Во многих странах, когда наступают времена серьезных перемен, обращаются за помощью к своим интеллектуалам, отметила атташе по вопросам культуры Посольства США в Украине Лиза ХЕЛЕР во время открытия «круглого стола» на тему «Интеллектуал в условиях постсоветского авторитаризма» (см. № 35). Именно о том, насколько наши интеллектуалы вовлечены в общественные процессы, и говорили большинство участников этого мероприятия, организованного в Киеве Фулбрайтовским обществом и программой им. Фулбрайта в Украине вместе с Исследовательским центром политической философии Института философии НАН Украины. Кроме того, участники «круглого стола» пытались также определить, кто собственно подпадает под дефиниции «украинский интеллектуал» и «украинский интеллигент». Директор Программы академических обменов им. Фулбрайта, доктор исторических наук Марта БОГАЧЕВСКАЯ-ХОМЯК, например, отметила, что если в Западной Европе после революций 1848 года идеи интеллектуалов были воплощены в политике, и интеллигенция стала частью системы, то российская интеллигенция приобрела репутацию морально-этической оппозиции, борцов за справедливость и права людей. И это в большой степени может относиться к украинской интеллигенции — с учетом того, что борьба за права человека требовала прежде национального освобождения (см. также статью «Революция и интеллигенция», «День», № 34).
Отдельной темой стала проблема размежевания интеллектуала и интеллигента. Статус последнего подразумевает ответственность за формирование этических и гуманитарных приоритетов. А вот для интеллектуала вопросы моральной ответственности за свою деятельность далеко не всегда в числе главных. Как отметил, например, Олег БИЛЫЙ (Институт философии НАН Украины), не так давно мы все стали свидетелями «экстаза лояльности» интеллектуалов, оформляющих идеи для власть имущих (тех интеллектуалов, которых мы сегодня называем политологами и PR- или политтехнологами).
А Юрий АНДРУХОВИЧ, прочитавший на круглом столе новую поэму, устами своего героя Станислава Перфецкого сказал о европейских устремлениях тех интеллектуалов (и не только интеллектуалов), которые поддержали оранжевую революцию: «І якою б високотехнологічною не була споруджувана вами стіна, /Яким би стерильно холодним і асексуальним не був цей ваш дурнуватий проект Європи, /Ми все одно будемо вас любити/І будемо інфікувати вас своєю любов’ю».
В общем, тема оказалась плодотворной, а учитывая, что говорили об интеллектуалах и интеллигенции сами же интеллектуалы, практически неохватной. Мы предлагаем вашему вниманию лишь некоторые фрагменты этой беседы.
«В РЕЖИМЕ САМОУДОВЛЕТВОРЕНИЯ»
Евгений БЫСТРИЦКИЙ, исполнительный директор Международного фонда «Відродження»:
— Какая проблема возникает сейчас? Как совместить интеллектуалов со службой, поставить их на службу государственной политике. Пока что мы не видим больших успехов в этом, за эти недели, пока «греют» новые стулья представители новой власти. Тем не менее, есть определенные сдвиги. Скажем, новый премьер-министр заявила о создании общественных коллегий, и одна из идей, которая по крайней мере присутствует в этой инициативе, — это привлечение к работе в общественных коллегиях независимых интеллектуалов по тем или иным направлениям деятельности или развитию государственной политики....
Тем не менее, для того, чтобы действительно решить проблему, возникшую во времена независимой Украины, а именно — отделение интеллектуалов от государственной службы, нужно преодолеть очень много различных преград на этом пути. В первую очередь, очевидно, речь идет об определенном реформировании науки, благодаря которой интеллектуалы могут пользоваться автономией разума и потом ставить его на публичное служение. Сейчас есть очень много намеков, как это сделать. Все критикуют, скажем, структуру и функционирование Академии наук, все понимают, что нужно что-то делать с высшей школой, с коррупцией в высшей школе, с моральной коррупцией, с тем, что наша наука отделена от европейских и мировых научных школ. И только некоторые из нас втягивают в украинскую науку, так сказать, универсальную мировую мысль и высокие критерии научности. Обо всем этом нужно говорить.
