарии, около 60—70 выступлений во Франции и т.д.), и поэтому ту публику, которая меня читает там, знаю, то за последний год у меня было также десятка четыре выступлений по Украине. Я бы сказал так: 40% — студенты, 40% — нарождающийся средний класс и 20%, как ни странно, пенсионеры, пожилые люди, которые тоже приходят на мои выступления.
— А за рубежом кто читает?
— В разных странах по-разному. В Германии, например, студентов и пенсионеров — равное количество, тот же средний класс, мелкие бизнесмены. Во время тура по Америке я очень удивлялся, почему у меня, кроме выступлений в книжных магазинах, в каждом городе — выступление в каком-то политическом клубе. Оказывается, там критики определили, что книга «Пикник на льду» — политический роман. И когда я уехал, то получил известие, что ее ввели в обязательную программу чтения на факультете политологии в университете Сиэтла.
— То есть они по вашей книге изучают украинский национальный характер?
— Да. Хотя в зарубежных вузах мои книжки давно. Скажем, в Сорбонне на факультете славистики они — в обязательной программе. И во многих других университетах. Впрочем, не только в них, но и, например, в лицеях Эльзаса и Лотарингии (Франция), перед аудиториями которых я недавно выступал и отвечал на вопросы.
— Интересно, а что же они хотят узнать, о чем они спрашивают?
— Естественно, о ситуации в бывшем Советском Союзе, о том, чего они не знают. То есть они выбрали мою книгу как один из образцов зарубежной популярной литературы не только из-за того, что там есть юмор и все прочее, но потому, что она дает какую-то информацию.
— А как сильно уже имеющиеся у них представления расходятся с реальностью? Как они себе представляют то, что происходит у нас?
— По-разному. Во всяком случае, за последние пять лет уже исчезло то стандартное клише, что Украина — это, прежде всего, Чернобыль. Они уже знают, например, что Украина — не часть России. Это во-первых. Во-вторых, люди более-менее образованные, интересующиеся уже заметили и политическую разницу между Россией и Украиной — в уровне демократии, в присутствии оппозиции здесь и отсутствии ее там т.п.
«У НАС ЕСТЬ РЕГИОНЫ, КОТОРЫЕ ЛЕГКО ЗОМБИРУЮТСЯ»
— Кстати, возвращаясь к политике и к всяким предвыборным лозунгам. Вы себя позиционируете как украинский писатель, пишущий на русском языке...
— Да.
— В связи с этим хотелось бы услышать ваш комментарий ко вновь возникшей идее о введении второго государственного языка. Насколько это вообще актуально — придавать русскому языка статус второго государственного языка?
— Эту тему делают актуальной перед каждыми выборами. То есть язык стал, к сожалению, инструментом. Те, кто поднимает эту тему, никакой особой любви к русскому языку не испытывают. Стоит ввести русский язык как второй государственный, произойдет фактически раздел Украины на украиноязычную и русскоязычную. Сейчас я, например, езжу по Западной Украине, выступаю там на украинском языке, а отрывки читаю на русском. Меня приглашала даже львовская «Просвіта», в книжном магазине которой я выступал. И там какой-то бабушке стало плохо, потому что она увидела на прилавке книжного магазина «Просвіти» мои книжки на русском языке. Ей дали валидол, она успокоилась. Все остальные восприняли это нормально. А если, скажем, сделать русский вторым государственным, мои книжки на русском языке никогда не появятся в таких специализированных книжных магазинах. То есть я сразу стану иностранцем в своей стране — для Западной Украины.
Есть статус-кво. Никто не мешает русскому языку существовать, развиваться, использоваться на территории Украины.
«УКРАИНСКИЕ ЧИТАТЕЛИ ЖДУТ КАК МИНИМУМ ЕЩЕ ДВА ДЕСЯТКА ПИСАТЕЛЕЙ»
— А вы в своих поездках по Украине ощущаете вот эту разницу между регионами, о которой так много говорили и говорят в контексте выборов?
— Трещины как таковой между регионами нет. Есть регионы, полностью подконтрольные одной политической силе, которые легко зомбируются. Я давно говорю: нужно активистов Западной Украины и активистов Восточной Украины менять на две недели (или хотя бы на два дня) местами — чтобы они жили друг у друга в семьях и видели, что люди ничем не отличаются. И если, скажем, в Донецке в связи с приездом гостя в обычной среднестатистической семье ставят на стол бутылку водки, то в Западной Украине достают бутылку коньяка. Вот и вся разница. Общая культура, как и культура пития, очень близка. Конечно, насмотревшись во время избирательной кампании на развешанные по Донецку бигборды со всеми этими ассоциациями с «фашистами» и «бандеровцами», обычный донетчанин будет думать, что в Западную Украину лучше не ехать. А если он туда не поедет, останется незанятым место на каком-нибудь карпатском курорте. В итоге страдает экономика и того, и другого региона. Кстати, еще один момент, который, как мне кажется, доказывает, что у нас сознательно пытаются ускорить развитие одного региона и затормозить развитие другого, — тот факт, что все скоростные железные дороги у нас ведут или на юг, или на восток страны, а экспресса на тот же Львов пока нет, хотя это — дорога в сторону Европы.
