Провал выборов в Иране, по-видимому, подтвердил тот вывод, к которому десятки миллионов граждан страны пришли давным-давно: исламское правительство страны в его нынешнем виде исправлению не подлежит. Верят ли сегодня простые иранцы в то, что реформаторы тоже неисправимы, — этот вопрос остаeтся открытым.
Иранские реформаторы с момента триумфальной победы Мохаммеда Хатами на президентских выборах 1997 года пытались (безуспешно) изменить систему изнутри. Иранцы вначале были полны надежд, но после нескольких лет бесплодного ожидания постепенно потеряли терпение. Сейчас они в отчаянии. Реформистов справедливо критиковали за отсутствие единства и решимости, но в действительности главной помехой на их пути было отсутствие конституционных полномочий. Власть в Иране находится в руках неизбираемой консервативной структуры, а именно — верховного руководителя аятоллы Хаменеи и Совета стражей исламской революции, состоящего из двадцати членов. И они вовсе не собираются с этой властью расставаться.
Запрет Совета стражей исламской революции на участие в парламентских выборах для более чем 2000 кандидатов, главным образом реформистов, оказался последней каплей. Реформистские партии бойкотировали голосование. Несмотря на лихорадочную пропагандистскую кампанию, развeрнутую официальными представителями режима, в выборах приняла участие только половина избирателей. В Тегеране — самом сердце политической жизни страны — к урнам явилось менее трети избирателей.
Иностранные журналисты объявили это величайшим кризисом легитимности за всю 25-летнюю историю исламской республики, но иранцы, казалось, были удивлены этой шумихой. Они не считают, что вопиющее злоупотребление властью со стороны консервативных приверженцев жeсткого курса достойно такого внимания со стороны прессы. У них не было никаких иллюзий по поводу демократии в стране.
Ближайшее политическое будущее Ирана остаeтся неясным. Каким образом перегруппируют свои силы реформисты и как отреагирует молодое население Ирана, главным образом зависит от того, какой путь выберут консерваторы. Аналогично реформистам, чьи взгляды охватывают широкий диапазон политических идей, иранские консерваторы неоднородны по составу. Многие из них — это реакционные религиозные фундаменталисты, питающие отвращение к идее демократии. «Не имеет значения, что думают люди, — сказал как-то могущественный религиозный деятель аятолла Месба Язди. — Люди — невежественное стадо».
Однако небольшая, но растущая группа мыслителей консервативного толка (хоть они и не являются демократами) отстаивает более прагматичный и примиренческий подход, по сути принимая на вооружение фразеологию, когда-то так хорошо сработавшую на реформистов, ныне находящихся в глухой обороне. «Для всех нас лучше, чтобы в парламент попали добропорядочные консерваторы, люди, исповедующие не экстремистские, а прагматичные и умеренные взгляды», — это слова редактора влиятельной газеты Амира Мохебиана, который выдвигается на первые позиции как основной представитель иранского «сострадательного консерватизма».
Будут ли преобладать в новом парламенте, который приступает к работе в июне, консервативные идеологи или прагматики, покажет будущее. В любом случае консерваторы должны тщательно продумывать свою стратегию. Более идеологизированный и антагонистический подход — в форме усиления политического и социального гнeта — мог бы возбудить волнения среди недовольной части населения Ирана, возвращая к жизни не склонных к насилию, но радикально настроенных реформистов. Некоторые из них сейчас призывают к пассивному сопротивлению и гражданскому неповиновению.
Задачей аятоллы Хаменеи будет обуздание консервативных идеологов и обеспечение победы прагматичного консерватизма. То, что Хаменеи сам в большой степени является идеологом, вдвойне затрудняет ему выполнение этой задачи. Хотя он в состоянии предоставить людям большую политическую и социальную свободу, он просто не желает этого делать. Наконец, судьба консерваторов — и судьба всего режима — зависит от работающей на пределе возможностей экономики страны. Несмотря на огромные запасы нефти у Ирана, около трети его населения живeт в бедности. Инфляция и безработица по-прежнему не поддаются контролю.
Демография усугубляет эти обстоятельства. Две трети 69-миллионного населения Ирана составляют люди в возрасте до 30 лет, и официальные лица признают, что у них нет никакой возможности трудоустроить нарождающуюся рабочую силу. Для большинства иранцев улучшение экономического положения является приоритетом. Как сказал мне 57-летний иранец, ныне подрабатывающий на пенсии таксистом, «когда у вас в желудке пусто, вы требуете не демократии, вы требуете хлеба».
Консерваторы не в меньшей степени, чем реформаторы, должны примириться с этой реальностью. Как бы они ни старались, не существует ни простого, ни мгновенного решения проблемы свойственных иранской экономике коррупции и плохого управления. В результате ближайшие политические перспективы Ирана выглядят угрожающе. Но причины для оптимизма по поводу долгосрочного политического будущего всe же существуют. На национальной почве возникло гражданское общество; действительно, Иран является, по-видимому, единственной страной исламского Ближнего Востока, возводящей надeжный либеральный фундамент, начиная с самых основ. Как монархическая, так и теократическая система потерпели провал. Сторонники социалистической модели исчезли вслед за Советским Союзом. Либеральная демократия — это, по существу, последняя возможность для Ирана.
Дорога от авторитаризма к демократии не будет ни гладкой, ни короткой. Агитаторы за реформы будут продолжать отстаивать своe дело. Сторонники режима будут продолжать им противодействовать. В отсутствие заслуживающей доверия и легкодоступной политической альтернативы ситуация, вероятно, останется тупиковой, и темп перемен будет меньше, чем того требует население. Так что долгосрочной перспективы, быть может, придeтся ждать долго. Мужественные иранцы, боровшиеся за реформы в стране, возможно, по- прежнему будут ощущать, что их усилия почти бесплодны.
Карим САДЖАДПУР — аналитик Международной группы по предотвращению кризисов, научный сотрудник Американского университета в Бейруте.