Оксана ЗАБУЖКО , писательница, вице президентУкраинского ПЕН-центра:
— Я начала бы с того, что выразила благодарность Программе им. Фулбрайта и организаторам этой конференции за эту встречу, потому что среди всего невероятного количества круглых столов, семинаров, конференций, разномастных интеллигентских или интеллектуальных собраний, которыми в эти послереволюционные месяцы буквально клокочет и гудит Киев, только Программа им. Фулбрайта, что характерно, выдвинула на обсуждение тему публичного интеллектуала. Не какой-нибудь из национальных университетов, как логично было бы надеяться, а Программа им. Фулбрайта, из чего я лично делаю вывод, что украинским интеллектуалам, во всяком случае — тем, которые упорно не желают отрекаться от этого высокого сана, — еще, боюсь, долго не обойтись без знаменитых «американских валенок». Это понятно, потому что на протяжении последних лет вся наша публичная жизнь сделалась настолько откровенно АНТИинтеллектуальной, что, на мой взгляд, само словосочетание «публичный интеллектуал» звучит сегодня в Украине оксюмороном, как «горячий лед». Есть отдельные исключения — те, кто все эти годы умудрялся оставаться на плаву публичности (всем сразу вспоминается Вадим Скуративский), то есть люди, которые упорно выискивали каждую щелку, в которую можно было втиснуться пусть даже только полуголосом, полунамеком. Но эти исключения только подтверждают общую тенденцию «смерти профессии» — смерти публичного интеллектуала. Потому что это все подряд представители старшего поколения, которое еще с советских времен привыкло работать в условиях тотальной несвободы и шифровать свои мысли эзоповским языком в расчете на публику, умеющую «читать между строк». А младшая и средняя генерация наших интеллектуалов, которая таким умением уже не наделена, за последние годы окончательно уже маргинализировалась и, я бы сказала, перешла в «режим самоудовлетворения» — разползлась между людей, словно мышата, по глухим закуткам малотиражных «тусовочных» изданий, где сама себе все эти годы вынужденно служила и спикером, и публикой.
Между тем, более широкая интеллигентная публика, жаждущая сколько-нибудь внятного осмысления и анализа текущих общественных процессов (не только политических событий, я имею в виду, а общественных процессов в широком смысле слова) ринулась удовлетворять свой интеллектуальный голод в интернете. Я думаю, что вообще на фоне всех политических потрясений прошлого года, которые завершились оранжевой революцией, до сих пор незамеченной остается другая революция, более скромная, но, возможно, по потенциальной далекоидущести своих последствий не менее важная — информационная, в ходе которой украинский интернет осуществил сверхмощный количественный и качественный рывок... Достаточно цифры привести: если еще год назад, скажем, количество пользователей украинского интернета не превышало миллион, то на сегодня — шесть миллионов... Налицо оказался вопиющий разрыв между интеллектуальным спросом и интеллектуальным предложением, когда «публика» в виртуальном «зале» (то есть в интернет-форумах. — Ред. ) оказывается и более образованной и аналитически более продуктивной чем те, кто оказался «на кафедре».
…Но я, именно как человек, который провел всю эту осень в Киеве, беру на себя смелость с полной ответственностью засвидетельствовать — интеллектуальный Киев отнюдь не вымер. И что вся та рефлексия над текущими событиями (психологическая, историческая, культурологическая, политологическая), которой так жадно искали (и преимущественно не находили) в украинском интернете 6 млн. украинских пользователей, в октябре — ноябре происходила в Киеве, в Украине исключительно в устном жанре: на киевских кухнях, в наших бесконечных разговорах по раскаленным телефонам. И впечатление вообще такое (коллеги не дадут солгать), что мы никогда вообще не говорили так много, упоенно и ненасытно, до трех четырех утра, как в эти недели, месяцы информационной блокады. Интеллектуальная рефлексия полностью перешла в устный жанр, в форму сократовского диалога. Некоторые из тех идей, рожденных в тех разговорах, уже после Майдана, через полтора-два месяца стали политически общеупотребительны. Некоторые, возможно, еще будут обнародованы. Некоторые «потухли», поскольку не получили своевременного концептуального оформления — хотя бы в формате развернутой газетной статьи. Но во всяком случае с уверенностью можно утверждать, что почти ничего из того, чем тогда жил интеллектуальный Киев, не получило своевременной огласки. То есть интеллектуальный спрос и интеллектуальное предложение так и не встретились. Но главное, что показала революция, что они в нашем обществе еще есть, несмотря на всю длительную лоботомизацию, которой это общество было подвергнуто. То есть возможность их встречи сегодня — в режиме этого пакета гуманитарных реформ, который, надеемся, предложит новое правительство, или который мы, украинские интеллектуалы, должны предложить новому правительству, — я бы сказала, это последний шанс для нас на культурное пробуждение. Если не сегодня- завтра, через несколько дней, через несколько месяцев, то по крайней мере — в обозримом будущем. Иначе мы, обретя публичность, по дороге (вполне возможно) просто потеряем интеллектуала. Сегодня еще есть и интеллектуальный спрос, и интеллектуальное предложение, и речь идет о том, чтобы свести их вместе. Завтра, уважаемые коллеги, может быть уже поздно.