— Кстати, а какой регион Украины является сейчас самым читающим (если судить по продажам) и есть ли такой вообще?
— Я не могу привести точных данных, но могу сказать, что очень много людей на наши акции приходят во Львове, в Харькове. Оживился Днепропетровск. Киев как бы автоматически культурный центр, но он — очень сытый, поэтому здесь собрать людей сложнее, чем в Днепропетровске, Харькове или во Львове. Но и в маленьких городах (как, например, в райцентре Дунаевцы Хмельницкой области) мы тоже выступали. То есть в таких городах, в которых нет ни одной книжной лавки или хотя бы раскладки. По Украине их, наверное, несколько сотен. И в принципе, если дать людям выбор, дать возможность покупать книги, их будут покупать везде.
— А если говорить о связке «писатель и бизнес», то в какой степени писатель должен обладать сегодня качествами бизнесмена?
— Из писателей-бизнесменов у нас я знаю только братьев Капрановых. Но они, конечно, больше бизнесмены, чем писатели. А что влияет на успех? Влияет, конечно, умение говорить, рассказать о себе и просто отсутствие барьера между писателем и публикой. В общем- то, в любой стране книги более публичного писателя, если он не графоман, обычно (хотя и не всегда) продаются лучше, чем у непубличного писателя. Но есть и другие примеры. Знаете разницу между бестселлером и лонгселлером? Бестселлер продают, например, за две недели, а лонгселлер может продаваться не один год — как, например, в случае с романом Патрика Зюскинда «Парфюмер». Хотя Патрик Зюскинд, по-моему, не дал в своей жизни ни одного публичного интервью. А книга продается. При этом продается только одна из его книг. То есть, в конце концов, все решает качество литературы.
Конечно, в книжной торговле должен присутствовать некий элемент шоу-бизнеса. Скажем, в Германии в каждом городке, в каждом крупном или среднем книжном магазине будет висеть план выступлений тех, кто к ним приезжает, на полгода.
— А если говорить об оплоте книжного бизнеса — массовой литературе, рассчитанной на большие тиражи, на ажиотажный спрос и т.д. — что такое сегодня бестселлер в украинском исполнении? Есть ли у нас вообще такая литература?
— Возможно, ее формирование уже началось. Лет пять назад я бы сказал, что у нас еще нет сформировавшегося молодого поколения украинских писателей, которые могут стать культовыми в определенной аудитории. Теперь уже есть. Например, Ирена Карпа, на выступления которой студенты бегут со всех ног, Сергей Жадан, Наталка Сняданко, Любко Дереш и т.д. Это та литература, которая должна быть массовой. Это массовая литература для студентов, для молодого читателя. У них сейчас вышла серия книг в издательстве «Фолио» под названием «Граффити». И был рекламный тур по Украине, и были дни, когда после выступления продавалось по 500 книг одного названия из этой серии!
— А вы не боитесь, что эта «молодая шпана» вас подсидит?
— Нет. Я только рад, что книжки той же Лады Лузиной продаются лучше моих.
— Почему?
— Она хорошо пишет и пишет для более широкого круга читателей. И это доказывает, что все зависит от литературы, которую предлагают, а не от общества, которое отказывается читать. То есть, есть люди, которые хотят читать такую литературу. Появился такой писатель, как Лада Лузина. И сразу у нее появились читатели (которые не были моими читателями). То есть у нас, я думаю, читатели ждут еще, как минимум, два десятка писателей. Есть читатели, которым пока что нечего читать. В принципе, в такой стране, как Украина, должно быть, по крайней мере, 30—40 активных писателей, издающихся тиражами от 10 тысяч и выше.
У нас не хватает мейнстрима, реалистической семейной беллетристики. У нас не хватает детских сказок (соответственно, этот рынок занимают российские писатели и издатели) и многого другого.
— Андрей, а насколько адекватно, по вашему мнению, «постсоветская» литература и, в частности, украинская представлена на Западе в плане переводов — не с точки зрения лингвистики, а с точки зрения смыслов?
— Из украинских писателей шесть человек переводятся на польский язык, на немецком языке вышли книжки только у меня, и у Юрия Андруховича вышла одна книга, но скоро готовится к выходу в издательстве «Суркампф» роман «Двенадцать обручей», готовится книга Любка Дереша. На большинстве остальных языков представлен только я. И, конечно, этого мало. Должно быть представлено, по крайней мере, пять- шесть.
— А кого бы вы посоветовали перевести?
— Я не советую, я знаю, точнее, вижу в современной украинской литературе тех, кто может войти в европейскую. Это Наталка Сняданко с ее последним романом «Колекція пристрастей» — современная молодежная европейская литература. Это Тарас Прохасько и его интересная, немножко в австрийском духе, проза. Это последний роман Марии Матиос «Солодка Даруся» — великолепная семейная сага, современная, недлинная, которая, в принципе, может «зацепить» читателя любой национальности.