КРИТИКА ВЛАСТИ КАК ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ
Алексей ГАРАНЬ , профессор политологии, доктор исторических наук, вице-президент Фонда «Евразия» по Украине, Беларуси, Молдове:
— Проблема для тех интеллектуалов, которые работали с оппозицией, пытались помочь Ющенко (или не сотрудничали формально, но в свои публикациях отстаивали демократические принципы), заключалась в том, что они должны были самоограничиться. Потому что, безусловно, было за что критиковать лагерь оппозиции. Но, учитывая специфику нашего информационного пространства и то, что свободной дискуссии не было, очевидно, нужно было просто идти на самоограничение и вполне сознательно делать вид, что некоторых вещей не существуют. Я не знаю, можно ли сказать, что это — определенная измена интеллектуальным принципам. Но, скажем, я во время этой кампании просто не осмеливался критиковать некоторые вещи, о которых знал, или которые были очевидны, или о которых у меня была информация «изнутри», потому что понимал — это повредит делу. Сейчас ситуация изменилась, и я думаю, что долг интеллектуалов как раз заключается в том, чтобы критиковать власть... Безусловно, нужно поддерживать то, что делается хорошо (а мы видим очень много интересных решений), но вместе с тем мы видим и непродуманные решения, решения, которые, может, даже выходят за рамки конституционного поля. Мы видим кадровые назначения, которые, скажем, просто не укладываются в те обещания, что делал Ющенко накануне кампании. И я думаю, долг интеллектуалов — не проходить мимо этого.
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ИСТОРИКА
Владислав ВЕРСТЮК , заместитель директора Института европейских исследований НАН Украины, доктор исторических наук, профессор:
— Революция конца 1980-х годов привела к возрождению интеллигенции в нормальном понимании слова, в понятиях конца XIX — начала XX в. И это было, наверное, наибольшей заслугой тех послеперестроечных времен, когда мы, люди, которые были огосударствлены (ведь наука в Советском Союзе была поставлена на службу идеологии), ощутили в себе внутренние импульсы какой-то интеллектуальной свободы…
Но с конца 1990-х гг. интеллектуал и интеллигент начали разъединяться. Интеллектуал приобретал все больше и больше самодостаточное значение. Люди хотели закопаться в пределах своих профессиональных интересов, погрузиться в тематику исследований и никоим образом не выполнять свой интеллигентский долг, то есть брать на себя дополнительную ответственность за морально-этическое состояние народа, формирование каких-то гуманитарных приоритетов…
По моему убеждению, историк (как и философ, наверное, как и литературовед и вообще человек гуманитарной профессии) априори является общественно обусловленным, рассчитанным на общественный резонанс, на публичность, на обратную связь. Так вот, вопрос — может ли историк плодотворно работать, не осознавая, кому и зачем он адресует свой труд? Мне кажется, что историк не может не понимать, что создавая определенный текст или озвучивая его лекционно, он не только себя и своего воображаемого читателя, слушателя коммуницирует с прошлым. А в первую очередь он формирует тот социально-культурный фон, из которого вырастает реальная жизнь. Вот это мне кажется чрезвычайно важным… Я не говорю, что историк отвечает за все, за многое отвечает власть... Но если историк не займет какую-то моральную позицию, то есть четко не заманифестирует свою отстраненность от власти — хорошей или плохой, пока он не станет независимым от этой власти, пока он не будет выполнять свою общественную функцию... Мы должны создать какое-то общенациональное интеллектуальное пространство, которое было бы абсолютно независимым от власти (еще раз повторяю — независимо от того, хорошая она или плохая). И именно это интеллектуальное пространство должно формировать общественное мнение.
«ТОРЖЕСТВО ВИННИЧЕНКО»...
Лариса ИВШИНА, главный редактор газеты «День»:
— Если говорить о Майдане, то мы стали свидетелями очень яркого события в новой истории, но сможем ответить для себя, что это было, немножко позже. Мы как-то в газете уже ставили этот вопрос перед своими экспертами и, как всегда, пытались привлечь людей, которые имеют смелость честно думать (и именно это я считаю признаком публичного интеллектуала). Но до ответа о феномене Майдана мы должны дать себе ответ на вопросы: чем была наша новейшая история, начиная с 1990-х, чем было десятилетие Кучмы? Какой вклад украинцы внесли в построение того уродливого явления, которое потом с огромным вдохновением сжигали? И даже речь идет не о тех вещах, которые сейчас охотно обсуждаются: имею в виду в первую очередь тему люстрации (во многом я вижу за этим спекулятивную логику борьбы за квоты и отсутствие критериев, а также отсутствие тех людей, которые вообще имели бы право в этой ситуации говорить о люстрации). Речь идет о том, что обо всех этих вещах говорят с партийной точки зрения, а не с точки зрения общественного интереса. Последнюю же просто негде проявить. И надежды на общественное ТВ мне кажутся довольно эфемерными по одной простой причине: общество должно иметь деньги, и мы не должны делать вид, будто не знаем, что у него их нет. Я, например, еженедельно получаю письма читателей, в которых люди пишут, что они не могут не читать, но в то же время не имеют средств на подписку…
События, развернувшиеся в Украине во время выборов 2004 года, начинались — часто это так выглядит — действительно как бунт миллионеров против миллиардеров. Но потом, когда включился средний класс, это стало более полномасштабной буржуазной революцией, и, вполне возможно, что с демократическим направлением. Но чрезвычайно важно сегодня публично обсуждать, куда пойдет эта энергия. И появятся ли у гражданского общества или нет деньги, будет зависеть от того, какую программу на самом деле будет проводить то правительство, которое получило огромную поддержку (выявив, кстати, огромную беспринципность нашего политикума). И первые шаги могут быть очень одобрительно восприняты теми, кто хочет «торжества справедливости». Но разговор о количественных показателях реприватизации в бизнес-кругах был воспринят чрезвычайно тревожно. Потому что эксперты сразу начали спрашивать, сколько будет стоить, чтобы не попасть в тот список… И, как вы понимаете, всей душой не воспринимая те правила, которые были и которые привели к ужасной коррупции и так же к бедности, нужно прервать ту логику мести, которая сейчас, возможно, у кого-то есть. А тем более — под месть закамуфлированный расчет. И все эти симптомы нужно отслеживать, поскольку для независимой позиции интеллектуалов опять-таки нужны деньги, но — если не соблюсти принципы, то деньги могут не появиться никогда. А постоянно будут только подаяния. И когда мы возвращаемся к вопросу, почему власть может так долго держать в плену своих мифов, представлений, манипуляций общество, то можно ответить: пока она будет делить бюджет, а не предоставлять возможности всем сформировать правила и зарабатывать, до тех пор люди «наверху» будут иметь над нами власть, как бы они не назывались.
В предисловии к последнему книжному проекту нашей газеты — «Войны и мир» (о наших отношениях с поляками) — летом прошлого года я писала о Симоне Петлюре и его незадействованности в общественном мнении или даже невостребованности. И выясняя, почему это так, для себя поняла, что в общем потому, что наши правые — тоже левые. И каждая «буря» приводит к тому, что Винниченко опять посмертно торжествует над Петлюрой. Хочу напомнить, что в начале 1990-х украинцы, идя на немыслимые компромиссы, так же оправдывали себя тем, что, дескать, мы так долго хотели независимого государства, что теперь мы должны его полюбить хоть бы оно было зеленое в горошек, какое угодно. Итак, мы горячо любили государство и не заметили, когда это государство забрало у нас пространство для дыхания. Но как же так произошло (и у меня постоянно возникает этот вопрос, на который нет ответа), что народный президент, который шел на выборы как беспартийный, вдруг стал заложником партийной коалиции «имени Лебедя, Рака и Щуки»? И почему, я не могу этого понять, человек, получивший 5%, получил под выборы в парламенте серьезную квоту и может влиять новейшим админресурсом через школы, через милицию, через село? И то, что было ужасно воспринято обществом, когда говорили о Януковиче и русском языке в качестве второго официального, очень легко прошло, когда об этом сказал Мороз. И, честно говоря, опять-таки это означает, что наши мелочные, личностные, какие-то «тусовочные» настроения доминируют над теми принципиальными вещами, которые должны были бы в соответствии с понятийным аппаратом быть у нас общими и едиными — с точки зрения критериев. И я думаю, что испытания для нас уже начались. Общественное ТВ, на которое мы могли бы возлагать надежды, что оно даст возможность сформировать публичную дискуссию вокруг центральных вещей, может стать таким же, как «ОРТ» в России, если под это не будет подведена серьезная база. И нельзя над этим не думать, не предостерегать публично от повторения каких-то вещей. Ведь можно провозгласить, что сначала — нравственность, а потом — профессионализм. Но я считаю, что в наше время непрофессиональным быть аморально. Особенно берясь за какое-то профессиональное дело. И к чему мы тогда придем? С намерением вычистить авгиевы конюшни бывшего режима мы можем очень сильно занизить профессионализм в каждой сфере. Не только потому, что все были такими уж профессионалами, и замены нет. Но нет критериев замены, нет критериев отбора на те должности, которые освободились или на те, с которых попросили уйти. Если мы сформируем какое-то мнение, которое будет навязано новой власти, то оно будет работать, более-менее оглядываясь на правила гражданского общества, на граждан. Иначе те правила сотворят для нас, и хотя в новой власти есть много центров влияния, мы можем потом получить большие проблемы с тем, чтобы с этой, уже опытной, подкованной с точки зрения технологических вещей властью как-то полемизировать.