Что получилось с постсоветской литературой на Западе? Ее, прежде всего, пропагандировали и продвигали слависты, у которых свои вкусы. Эти вкусы никогда не совпадали со вкусами читателей. А почему? А потому, что западный читатель, во-первых, любит хэппи-энды (пусть это даже будет литература, например, об эскимосах, лишь бы в ней была надежда и доброе отношение писателя, автора хотя бы к одному из героев). Если же писатель своих героев ненавидит или, тем более, с ненавистью пишет о своей стране, то такого писателя западный читатель не воспринимает. Мои книги были восприняты там, потому что, в принципе, я ко всем своим героям отношусь с той или иной долей добра, даже к отрицательным персонажам.
— Видимо, нужно найти очень точную интонацию для того, чтобы тебя восприняли на Западе. И если Андрея Куркова восприняли, то это — какое-то невероятное стечение обстоятельств плюс талант. А еще, вероятно, должна быть серьезная историческая, энциклопедическая база и т.п.?
— Вообще об украинской истории там мало кто знает. Хорошо хоть, знают, что есть такая страна — Украина. Все зависит от того, как подать. Нужно стране создать сексапильный образ, чтобы она была привлекательной, как красивая женщина. Тогда об Украине будут говорить, даже не зная ее, будут говорить с любовью.
— А если бы вас пригласили стать имиджмейкером для страны, какие бы шаги вы предприняли?
— Все зависит от того, какой бюджет у этого имиджмейкера. Но прежде всего, нужно выгнать с работы всех, кто отвечает за имиджевые акции Украины за рубежом. И за участие в выставках, включая книжные выставки. И просто те же деньги, которые использовались, применять иначе. Если не ошибаюсь, за все годы украинской независимости во Франкфурт не привезли за бюджетный счет ни одного писателя. Привозили чиновников. А нужно брать все, что есть у нас конкурентоспособного, и с помощью наших посольств за рубежом — даже если нет какого-то праздника или фестиваля — устраивать акции. Такие, например, как устраивает здесь Гете-институт, даже среднего писателя представляя чуть ли не как гения. Если говорить экономическим языком, у нас есть культурный товар на экспорт. На Западе есть десятки литературных фестивалей, джаз-фестивалей, оперных фестивалей, на которых можно заявить о себе (тем более, что их организаторы нередко берут на себя часть расходов на содержание гостей). Взять, к примеру, Россию: в прошлом году она была гостем Франкфуртской книжной ярмарки, в марте следующего года Россия станет почетным гостем Парижского книжного салона. На книжной ярмарке в Аргентине Россия — почетный гость. Это что, — приглашают Россию или она напрашивается и добивается этого?..
У нас же до сих пор подход к культуре — советский. То есть — отсутствие подхода. До сих пор, я узнал, главная статья расходов на культуру из областных бюджетов — это аренда Дворца «Украина» и смотры художественной самодеятельности областей... Это происходит в ХХI веке!
В принципе, любая власть (даже если она некультурная, хотя идеальный вариант, конечно, — иметь культурную, просвещенную власть) должна знать, что есть не политическая, а культурная оппозиция, которая будет давить, которая будет использовать каждую ошибку, каждый неправильный ход власти для того, чтобы с нею бороться. Не для того, чтобы занять ее место, а просто для того, чтобы быть ее постоянным раздражителем. В принципе это — основная задача людей, которые беспокоятся о культурной жизни, о культурной политике, о сохранении ауры Киева и т.п.
— Недавно у нас была очень интересная читательская конференция в Хмельницком по материалам новой книги из «Библиотеки «Дня» — «Войны и мир». И на конференции с большим удовольствием вспоминали о том, что в Хмельницком побывал такой знаменитый писатель, как вы. Какие у вас были ощущения от общения?
— Очень положительные. Чем дальше от Киева, тем больше люди хотят знать и видеть. И мне кажется, что за год-два на территории Украины вполне реально возродить интерес к современной украинской литературе. Нужно проехаться для начала по всем областным центрам, а потом и другим городкам. И везде, кроме — пока что — уже упомянутого Нежинского университета, принимают с распростертыми объятиями. (Кстати, после того, как нам не дали выступить перед студентами Нежинского университета, они пришли на нашу акцию — и в библиотеку, и в книжный магазин).
Я, наверное, куплю большую карту Украины и буду закрашивать — нет, не по сортам, а буду закрашивать культурные районы...
— ...охваченные Курковым...
— ...и те, которые отказываются, сопротивляются. Это надо делать, потому что иначе — без фактически силовой экспансии — культура и литература не станут национальным явлением. То есть она есть, но существует отдельно от нации.
Наша беда в том, что у нас по инерции продолжился Советский Союз в стране с другим названием. То есть не было замены кадров (что делали, например, прибалты), фактически не было замены или отмены старой идеологии. У нас страна в этом смысле терпеливая, она терпит и терпит, пока уменьшается количество коммунистов, которые голосуют за Симоненко. А рождение нового без боли и без крика, без стресса не бывает. Я принимал роды три раза и знаю, что ничего хорошего без боли не рождается...