ОБРАЗОВАНИЕ НА МАРГИНЕСЕ
Мария ЗУБРИЦКАЯ , проректор по учебной работе Львовского национального университета имени Ивана Франко:
— Государство не имело образовательной политики, она и дальше ее сознательно оставляет на маргинесе, а тем самым нам отводит роль маргинальной силы, которая не может влиять и не должна влиять на политические или экономические решения в государстве. Ведь если бы государство было заинтересовано, оно бы предоставило другой статус образованию, оно бы его превратило в стратегический резерв, оно бы выработало системный подход к реформе образования.
Мария КУЛТАЕВА , заведующая кафедрой философии Харьковского национального университета им. Г. Сковороды:
— Мне бы хотелось обратить внимание еще и на такой момент. Интеллектуал по определению — это тот, кто может пользоваться разумом, и тот, кто выведет себя и общество наше из состояния несовершеннолетия. Но ведь наши интеллектуалы, к сожалению, это в основном интеллектуалы с ослепленным разумом, — люди, у которых эмоции, пафос, энтузиазм, к сожалению, преобладают. И когда я слушаю, как по телевидению призывают: мы будем жить на энтузиазме, — то я напомню, что это называется криминальной утопией. И, к сожалению, утопическое мышление у нас начинает преобладать и набирать обороты. Ведь многие люди — я уважаю их и горжусь теми, кто вышел на Майдан и продемонстрировал гражданское мужество, — также продемонстрировали и утопические надежды. Европа-мечта преобладает в нашем мышлении, но между Европой-реальностью и Европой-мечтой существует много отличий. И роль интеллектуалов, мне кажется, сейчас заключается в том, чтобы рационализировать эту ситуацию. Это — первостепенная задача.
…Мне кажется, что нашу дискуссию нужно повернуть в плоскость образования и воспитания, потому что они у нас — сироты. И в нашей ситуации мировоззренческого плюрализма, плюрализма ориентаций они не знают, как ориентироваться и как выбирать. У нас очень мало интеллектуалов на педагогическом пространстве и в педагогической практике. Я уже пять лет провожу за собственные средства конференцию «Образование и судьба нации», не прошу ни у кого субсидий, и приезжают к нам люди и из зарубежья, и мы обсуждаем дела, но не можем дойти до министра. Я сама разработала программу «Европейское воспитание». Немцы, например, в 1960-е годы вводили курс в школе «Европейское воспитание», так как они считали, что европейским ценностям следует учиться и т.д. Мне кажется, что Болонский процесс — это сейчас свидетельство безответственности нашей педагогической элиты, поскольку он применяется без учета рисунка нашего педагогического «танца». Без наличия той ситуации, которая есть, например, в западных странах, когда даже сам титул профессора уважается. У нас это — девальвация. Почему? Потому что не было соответствующей традиции. В Польше, например, педагоги могут достичь значительно большего, так как традиция их поддерживает. Нас традиция не поддерживает. Именно поэтому мы должны быть сильными и мужественными. И мне кажется, что лозунг «Нас багато і нас не подолати» очень опасен. Мы должны быть индивидуалами, которые уважают общественное целое. «Я» уважаю «мы», и это единство «я» и «мы» должно быть не анонимным, а оно должно быть того, кто отвечает. То есть мы должны развить и наш субъективный разум, и наш объективный разум, и рационализировать наши социальные эмоции, иначе мы подпадем под власть политического романтизма, и этот политический романтизм — очень опасен. Тогда и появляется демагогия социальная, тогда появляются различные обещания: осуществить здесь и сейчас и дать приоритеты. Мы уже сформировали частично генерацию, которая живет только ожиданиями, которая чего-то ждет от грантов, например, от стажировки, что жизнь ее изменится принципиально, что она там останется и так далее. И здесь еще существует очень практическая, я бы сказала, и социальная проблема. Поскольку мы вступаем в конкуренцию не только интеллектуальную, мы вступаем в конкуренцию с объединенной Европой. Например, в Польше есть программы привлечения наших интеллектуалов в Польшу. И будет отток кадров: те поедут в Германию, те в Польшу, а что тогда останется в Украине? А с нами будет то, что мы будем воспитывать эту нашу интеллектуальную элиту где-то до 7—8-го класса, потом ее кто-то отберет, а мы останемся ни с чем, если сейчас не переориентируем образование и воспитание. Педагогические интеллектуалы казались якобы второстепенными, в качестве настоящего интеллектуала воспринимался поэт или писатель (как в ХIХ в.), но ведь наш выбор в обществе образования как раз за этими интеллектуалами, они заслуживают нашей поддержки.
«СОМНИТЕЛЬНАЯ ФИГУРА»
Сергей ПРОЛЕЕВ , президент Украинского философского фонда:
— …К сожалению, мы находимся в ситуации, в традиции, в которой разум как разум не нужен. Он нужен только как определенное орудие, определенное приспособление к другим вещам. Но, собственно, слово «разум» не имеет самостоятельного значения — такого, как, скажем, «власть», «деньги», другое — «связи», «влияние», прочее. А мы понимаем, что автономия разума начинается там, где по меньшей мере разум становится в один ряд с этими действительно также очень весомыми, значимыми факторами. И пока это не осуществилось в нашем социальном пространстве, интеллектуал (любой, даже одаренный) будет очень условной, уязвимой и сомнительной фигурой.
…Давайте различать собственно публичность гражданина и публичность интеллектуала… Если мое человеческое, общественное неравнодушие к каким-то вещам требует от меня каких-то публичных действий, то я их делаю не потому, что я интеллектуал, а потому что мне хватает мужества, или этого требует моя совесть, или надо мной властвует страх, и я этого не делаю. То есть это проблемы другого рода… А публичность интеллектуала существует не где-то там, в обществе… И когда я говорю о том, что интеллектуал украинский не существует, я имею в виду прежде всего фатальное отсутствие научного сообщества, нормальной, развитой коммуникации, научной публичности, интеллектуальной публичности. И без нее нельзя вообще говорить о какой-то другой публичности для интеллектуала. И это проблема проблем.
…То, что мы воспринимаем как открытую возможность обратиться к публике, на самом деле закрыто той формой существования, которая есть. Скажем, языком, который предполагается, например, в телешоу. То есть ты уже собственно — игрушка этого шоу. Тебе предписывается роль, и собственно тот язык, которым ты должен пользоваться в этой коммуникативной ситуации, вообще не позволяет сказать что-то такое, что тебя отличает от прохожего на улице. То есть я бы сказал так: это — профанное пространство, оно вообще нивелирует ценность мышления.
КРОМВЕЛЬ И МИЛЬТОН
Борис ПОТЯТИНИК, «МедиаКритика»:
— Мне показалось, что доминирующее настроение этого круглого стола — это мысль о том, что когда публичный интеллектуал начинает поддерживать власть (даже если эта власть относительно хорошая, или относительно новая, или относительно позитивная), то он непременно деградирует. И собственно метафора, которую я вспомнил (хотя не ручаюсь за детали), касается Джона Мильтона. Джон Мильтон в 1644 году написал блестящее эссе о свободе прессы «Ареопагитика». Это один из столпов теории свободной прессы, но он не стал таким столбом тогда, в XVII веке. Я долго размышлял — почему, пока не прочитал, что к Мильтону несколько скептически относились его современники. Джон Мильтон, несмотря на то, что он блестяще написал свои идеи против цензуры, способствующей застою и не дающей выбора человеку, о свободном рынке идей, не воспринимался потому, что когда Кромвель пришел к власти, Мильтон в конечном итоге не устоял перед искушением, предложенным Кромвелем, и стал одним из фактических цензоров: он отвечал за политику одной из немногих оставшихся газет. Так что моя надежда, исходя из этой метафоры, состоит в том, что современные украинские «мильтоны» устоят перед искушением, которое даст им «кромвель».
